– Уезжаю, да… – бросил он холодно. – И когда вернусь, то сразу перееду… что ты сказала, какой доктор? – Доктор Андрей Петрович… – пролепетала Анна, выронив свою сумку. – У которого я лечилась от бесплодия и вылечилась. Так что теперь… у меня… у нас… все будет хорошо… – У нас? – переспросил Ростислав. – Это вряд ли. Ты меня что – не слушаешь? Как только вернусь, я перееду. Слова мужа дошли до нее не сразу, как через плотную вату. – Что ты сказал? – Губы плохо слушались ее, слова выходили какими-то невнятными, как неловко слепленные пельмени. – Ты сказал – переедешь? Куда переедешь? – К другой женщине! – сухо отчеканил муж. – К другой?! – выдохнула Анна. – Но ведь я вылечилась! Ты всегда говорил, что хочешь ребенка, детей – и у нас будут дети! – У нас – не будет, – резко оборвал он ее. – У меня – будут, только родишь мне их не ты… – Но ведь я вылечилась… – лепетала Анна, – ведь доктор сказал… Она сама понимала, как жалко звучат ее слова – но ничего не могла с собой поделать. – Вот только не нужно этих скандалов! – жестко бросил Ростислав. – Не выношу! Анна хотела сказать ему, что никогда и не скандалила, что это вообще не в ее духе, но слова застряли у нее в горле, она прижалась спиной к стене и молча смотрела, как он оглядел прихожую, прикидывая, не забыл ли чего, а потом вышел из квартиры и захлопнул за собой дверь. Анна прошла на кухню, села, уставившись в стену невидящими глазами. До нее медленно доходило то, что сказал ей муж, то, что произошло. На столе перед ней стоял будильник, и она уставилась на его циферблат. Мыслей в голове не было, точнее, была одна мысль – как все было хорошо всего час назад, даже полчаса… она ехала домой, она надеялась, она хотела обрадовать мужа, у нее… у них было будущее… И выходит, что все зря? Выходит, что нет у них никакого будущего? И настоящего тоже нет. Анна никак не могла это осознать. Стрелки на циферблате медленно ползли. Все было хорошо всего час назад… два часа назад… три часа назад… четыре часа… Анна не шелохнулась, она продолжала сидеть, тупо глядя перед собой. Мыслей в голове не было никаких. Так она просидела всю ночь, а потом спохватилась, встала, напоследок взглянув на циферблат и отметив, что все было хорошо всего десять часов назад. В раковине стояла грязная посуда, на полу – клочья пыли… Ну да, она отсутствовала почти месяц, на работе еще не хотели давать такой большой отпуск, но врач сказал, что для лечения требуется время. А когда ее нет, муж обычно приводит квартиру в ужасающее состояние, говорит, что в ее отсутствие у него все валится из рук. Нельзя так опускаться, нельзя… если Ростислав вернется – в квартире должен быть порядок… Инстинктивно Анна отгоняла от себя все мысли, кроме одной: убрать в квартире как можно быстрее. Она сняла дорожную одежду, в которой так и просидела всю ночь, вымыла посуду, машинально отметив, что на одной чашке остались следы кроваво-красной помады, подмела пол, собрала мусор в черный пластиковый мешок и вышла из квартиры, чтобы выбросить его в мусоропровод. И тут из соседней квартиры, как чертик из табакерки, выскочила соседка Вероника Петровна, вцепилась в пуговицу и застрекотала, как раскормленная сорока: – Он ее чуть не каждый день приводил! Блондинку эту, Эмилию! Только ты уехала – тут же и привел! И каждый день, буквально каждый день! Это же совсем надо совести не иметь! И она тоже – как дома у себя расположилась! Как будто это ее квартира! Нисколько даже не таилась, как будто так и надо! «Эмилия, – мысленно отметила Анна. – Блондинка». Другая женщина, которая до этого была просто бесформенным, безымянным пятном, приобрела имя и хоть какие-то черты. – Она в парикмахерской работает, которая на площади! – продолжала стрекотать соседка. – Маникюр там делает, и педикюр тоже. И живет там, рядом – на Вокзальной улице. Вокзальная улица, дом двенадцать, квартира двадцать шесть! – Вероника сделала рукой движение, как будто записывала адрес той женщины. Но Анне ничего не нужно было записывать – сейчас каждое слово, каждый звук намертво врезался в ее память. Никогда уже не забудешь. – Вокзальная, двенадцать… – повторила она, как эхо. – Ага, и квартира у нее двадцать шесть! – торжествующим голосом завершила соседка. – Я должна с ней поговорить… – произнесла Анна бесцветным, безжизненным голосом. – Ага, и в волосы ей, в