– Но почему? – спросила она. – Почему ты так стремишься остаться одна, когда могла бы быть с кем-то, кто тебя любит? Я понимала, что она говорит искренне. Я не могла подойти к ней, но протянула руки. – Я тоже люблю тебя, grand-mère, – сказала я. – Правда. Надеюсь, ты это понимаешь. Открывая рот, я плакала. Сперва одна ворона залетела мне в рот задом наперед, сопротивляясь и хлопая крыльями. Потом от общей массы отделилась горстка мышей, и они тоже понеслись ко мне по воздуху, пока не исчезли внутри. Grand-mère, похоже, почувствовала это и развернулась ко мне всем своим бесформенным телом. – Думаешь, перехитрила меня, – начала она. – Да я… Я потянула сильнее. Она сопротивлялась. Но весь день ей приходилось распылять свои силы, к тому же, она лишилась кожи, которая обычно собирала ее всю воедино. Я резко втянула воздух, и на пол посыпались солдаты в коричневой форме; спотыкаясь, задом наперед они приближались к черной дыре, открывшейся внутри меня. Grand-mère взвыла и запустила в меня потоком ворон. Птицы клевали меня, рвали когтями, а я не могла сдвинуться с места, чтобы защититься. Но постепенно я проглотила и их. Пока вороны исчезали во мне, я заметила, что огонь окружил нас со всех сторон. Деваться было некуда. Я испытала жуткое чувство, поглощая ее: такое же чувство, как если бы мне пришлось съесть ее за столом, орудуя ножом и вилкой. Сотни переплетающихся конечностей бились и корчились, пока я втягивала ее, она кричала, молила и отбивалась. Проглатывая тела всех этих существ, я почувствовала, как пропасть в ее сердцевине начинает тянуть меня. Но это была ерунда, сказала я себе, лишь пустота, ничто. Пустое место внутри ничего, предназначенное для ничего. Мое ничто поглотило ее ничто, и потом все закончилось. Я почувствовала себя тяжелой и огромной, меня прямо-таки раздувало от чужеродных существ. У меня мелькнула мысль: а что, если она именно к этому меня и подталкивала? Что, если она хотела, чтобы так случилось? А потом я потеряла сознание. * * * Открыв глаза, я увидела, что дом охвачен огнем. Люди из Уинтерпорта бегали туда-сюда. Они топтались вокруг, разбрасывали вещи просто ради развлечения. Хрустальную вазу швырнули на пол, и та рассыпалась на тысячи осколков, а мятные конфеты покатились во все стороны. Лестница еще полыхала, а народ поджигал столовую и гостиную. Кто-то пробегал мимо меня и исчезал в ночи, унося красивые вещи. Украли наш серебряный кофейный сервиз, стулья из столовой и все картины, кроме тех, на которых были изображены члены нашей семьи. Семейные же портреты горели в отдельном костре всего в нескольких футах от меня. Я попыталась отползти, и тут увидела сверкающие ботинки отца Томаса. Я затихла и притворилась мертвой. Он торопливо совершил обряд соборования, а потом между нами упал пылающий кусок древесины с лестницы, и священник, отскочив, выбежал на улицу. Я попыталась поднять голову, но воздух был заполнен дымом, и я почти ничего не видела. Моя кожа болела от ссадин и волдырей. Мне не хотелось сгореть заживо, но, похоже, других вариантов не оставалось. По крайней мере, моя семья спасена. Я подумала о Рисе: что с ним стало, поправится ли он. Попыталась взять над ним контроль, хоть и на расстоянии, но ничего не чувствовала. Наверное, это хороший знак. Я опустила голову и представила холодный подвал подо мной. Представила, как лежу там, в темноте. Если умру, то пусть так. И тут чьи-то руки подхватили меня, такие горячие, что обжигали не хуже огня. – Как же ты любишь себя жалеть, – прозвучал голос надо мной. Мне показалось, будто он мне знаком, но я еще сомневалась. * * * Проснувшись, я лицом ощутила прохладную траву. Все тело болело от ожогов. Я села и увидела вокруг всю семью. Лума и дедушка Миклош сидели на корточках и, склонив головы набок, наблюдали за мной. Мама сидела чуть поодаль, но, увидев меня, она подползла ко мне и заключила меня в объятия. Маргарет сидела на корточках в нескольких футах от меня со сковородой в одной руке и мясницким ножом в другой. Она выглядела разъяренной, но мне лишь кивнула. На земле рядом со мной лежал Рис. Я видела, что он дышит, но очень слабо. А его открытые глаза, казалось, глядели в пустоту. – Я проглотила его, – сказала я. – Лума, мне так жаль. – Я видела, что произошло. Ты пыталась его защитить. С печальным видом она переводила взгляд с Риса на меня и обратно. – С ним все будет в порядке, – сказала она. – Я уверена. Ногами я чувствовала жар, но мне потребовалось несколько минут, чтобы решиться посмотреть вперед. Я уже знала, что там увижу. Дом догорал: стояло позднее