В Дождев их с Родионом привез Герман. Он вернулся в середине дня с работы, сказал – собирайтесь, – погрузил их в машину вместе с кучей барахла и привез. «Из Москвы нужно уезжать прямо сейчас, – объяснил он Тонечке. – Потом неизвестно, что будет. Может, военное положение введут, как в Китае, тогда точно уехать будет нельзя». – Я бы тебя отвезла, – сказала Саша, пожалуй, виновато. – Но у меня завтра опять конференция и два совещания. – Первого мая? – уточнила Тонечка, и Саша вдруг уставилась на нее. – Вот черт, – выговорила она с изумлением. – У меня из головы вон! Завтра же выходной! – А ты людям совещание назначила, – сказала Тонечка с невинным видом. – Они небось счастливы! И так кругом веселье, а тут еще начальство в праздник приказало перед компьютером сидеть! – Наверное, нужно все отменить, – пробормотала Саша словно про себя. – Или уже поздно? Нет, еще можно отменить! Тоня, я прошу прощения! Мне нужно позвонить. – Да, пожалуйста, пожалуйста!.. Саша ушла на террасу, оттуда донесся ее голос, который моментально стал очень деловым и уверенным. Тонечка собрала тарелки и глотнула еще шампанского. – Утро красит нежным светом стены древнего Кремля, – пропела она. – Просыпается с рассветом вся советская земля. Холодок бежит за ворот, шум на улицах слышней, с добрым утром, милый город, сердце Родины моей… – Что ты поешь? – спросил Родион. Он притащил из своей комнаты Сашины портреты и раскладывал их на столе. – Первомайскую песню, – объяснила мачеха. – Родион, я думаю, Саше сейчас не до нашего… народного творчества. – В смысле? Тонечка усмехнулась. Это было ее собственное выражение!.. «В смысле?» – вопрошала она, когда муж объявлял ей, что улетает в Питер, где застопорился какой-то проект. «В смысле?» – грозно переспрашивала она, когда дочь Настя сообщала, что ночевать останется у подруги Кристины. «В смысле?» – лепетала она, когда мать приглашала ее в Большой театр на места в Императорскую ложу. Продолжить объяснения про уместность тех или иных действий она не успела. Саша ввалилась в комнату, нос у нее покраснел от холода, а пальцы были синие. – Там прям мороз. – Она пробежала прямиком к голландке, приложилась щекой и ладонями. – Я все отменила, – сказала она и приложилась другой щекой. – Ликованию не было границ. Как хорошо, когда тепло! Хотя жару я не люблю. – Я тоже, – поддержала Тонечка. Тут Саша заметила на столе портреты и уставилась на них. – Это Родион специально для тебя выставку устроил, – наблюдая за ней, сообщила Тонечка. Саша подошла и стала рассматривать. Вид у нее сделался растерянный. – Это все ты нарисовал со вчерашнего дня? – спросила она мальчишку. – Глупый вопрос. Конечно, со вчерашнего. А почему я такая красивая?.. Тонечка усмехнулась. Родион ничего не понял. – Потому что такая, – он пожал плечами. – Тоня сказала, что ты похожа… Тонь, на кого, ты сказала, она похожа?.. – Нельзя говорить о присутствующих в третьем лице, особенно о взрослых! Нужно сказать: на кого похожа Саша? Саша похожа на Наоми Кэмпбелл. – Во, во! Только я не знаю, кто это такая! Саша Шумакова посмотрела на Родиона с изумлением и восторгом. – А можно мне… один взять? Тот воодушевился: – Конечно, можно! – Ты мне, конечно, очень польстил… – Что я сделал?! – Ты сделал меня лучше, чем я на самом деле. – Не-е, – протянул Родион и посмотрел сначала на Сашу, а потом на рисунок, сравнил. Саша покраснела, словно перед кавалером на первом свидании. Тонечка наблюдала за ней очень внимательно. …Кто она такая? Она действительно красивая женщина, прав Родион, но непонятная. В ней совмещалось решительно несовместимое – начальственные интонации и умение смущаться, две конференции и три совещания в день и привычка открывать дверь попой, красота и фигуристость и полное равнодушие к собственному внешнему виду. – Тогда выбери сам, – предложила непонятная Саша Родиону. – Какой портрет мне можно забрать? Тот и думать не стал: – Вот этот. Тонечка подошла и посмотрела. Ну, конечно. Он выбрал рисунок, где была особенно подчеркнута восточная, персидская внешность модели. – Спасибо, Родион, – поблагодарила Саша. – И ты можешь называть меня на «ты». Мальчишка понял, что это не просто предложение, а признание каких-то его достоинств, знак равенства – он такой же, как и она. Это было для него важно. И это в первый раз – семья не в счет!.. В семье он моментально стал называть на «ты» и отца, и мать, то есть мачеху, и бабушку, и деда!.. Только строптивую и очень красивую Настю на «ты» называть было страшно, и он, разговаривая с ней, объезжал местоимения по касательной. Они напились чаю, еще немного поговорили о рисунках Родиона, условились, что поедут завтра после десяти, и Саша ушла к себе. Тонечка отправила мальчишку ее проводить. Он – Герман, и должен привыкать к хорошим манерам!.. Когда Родион с Бусей вернулись, Тонечка сказала, что спать завтра он может сколько угодно, никаких уроков не будет, а она съездит в Тверь и вернется. – Так это на целый день, – протянул Родион. – Ничего и не на целый, – бодро возразила Тонечка. – Я вернусь и поставлю плюшки!.. Плюшки примирили Родиона с ее отъездом. Он не любил, когда она уходила или уезжала, хотя в это время никто не мешал ему рисовать, не приставал с занятиями, мытьем рук и дровами. Но с мачехой ему было спокойно и надежно, и он знал, что ничего плохого не может случиться, когда она рядом. А плохое иногда лезло ему в голову, мешало спать, оборачиваясь кошмарами. Ему снилось, что его снова забирают в детдом, как тогда, в семь лет, но теперь потому, что умерла уже не одна мать, а все они, родственники, появившиеся в его жизни так недавно! И это было страшно. – Мы правда быстро вернемся, – еще раз повторила Тонечка, которая все понимала. – Завтрак я тебе оставлю. На том и порешили. – Теть Тоня! Тонечка оглянулась и приставила ладонь козырьком ко лбу. Первомайское солнце било прямо в глаза. – С праздником вас! – Коля, это ты? – Я, я! Я вас тут жду! Тонечка закрыла калитку и подошла к серой машине. – И тебя с праздником, Коля, – сказала она. – Зачем ты меня ждешь? – Чтоб в Тверь ехать! Садитесь, теть Тонь!