Контрольный вопрос № 6 Верно или нет: в процессе обучения метасознание (размышления о мышлении) может быть важнее, чем интеллект? Отсюда вывод: мы не можем просто прийти к специалисту и попросить его объяснить нам что-то. Вполне может оказаться, что ему для этого не хватит осознанности. Точно так же нельзя просто прочитать статью в «Википедии» и получить действительно глубокие знания в той или иной области. В большинстве случаев страничка в интернете просто не способна вместить весь массив размышлений и логических построений, неразрывно связанных с ее содержанием. Но чем дальше, тем хуже. Помните тему, которую мы уже обсуждали ранее, — о том, что кратковременная память может справляться лишь с небольшими кусочками информации — например, цифрами 911? Эта крайне низкая пропускная способность кратковременной памяти еще более затрудняет обучение у специалистов, потому что мы не в силах усвоить множество фактов в один присест. Даже если кто-то сумеет объяснить нам все, что касается той или иной области знаний, мы не сможем это воспринять. Наш мозг перегружается, когда на нас вываливают слишком много новой информации зараз. Однако по мере прогресса в учебе мы становимся способны вставить все больше и больше информационных фигурок в соответствующие отверстия смысла. Одни знания перетекают в другие, одни навыки поддерживают другие, и постепенно, благодаря долговременной памяти, наше мастерство растет и развивается. Как объяснил мне Кларк, оно «автоматизируется при многократном использовании, и эта автоматизация освобождает „мыслительное пространство“, так что мы можем впитывать больше новых знаний, не перегружая кратковременную память». Но в конечном итоге все снова сводится к ценности наставников. Нам нужны такие инструкторы, которые знают свой предмет — и способны объяснить его. А значит, не следует выбирать преподавателей исключительно по уровню их профессионализма в той или иной сфере. Нужно искать тех, кто имеет опыт именно в преподавании данного предмета, кто понимает, как следует объяснять ключевые умения и идеи. Кроме того, нам нужны образовательные материалы, которые раскрывают образ мышления, свойственный данной области мастерства, и объясняют его предельно конкретно, облегчая понимание сути. Любопытно, что такого рода целенаправленное развитие знаний выходит за рамки знаний как таковых. Этот процесс не менее важен с точки зрения эмоций — о чем мы поговорим далее. Размышления о мышлении и роль эмоций Подумайте о книге, которую вы сейчас держите в руках. С точки зрения издательского бизнеса она относится к категории научно-популярных, то есть представляет собой попытку донести открытия современной науки до широкой аудитории. Такие книги пишет Малкольм Гладуэлл. «Бессмертная жизнь Генриетты Лакс» Ребекки Склут — научно-популярная книга. Сьюзан Кейн, Дэниел Койл, Стивен Джонсон и Атул Гаванде за последние годы написали ряд очень важных научно-популярных книг. Говоря в общем, научно-популярные книги построены по одному принципу. Практически все они раскрывают какую-нибудь интересную и необычную тему или идею. Например, в книге Гладуэлла «Озарение» (Blink)[5] автор говорит о том, что решения, принимаемые за доли секунды, лучше, чем тщательно обдуманные. В своей первой книге «Бессмертная жизнь Генриетты Лакс» (Immortal Life of Henrietta Lacks) Ребекка Склут обсуждает происхождение клеточной культуры, которая сейчас используется почти во всех медико-биологических лабораториях страны. Стивен Джонсон в книге «Будущее совершенство» (Future Perfect) описывает новый подход к социальным реформам, высказываясь за инициативу «снизу». Как и у многих других форм повествования, у научно-популярных книг есть свои недостатки. Иногда авторы слишком рьяно утверждают собственную точку зрения, не обращая внимания на альтернативные мнения. Стремясь донести до читателя информацию о противоречивых открытиях, они могут превратно истолковывать ключевые детали. Так, талант может представляться лишь следствием некой особенности мозга — как в книге Дэниела Койла «Код таланта» (The Talent Code)[6]. А идея Малкольма Гладуэлла о том, что профессионализм приходит с 10 000 часов практики, не выдерживает более-менее тщательного рассмотрения. Почему это важно? Потому что для того, чтобы понимать то, что вы читаете, важно знать, что именно вы читаете. Контекст зачастую оказывается одной из важнейших частей понимания. Иными словами, чтобы научиться учиться, нужно знать, чему вы учитесь. Возьмем, к примеру, такой текст: Есть правильный путь и неправильный путь{17}. Ни тот ни другой не описан в точности. Если вы сделаете все неправильно, это