и довольно засушливое лето. От места, которое мы называли домом, остался лишь скелет, набросок, тонкие линии которого, пылая, устремлялись в небо. Резьба, кровля, отделка в стиле барокко – все это пропало. Осталось лишь огненное здание до небес под грузными тучами дыма. Одна из стен обрушилась, и я вдруг увидела дом изнутри, словно кукольный домик. Целая семья огоньков гнездилась в столовой, их дети искорками бегали вверх и вниз по лестницам. Мы услышали звук, похожий на выстрел, и я поняла, что рухнула крыша оранжереи. И тут я заплакала, думая о мертвых дракондиях – змеиных лилиях, проделавших такой длинный путь с Крита, и о тех вещах, что сидят внутри меня, но бессильны перед стихией. Лума протянула ко мне руки и обняла, а я рыдала, пока не начала задыхаться. – Мы потеряли все, – сказала я, а потом повторила, потому что в первый раз слова затерялись у Лумы на коленях. – Вовсе нет, – возразила Лума. – Остались мама и дедушка, Рис и Маргарет, ты и я. И Артур. Ты же знаешь, он не допустит, чтобы с нами случилось что-то плохое. Я зарыдала сильнее. – Я его отпустила, – сказала я. – Отпустила, и теперь мы больше никогда его не увидим. Сестра гладила меня по спине, вычерчивая круги. – Глупенькая, – сказала она. – Ведь это Артур тебя вытащил. Она показала на фигуру, стоящую ближе к дому, фигуру, которую тяжело было разглядеть на фоне пожара, потому что она сама горела ярким пламенем. Человек, сотканный из дикого огня. Мне хотелось приблизиться к нему, но я была в состоянии лишь ползти. И я поползла. Оказавшись рядом, я хотела дотронуться до его ноги и протянула руку, но тут же ее отдернула: он был слишком горяч, чтобы к нему прикасаться, и слишком ярок, чтобы на него смотреть. – Постой, – сказал он. Неподалеку на траве я разглядела тело. Пустое, оно казалось ничем, подобием скелета. Но он склонился над телом, огонь окутал его, скользнул внутрь. И он встал: Артур, но уже другой. Существо внутри него продолжало пылать, только уже не так ярко. Я напрягла ноги. Когда я поднялась, он протянул ко мне руки. И я взялась за них, чтобы не упасть. Мне все еще казалось, будто мое тело налилось свинцом, тяжелое под весом всей этой массы и пустоты. Артур источал жар изнутри, и мои ожоги иссушались под действием этого жара. – Ты вернулся, – сказала я. А потом вспомнила о шествии с факелами. – Это ты привел толпу? Он показал на дом. К небу поднимался столб дыма цвета платья бабушки Персефоны. – С домом пора было попрощаться, – сказал он. – Персефона не заслужила вечного заточения в нем. – Он опустил на меня взгляд, и свет, льющийся из его глаз, едва не ослепил меня. – Ты знаешь, каково это – быть в заточении, – сказала я. – Поэтому и хотел ее освободить. – И ты тоже, – сказал он. – Слишком уж тут много места. Для любого из нас. Я рассмеялась. Слабость не отпускала, но мышцы постепенно крепли, как и желание броситься на него, вгрызаться, рвать его в клочья, зарыться лицом ему в грудь. Это ощущение охватило меня целиком. Я смеялась и плакала, но не могла утереть слез, потому что мои ладони на его руках были единственным, что помогало мне не упасть. – Я собираюсь покинуть твою семью, – сказал он. – Очень хорошо! – сказала я, смеясь и рыдая. – Я не оставался один целых пятьдесят лет. Мне так много хочется сделать и повидать. – Тогда иди. – Ты могла бы меня остановить. – Но я не стану. Да и зачем мне? Я ведь уже его отпустила. Вот моя награда: видеть его обновленным. Видеть его в последний раз. Он улыбнулся, и из его рта полился свет. – Это было по-настоящему, – сказала я. – Ты в самом деле… – Да, в самом деле. – Значит, что бы теперь ни случилось, оно не может быть неправдой, – сказала я. – И если даже мы никогда больше не увидимся, это будет счастьем. – И если увидимся – тоже. Я поняла, что снова плачу. А он – нет. Я не знала, способно ли это создание плакать. Не знала, что он такое, я о таких никогда прежде не слышала. Я влюбилась в дом, одержимый призраком, в призрака, управляющего собственным телом, в огонь, сжигающий заживо сам себя. Свет был таким ярким, что на него почти невозможно было смотреть, но я заставляла себя смотреть так долго, как это было возможно. Я поцеловала его. Поначалу он был ошеломлен, но не стал сопротивляться. Слегка прикусила его губы, и это было все равно что впиться зубами в солнце. Я почувствовала, как внутри меня открывается бездна, и на мгновение запаниковала. Но я не смогла бы проглотить такое существо, как он. Когда он отпустил меня и зашагал прочь, вниз по холму, в темноту, я опустилась на землю и так и осталась сидеть. * * *