– В некотором роде да, – сказал Артур. Я изучала его. Непохоже, чтобы они с отцом были ровесниками. По глазам я могла бы определить его возраст, но он весь вечер не снимал темных очков. Я подумала: может, он слепой? Может, поэтому отец пытался придержать его за локоть. И так внимательно наблюдал за ним. Но разве слепой мог бы играть в шахматы, или выдвинуть для меня стул, или водить автомобиль? – Шах и мат, – объявил, наконец, Артур. – А, – отозвалась бабушка Персефона. – Я проглядела. Его губы растянулись в улыбке. – Знаю. Я изучала его. В теплом свете гостиной он выглядел не таким бледным, как в столовой. Огонь раскрашивал бликами его почти прозрачную кожу. Что он такое? Обычный человек или же нечто меньшее или большее? Если он друг моего отца, то где они могли познакомиться? Обычно никто из нашей семьи не выезжал за пределы города, пока не повзрослеет. Я попыталась представить Артура одним из уинтерпортских краснощеких мальчишек в шерстяном шарфе, заляпанном замерзшими соплями. Вряд ли такое было возможно. Артур, должно быть, заметил, как я его разглядываю, потому что подвинул стул, разворачиваясь лицом ко мне. – Вы… чего-то хотели? – спросил он. В вопросе не было злого умысла, но я вспыхнула. – Просто гадала, откуда вы, – сказала я. Он улыбнулся, не разжимая плотно запечатанных губ. Бабушка Персефона метнула в меня взгляд. Я задала вопрос, которого задавать не следовало. – Артур, – сказала она, – сыграете для Элеанор на фортепиано в честь ее возвращения домой? Он оторвал взгляд от доски. – Если вы этого хотите. Отчего-то мне было понятно, что сам он не хотел играть. – Прошу вас, – сказала бабушка. Он начал подниматься. – Вы не обязаны этого делать, – подала я голос со своей тахты. – Вы трудились весь день. Пожалуйста, не делайте этим вечером ничего против собственного желания. Я сама удивилась своей пылкости. А оглядев комнату, поняла, что и все остальные тоже. Артур оттолкнулся от стула. – Простите, мне нужно выйти на минутку. Он вышел за дверь, бабушка Персефона проводила его взглядом, а затем посмотрела на меня. Меня уже начинало раздражать ее постоянное наблюдение. Даже монахини не следили так рьяно за каждой мелочью, за всем, что я говорила и делала. – Сыграем, мама, – сказал отец, усаживаясь за доску. Бабушка Персефона поначалу уступила ему, но я видела, что ее мысли заняты чем-то другим. – Элеанор, – обратилась она ко мне по прошествии нескольких минут. – Ты не могла бы сходить к тетушке? Вдруг ей нужна помощь с посудой. Я встала и вышла из комнаты, ничего не сказав. Мне хотелось накричать на бабушку, но я знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Нельзя позволять людям видеть, как ты злишься: они только используют это против тебя. Лучше держать все внутри и дожидаться подходящего момента для ответного удара. Я не раз поступала так в школе. Как с той девочкой, которая держала меня, пока ее подруги рылись в моих вещах, а потом по очереди читали мой дневник, передразнивая мой голос. Это было еще в те времена, когда я вела дневник, записывала в него отрывки из стихотворений, делала заметки для самой себя о том, что хотела запомнить и о чем мечтала. Я выждала, пока та девочка отправится в город за покупками, и изрезала на ленты лоскутное одеяло, которое ей сшила мама. Ее крики было слышно даже из моей спальни. Разумеется, на рождество мама сшила ей новое одеяло. Вот, каково это – не быть лишней в своей собственной семье. Я была так поглощена мыслями, что лишь на полпути от зала до кухни услышала, как в стене что-то скребется. Я остановилось возле портрета дедушки Миклоша с лошадьми и прислушалась, навострив уши. Шорох доносился от противоположной стены, той, над которой шла лестница. Что издавало этот шум? Крысы? Призраки? Если бы призраки существовали, они бы точно водились в этом доме. Присмотревшись к стене повнимательнее, я заметила стык, щель там, где, как я прежде думала, была цельная стена. Я поняла: это дверь. На мгновение она дрогнула. И вдруг с грохотом распахнулась, и оттуда вылетел Рис. Он отлетел к противоположной стене и ударился о нее головой. Губы Риса были красными, словно он искусал их, а на шее с обеих сторон краснели отпечатки ладоней. Когда он снова опустил голову, я увидела дикий взгляд, широкий оскал и зубы, которые на моих глазах становились острыми. Он хотел было нырнуть обратно за дверь, но увидел меня и резко остановился. Чтобы не упасть, ему пришлось опереться на стену. Он уставился на меня. – Что ты видела? – спросил он. – Ничего. – Я покачала головой. Краем глаза я заметила движение со стороны двери: кто-то закрыл ее изнутри. Так что же я видела? Я заставила себя смотреть на Риса, а не на дверь. Он был зол. Но не только. Он был взволнован. Боялся, что я увидела что-то и могу кому-то рассказать. Но кому? И кто закрыл дверь с той стороны? – Чего пялишься? – ощерился он. – Успокойся, – сказала я. – Не понимаю, о чем ты. – Я смотрела ему прямо