будет серьезной ошибкой. Но даже если вы сделаете все правильно, вы все равно можете ошибиться{18}. Вы можете читать и перечитывать эти четыре предложения сколько угодно, но их все равно практически невозможно понять, не зная контекста. Они просто не имеют для вас логического смысла, если вы не знаете, о чем идет речь в общем плане. Что это за текст? Вариантов масса. Может быть, это часть руководства по обезвреживанию бомбы? Отрывок из научной статьи о выращивании кристаллов? Шпионский роман XX века с ненадежным рассказчиком? Метафизическая поэма о природе действия? Все вышеперечисленное вполне подходит, и в конечном итоге только контекст придает словам реальную значимость. Эта идея очень важна для фокусировки обучения. Все дело в навыке, который психологи называют метасознанием и определяют как размышления о мышлении. В широком смысле это понимание того, как именно вы что-либо понимаете. Метасознание связано с обретением ментальной перспективы и ощущением осознанности в учении. В каком-то смысле метасознание приходит легко. Когда вы решаете, что можно уже закрыть инструкцию и начать собирать стол из IKEA, вы обретаете определенную форму метасознания. Лихорадочно перебираете свои заметки перед тем, как произнести речь? Несколько нервное, но метасознание. Чувство, когда имя бывшего одноклассника вертится на языке, но вы не можете его вспомнить? Метасознание. Как утверждают специалисты, у метасознания есть две стороны. Одна из них — планирование: «Как я собираюсь узнать, что я знаю? Каковы мои цели? Нужны ли мне еще какие-то базовые знания?» Вторая — мониторинг: «Могу ли я усвоить эту идею иным способом? Есть ли у меня прогресс? Почему я делаю то, что делаю?». Такое метасознание обычно легко дается профессионалам. Работая над проблемой, специалист четко определяет для себя ее суть и границы. Он чувствует, разумны ли те решения, которые он находит, и осознает, как именно он пришел к ним. Но мы не должны оставлять такие размышления о мышлении исключительно на долю профессионалов. Как показывают исследования, способность к метакогнитивному мышлению зачастую гораздо нужнее тем, кто только начинает осваивать какую-либо область знаний. Иными словами, чем раньше мы научимся задавать метакогнитивные вопросы, тем быстрее сможем овладеть новыми навыками. Одна из самых серьезных проблем учения состоит в том, что мы недостаточно рано обретаем метасознание. Мы слишком мало стараемся понять то, чего не знаем, и в то же время чересчур уверены в собственных знаниях. Иначе говоря, проблема не в том, что нужная информация влетает у нас в одно ухо и вылетает в другое. Проблема в том, что мы не задумываемся о том, как нам следует задуматься, не толкаем себя к пониманию с достаточной силой. В этом смысле метасознание можно свести к ряду вопросов, которые мы себе задаем: «Как я узнаю, что я знаю? Что мне кажется неясным? Могу ли я измерить степень своего понимания?» Эти вопросы обладают очень большой силой, и метасознание для учения часто оказывается важнее, чем врожденная смекалка. Так, исследователь Марсель Винман утверждает, что ученики, способные управлять своим мышлением, добиваются больших успехов, чем те, кто обладает высоким IQ. «Мы обнаружили, что вклад метасознания в результаты учебы составляет около 40 %, — сказал мне Винман, — в то время как вклад IQ — лишь 25 %». Хороший пример метасознания — написание письма. Обычно, размышляя над составлением фраз и абзацев, мы задаем себе критически важные метакогнитивные вопросы: «Кто это будет читать? Поймут ли они меня? Что я должен объяснить?» Именно поэтому письмо зачастую оказывается столь эффективным способом организации мыслей — оно заставляет нас оценить свои доводы и обдумать идеи. Ряд психологов, в том числе Дуг Хэкер, называют письмо формой «прикладного метасознания». Со мной, например, такое происходит постоянно. Пока я не начал писать, у меня имеется определенная идея — проблеск связи, вспышка логического мышления, — и мои концепции и доводы кажутся мне совершенно однозначными. Допустим, я хочу написать жене электронное письмо и спросить, не посидит ли она в субботу вечером с детьми одна, потому что в город приехал мой старый университетский приятель. Но едва я начинаю писать, как вся моя аргументация разваливается на куски. Я осознаю, что мои доводы не особо убедительны, потому что мы виделись с этим приятелем в прошлом месяце. Моя целевая аудитория ни за что на это не купится — и письмо летит в корзину. Говоря словами Хэкера, я применил одну из форм метасознания и нашел пробелы в своей логике. Вы можете сделать то же самое. Представьте, что вы хотите стать хорошим пейзажным фотографом. В этом случае в процессе изучения задавайте себе метакогнитивные вопросы: «Что сказал бы эксперт об этом кадре? Какие соображения у меня возникают по поводу света и композиции?» Еще пример: допустим, вы хотите лучше понять идею високосного года. Спросите себя: «Что я знаю о високосных годах? Как вообще можно о них узнать? Почему они так называются?»