волосы! – сладострастно бормотала Вероника. – Или морду расцарапать! А можно еще кислотой, кислотой в морду брызнуть! Ну если кислоту не достать, так хоть вот карбофосом… А то вот раньше бывало у нас в деревне, бабка моя деда застала с Надькой-продавщицей. Или с Зинкой-счетоводом, точно не помню, в который раз. Так она сразу из поленницы вот такое полено вынула – и давай ее охаживать. Надька… или Зинка орет благим матом: «Он, мол, сам пришел, за что все колотушки мне?» А бабка Зинку… или Надьку лупит и приговаривает: «Муж у меня один, зачем же его калечить, еще в хозяйстве пригодится…» – Так что эту стерву непременно извести надо, а тогда мужик никуда не денется… Анна не собиралась выдирать сопернице волосы. Она хотела только взглянуть на нее, понять, что в ней нашел Ростислав. Чем эта неизвестная Эмилия лучше ее. Ну и просто поговорить с ней – может быть, Эмилия поймет, как дорог ей Ростислав, и уступит его… расскажет, как они хотели детей и как она вылечилась… она найдет такие правильные, такие нужные слова, что Эмилия отступится, отдаст ей мужа… Анна направилась было вниз, но Вероника Петровна остановила ее, вцепившись в плечо: – Девонька, ты хоть оденься, а то нехорошо так… неприлично, сама понимаешь… Только теперь Анна осознала, что одета по-домашнему, в тех же трикотажных брюках и футболке, в которых наводила порядок в квартире, и вернулась, чтобы переодеться. Она переоделась – не помнит во что – и бросилась туда, к площади, где работала эта Эмилия. Парикмахерская на площади. Под вывеской «Далила». Эту парикмахерскую Анна хорошо знала, она влетела в нее, окинула удивленных мастеров и клиентов пустым опрокинутым взглядом и с трудом выговорила: – Эмилия… где Эмилия? – Эмка сегодня выходная, – ответила брюнетка, укладывающая волосы полной женщине лет сорока. – Дома она! – добавила рыжая за стойкой. Анна вылетела из парикмахерской, пронеслась до угла, свернула на Вокзальную улицу, мысленно отметив, как шла здесь двенадцать часов назад, когда все еще было хорошо, когда все было поправимо, когда впереди у нее маячило долгожданное счастье материнства. Да, вот оно как все обернулось… Она нашла нужный дом, влетела в подъезд, поднялась на третий этаж и остановилась перед дверью двадцать шестой квартиры, чтобы перевести дыхание… Она только поговорит… только посмотрит на ту женщину, к которой хочет уйти Ростислав… Она скажет ей, что они долго были женаты, и она уже потеряла надежду на то, что когда-нибудь родит ребенка, и что возраст у нее уже подходит к критическому, поскольку после сорока рожать первого ребенка все же не рекомендуется. Доктор сказал ей об этом приватно, объяснив, что это мнение основано на его личном опыте. Она попросит ее по-хорошему отпустить Ростислава, зачем он этой Эмилии, такой молодой и красивой? Она еще найдет свое счастье, а у нее, Анны, больше никого нет. Мама умерла, отца она совсем не помнит, братьев-сестер нет… Она так хотела детей! Анна нажала на кнопку звонка. На звонок никто не ответил, за дверью была тишина. Анна позвонила еще раз – и снова безрезультатно. Эмилия спит? Вот так, среди бела дня… Анна почувствовала мучительную зависть: кто-то еще может спать… сможет ли сама она когда-нибудь заснуть? Она позвонила еще раз, потом, сама не зная зачем, дотронулась до двери – и с удивлением поняла, что дверь не заперта. И тогда она толкнула дверь и вошла в квартиру. Какой-то трезвый, разумный голос внутри ее говорил, что этого не надо, ни в коем случае нельзя делать. Что она совершает что-то опасное, недопустимое, сама идет в ловушку… Но Анна не слышала этот голос. Она так хотела увидеть ту женщину, к которой уходит Ростислав, ее Славик, что совершенно забыла об осторожности. Она шагнула вперед и позвала – негромко, взволнованно: – Эмилия! Ты здесь? Звук собственного голоса отчего-то напугал ее, но никто на этот голос не отозвался. В прихожей было почти темно. Анна сделала еще несколько шагов, пока не наткнулась на что-то бесформенное, что лежало грудой на полу. Она опустила взгляд, вгляделась в эту бесформенную груду… И едва не закричала от ужаса. На полу лежала женщина. Мертвая женщина, в этом не было никаких сомнений. Светлые волосы, измазанные чем-то темно-красным, рассыпались вокруг ее головы неровной уродливой короной. В лице женщины была какая-то чудовищная неправильность.