в глаза. В этом весь секрет: когда лжешь, смотри в глаза. Заставь собеседника первым отвести взгляд. Это работало с монахинями, и я молилась, чтобы сработало и с Рисом. Он превратился в волка за секунду, его тело растянулось и щелкнуло, и у меня голова закружилась от этого невероятного зрелища, а Рис в один прыжок скрылся в тени кухни. Хлопнула задняя дверь. Спустя минуту появилась Маргарет и подобрала его одежду, оставшуюся лежать на полу. Повесила ее в шкаф – в настоящий шкаф с нормальными дверями, а не щелями в стене. Что-то бормоча и недружелюбно хмурясь, она попятилась и исчезла в кухне. Оставшись одна, я провела пальцами по трещине: почти не заметно, словно шов между обоев. Если поддеть ее ногтями под определенным углом, то можно немного ее расширить. Но только на дюйм, дальше что-то мешало. Что-то изнутри держало ее закрытой, цепочка или щеколда. Тайный ход? Я не помнила, чтобы в детстве видела что-то подобное. Кто-то запер дверь изнутри. Из-за угла вышла Лума, и я повернулась к ней. – Что это? – требовательно спросила я, показывая на стену. Она нахмурилась. – Не знаю, – с напускной беззаботностью ответила она. – Это ты только что была там? – не отступала я. – Вы с Рисом дрались в этом шкафу? Он тебя донимает? – Нет, – возразила Лума. – Я только что спустилась со второго этажа. – В любом случае кто-то был там с Рисом. И этот кто-то запер дверь. Лума прищурилась. – Я его убью, – сказала она. – В какую сторону он побежал? – Лума, что происходит? Она посмотрела на меня как на дурочку. – Рис хочет быть с ним, – сказала она. – С кем? – С Артуром. У меня в ушах раздался негромкий звон. – Что? – Ну, ты знаешь. Хочет проводить с ним все время. Хочет оставаться с ним наедине. Бабушка говорит Рису, чтобы он прекращал эти игры, но он не слушает. Делает, что хочет. – Лума тряхнула головой. В моей голове бешено завертелись мысли. Это многое объясняло: зачем он крутился перед зеркалом в зале, к чему были эти сумасшедшие попытки впечатлить Артура. И мне стало ясно, что Рис опасен. Я прямо-таки видела, как он загоняет Артура в угол в шкафу, прижимает к стене. Я представила выражение лица Артура, холодное и сдержанное перед лицом животной ярости моего кузена, и почувствовала легкую приятную дрожь. Может, мне самой хотелось бы зажать Артура у стены. И, разумеется, все это натолкнуло меня на мысль о Люси Спенсер. О том, что я наделала. Почему сбежала. – Нельзя это так оставлять, – сказала я. – Что, если Рис ему навредит? Лума схватила меня за руки. – Ты права, – сказала она. – И вообще, нечестно с его стороны вот так держать Артура при себе. Артур – друг семьи, а не его собственность. В последнее время я почти не вижу Риса. Мои мысли продолжали крутиться. Все это почему-то казалось мне неправильным. В этой головоломке не хватало кусочка. Я вспомнила красные отметины на шее Риса и представила, как Артур пытается его оттолкнуть. Я подумала: надо защитить Артура. Рису решительности не занимать, и, чего бы он ни хотел от Артура, он этого добьется. – Риса просто так не остановишь, – сказала я. – Он слишком силен. – О, я бы его поборола, – сказала Лума. – В человеческом обличье он крупнее меня, а в волчьем – наоборот. – Нет, мы не можем просто взять и напасть на него, – настаивала я. И почему у нее вечно один подход к решению проблем? – Мы одна семья. Но, может, он отстанет от Артура, если тот будет встречаться с кем-то другим. – Я была бы не прочь проводить с ним все время. Каждый раз, когда Артур будет приезжать сюда. Рис же не хочет, чтобы я кому-нибудь рассказала, что видела, так что при мне он ему ничего не сделает. Наверное. Такая перспектива меня пугала, но, помимо этого, я чувствовала приятное волнение от мысли, что могу помочь Артуру. В конце концов, он уже мне помог. Пока я думала о его смехе, Лума сжала мои ладони. – Разумеется! – сказала она. – Ты такая умная, Элли. Я это устрою. Она повернулась на каблуках и уверенно зашагала в гостиную. Я последовала за ней, чуть медленнее, потому что не знала, что она собирается делать. Я на секунду замешкалась на пороге. Лума схватила Артура за руку и потянула, пытаясь поднять на ноги. – Я хочу, чтобы ты сводил меня на романтическую прогулку, – заявила она. – Под луной. На мгновение я уловила тень злости на лице Артура. Но он как-то умудрился превратить это в улыбку. – Майлз, – обратился Артур к моему отцу. – Лума говорит, что хочет, чтобы я совершил с ней романтическую прогулку. Под луной, насколько я понимаю. Бабушка Персефона, сидевшая в кресле у камина, негромко вздохнула с раздражением. Папа встал, он был явно обеспокоен. – Ты серьезно, Артур? – Раз леди просит, я должен подчиниться. Он взял Луму под руку. Проходя мимо меня, Лума лучезарно улыбнулась и слегка дернула плечами, будто в танце. Артур тоже улыбнулся мне, но совсем незаметно, заговорщицки, и у меня в животе словно пауки закопошились. А потом они вышли через главный вход и растворились в ночи.