{19} Эксперты рекомендуют начинать задавать себе подобные вопросы задолго до того, как вы приступите собственно к изучению. Такие проверки, предваряющие реальное получение знаний и навыков, запускают механизм метасознания — и подводят прочный фундамент под вашу учебу. Психолог Линдси Ричленд с коллегами показала, что те, кто пытается до начала чтения учебного текста задавать себе метакогнитивные вопросы, узнают гораздо больше, даже если сперва не могут ответить на эти вопросы правильно. Еще один момент, касающийся метасознания: вы заметили контрольные вопросы, разбросанные по всей книге? Я включил их в каждую главу, желая подтолкнуть вас к определенным целенаправленным размышлениям о мышлении. Надеюсь, что вы попытаетесь ответить на эти вопросы и задумаетесь: «Известен ли мне этот аспект учения? Откуда я это знаю?» В конечном итоге это приведет вас к более глубокому пониманию. Сила метасознания простирается за пределы нашего мышления — и распространяется также на эмоции{20}. В процессе учения нам необходимо управлять своими чувствами. Если метасознание подразумевает планирование и мониторинг мышления, то же самое мы должны делать и в эмоциональной сфере, спрашивая себя: «Что я сейчас чувствую? Эта задача расстраивает меня? Пугает?» Легко забыть о том, что учение тесно связано с эмоциями. Наша способность приобретать любые навыки сильнейшим образом зависит от чувств. Данный аспект обучения часто ассоциируется у нас с детством — действительно, некоторые восьмиклассники готовы на все, лишь бы не признаваться, что им нужна помощь по алгебре. Им просто стыдно. Но эмоции играют огромную роль и в обучении взрослых. Нередко чувства определяют то, чему мы будем учиться. Как показала недавняя серия психологических исследований, в основе наших знаний и умений лежат эмоции. Мысли переплетаются с чувствами, и в конечном счете нет особой разницы между когнитивным и некогнитивным подходами в обучении. В конце 1970-х годов в кабинет Антонио Дамасио вошел пациент по имени Эллиот, впоследствии ставший знаменитым{21}. В те времена Дамасио был профессором нейробиологии в Университете Айовы, а Эллиоту только что удалили опухоль мозга — она образовалась у него в лобной доле, прямо за глазными яблоками, и со временем стала больше мячика для гольфа. До операции Эллиот был замечательным отцом и преуспевающим бизнесменом. Это был умный и начитанный мужчина, ролевая модель для своего окружения. После операции он сохранил высокий IQ и при тестировании демонстрировал столь же выдающиеся результаты, как и раньше, не потерял способности обсуждать политику и другие новости и даже шутить. Но у него исчезли все эмоции. «Он был холоден, отстранен, его нисколько не волновало обсуждение даже потенциально неудобных личных тем», — пишет Дамасио в своей книге «Ошибка Декарта» (Descartes' Error). Со временем Дамасио нашел еще нескольких пациентов, страдавших похожими заболеваниями мозга, и у всех проявлялись те же симптомы, что и у Эллиота. Они как будто полностью лишились эмоций, став исключительно рациональными людьми. Со стороны подобная ситуация может выглядеть в чем-то привлекательной. Можно предположить, что, лишившись эмоций, человек наконец-то будет способен думать совершенно ясно. Однако это не так. Пациенты, подобные Эллиоту, испытывают невероятные трудности с принятием решений. Лишившись эмоций, они попросту теряются в своих рациональных рассуждениях. Они не могут нормально размышлять и искать пути решения проблем. Так, например, у Эллиота возникли финансовые затруднения — он потерял значительную сумму денег, доверившись аферисту, который втянул его в какую-то мутную бизнес-схему. Такие пациенты не способны к целостному восприятию проблемы. Дамасио однажды спросил пациента с аналогичным повреждением лобной доли, когда он в следующий раз планирует посетить лабораторию, и предложил две даты на выбор. Пациент решил свериться со своим календарем. За следующие 30 минут он изложил Дамасио все логические построения, стоящие за выбором между двумя датами. Перечислил заранее запланированные и предполагаемые дела. Упомянул о погоде и других факторах. Словом, рассмотрел все, что могло повлиять на его решение. «Чтобы выслушать все это, не ударив по столу и не потребовав прекратить, понадобилось огромное самообладание, — пишет Дамасио. — Но в конце концов мы просто спокойно предложили пациенту прийти во вторую из возможных дат. Его ответ был таким же спокойным и простым. Он сказал: „Хорошо“. Убрал записную книжку обратно в карман и ушел». В ходе учения — и в мышлении — наши эмоции работают как первая линия обороны. Они — своего рода привратник, который советует нам, применять к данному случаю логические способности или нет. Именно этого и оказался лишен Эллиот. Ничто не могло подсказать ему, нужно ли задействовать рациональное мышление. Он не знал, как — или когда — следует думать. Как утверждает Дамасио, «эмоции принимают непосредственное участие в контроле мышления». На самом деле связь между мыслями и чувствами еще глубже и источник ее кроется в устройстве нашего мозга. Наша нервная система не похожа на автомобильный двигатель, состоящий из отдельных независимых частей. Скорее, мозг можно представить как огромную сеть, массу взаимосвязанных компонентов, и одни и те же части нашей нервной системы постоянно заняты решением совершенно разных задач. Так, например, болезненные социальные ощущения передаются по тем же нейронным цепям, что и физическая боль{22}. Эмоциональные страдания включают в нервной системе те же механизмы, что и телесные. Во многих смыслах с точки зрения нервной системы нет никакой разницы между чувством одиночества и сломанным пальцем, и в конечном счете дофаминовое ощущение счастья, наступающее после решения математической задачи, не сильно отличается от такого же дофаминового ощущения при общении с другом. Можно сказать, что голова — это часть сердца, то есть тело по большому счету не так уж отличается от мозга. Лабораторные исследования в поддержку этой идеи уже стали легендарными — хотя, честно говоря, могут показаться довольно странными. Так, например, если человек испытывает физический дискомфорт, ему кажется, что у окружающих злые лица. Подбейте человека на великодушный поступок, и чувство духовного очищения заставит его прыгнуть выше при испытании физических способностей. А знаете, что мне больше всего понравилось? Если попросить человека показать средний палец случайному субъекту, он сформирует об этом субъекте менее позитивное мнение, даже если до этого не имел с ним вообще никакого дела. Глубокая связь между телом и разумом, эмоциями и мыслями помогает отчасти объяснить действенность метода «ментальных счетов» — математического приема, о котором мы говорили в главе 1. Когда люди шевелят пальцами, производя вычисления, они часто запускают те же самые мыслительные контуры, которые включались бы при реальных арифметических подсчетах. Неон Брукс из Гарварда сказала мне, что руки помогают мозгу «продумывать» такие подсчеты. У этой идеи есть ряд замечательных практических применений. Так, когда вам в следующий раз попадется геометрическая задача — или даже архитектурный проект, для лучшего понимания обведите чертеж пальцем. Специалисты утверждают, что жесты стимулируют изучение, облегчая понимание чертежей и рисунков. Психолог Сайен Бейлок также рекомендует использовать жесты для запоминания тех или иных идей и мыслей. Поэтому, если вы, выступая с речью на мероприятии, хотите не забыть поблагодарить принимающую сторону, свяжите слова благодарности с конкретным движением, например кивком во время репетиций. Затем, когда будете произносить речь, кивните — и движение пробудит воспоминание о нужных словах. Лично я часто использую руки для того, чтобы запомнить номера конференц-звонков. Например, не так давно мне нужно было присоединиться к телесовещанию. В номере было три четверки подряд, поэтому я выставил три пальца, чтобы лучше запомнить цифры. Я как бы перенес память на свои руки, используя тело как форму разума. Иными словами, на какой-то момент мои пальцы стали моим мозгом. У эмоций есть отрицательная сторона. Сильные чувства часто мешают нам учиться, мы не в состоянии овладеть навыками, если ощущаем эмоциональный дискомфорт. Наш разум не может успокоиться, когда мы испытываем стресс, и множество исследований раз за разом подтверждают влияние эмоций на результаты учения. Грусть, депрессия, даже чисто физическое неудобство могут серьезно затруднить учебный процесс. Что же нам делать? Как управлять эмоциями и чувствами, связанными с учением, и планировать путь к достижению мастерства? Давайте начнем поиск ответов на эти вопросы с истории Джима Тейлора{23}. В течение долгого времени Тейлор был хорошим, но не выдающимся горнолы

Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Купить недорого с доставкой можно здесь.