Все на меня смотрели, точно на какое-то диковинное существо. А я смотрел на них примерно так, как смотрит каменщик с очень высокой дымовой трубы. Несмотря на свое волнение, я сразу понял, как сумел постоять за родную легкую атлетику. Между прочим, я задал много работы газетам, радио и телевидению, потому что такое достижение выходит за пределы даже самых больших человеческих возможностей. Приняв подобающую позу, я спросил: — Есть среди вас правомочные спортивные судьи? Откликнулось несколько человек. — Хорошо! — сказал я. — Регистрируйте рекорд и посылайте протокол во Всемирную федерацию легкой атлетики! Судьи вежливо поклонились. Я задал еще вопрос: — А фоторепортеры есть? Опять-таки объявилось несколько человек. Я посмотрел на них дружелюбно: — Сделайте десять тысяч моих снимков и экспедируйте вашими ракетами во все земные ежедневные издания плюс в нашу окружную газету. Там работает мамин двоюродный брат, его эта приятная новость очень обрадует. А учительница физкультуры навсегда закрепит за мной шесть баллов! Крум взглянул на меня умоляюще: — Саша, а про меня забыл? Я тотчас его понял и заявил: — Сделайте один снимок и Крума, когда он участвует в замере моего достижения. Он мой самый большой друг, нужно, чтобы о нем тоже знали. А заголовок дайте такой: «Александр Александров — сильнейший из легкоатлетов!» Или: «Без ракеты — около десяти метров!» Так тоже звучит правдиво и образно. Разрешаю и другие заголовки, но чтобы они не слишком превозносили меня — это противоречит моей скромности. — Скромность твоя заметна, — сказала Хлея. Марсиане повытаскивали из карманов своих стекловидных комбинезонов какие-то зажигалки и стали щелкать ими вокруг меня. Нетрудно было догадаться, что это фотоаппараты. — Товарищ рекордсмен, прыгните еще! — попросил один из журналистов. Я не из тех знаменитых спортсменов, которые надуваются, как резиновые гусаки. Доставил им это удовольствие. Сейчас я уже не воображал, что за мной гонится собака. Результат оказался на несколько сантиметров меньше, но зато мой прыжок был запечатлен на пленке на вечные времена. — Ах какой феномен! — восклицали все и разглядывали меня с боязливым почтением. Я пообещал размножить им автографы на ротаторе, иначе, того гляди, руку вывихнешь от стольких подписей. — Горжусь тобой! — сказал Крум. — Надеюсь, когда станешь разъезжать по олимпиадам, будешь присылать мне открытки с видами… — А не желаешь ли покупать их самостоятельно? — спросил я благосклонно. Мой друг понял меня не сразу. Он уловил мою тонкую мысль только после того, как я ее разъяснил: — Каждый знаменитый спортсмен имеет своего тренера, который учит его тому-сему и получает хорошую зарплату. Я-то не нуждаюсь в обучении, потому что сам спец, но для рекламы недурно иметь и тренера. Назначу таковым товарища Крума Петрова Попова. От радости Крум запрыгал по беговой дорожке. Это он проделывал легко и грациозно, как заправский цирковой артист. Никогда бы не подумал, что его толстое тело обладает такой прыгучестью. В довершение героического дня оставалось добиться аплодисментов Хлеи. Как я уже говорил, ей присущи все качества космической красавицы, так что ее похвалы подействовали бы на меня подобно десерту. — Хорошо прыгаешь, — сказала она. — Только и всего? — уточнил я нервно. — Не только и всего, — улыбнулась марсианка. — Потренируешься — может быть, прыгнешь и дальше. Я почувствовал, как во мне назревает возмущение непризнанного гения: — А насчет мирового рекорда ничего не скажешь? — Нет, — ответила Хлея. — Не могу говорить о том, чего нет… Мне показалось, что я закипаю, но она опередила этот эффект: — Саша, ты хороший мальчик, и я очень сожалею, что ты впал в заблуждение. Ко всему вдобавок временно заблуждаются и мои сопланетники, забывшие в своем восторге кое о чем совершенно очевидном. Прыгать на Земле и прыгать на Марсе — это совершенно разные вещи. Земля гораздо больше, и потому притяжение там значительно большее. Ты уже учил физику, и я могу легко тебе объяснить. На Земле сто литров воды весят сто килограммов, а здесь, на Марсе, — только тридцать семь. Поэтому здесь легче бежать, прыгать и вообще двигаться. На какой-нибудь еще планете ты прыгнул бы не на десять, а на сто метров, но и тогда не стал бы мировым рекордсменом. И все же по сравнению с нашими прыгунами ты более даровит, у тебя крепкие мускулы. Потому-то все и восхищаются тобой так шумно. Выглядел я, наверное, как в воду опущенный. Лишь теперь мне стало ясно, почему прошлой ночью Крум не ушибся, упав с постели, почему только что прыгал, как акробат. Понял, и почему дядя Хаф испытывал такую тяжесть на Земле. Он же привык к своему марсианскому весу! — Но ты не беспокойся, — ласково сказала Хлея. — Когда вырастешь, может быть, и на Земле добьешься таких же высоких результатов. Марсиане убрали свои фотоаппаратики. Крум стер с лица пот, выступивший от глубокой скорби, и грустно заявил: — Прощай, мое тренерское звание! Рыба еще плескалась в море, а мы включили электросковородку! Хорошо хоть, что избавили земных людей от лишнего волнения. Там столько слабых сердец! С момента моего триумфа истекло всего лишь около пяти минут… Глава X. Фобос, Деймос и… «он» Прошло несколько дней. Марсиане стали смотреть на нас как на своих. Однажды серьезный мужчина в летах даже спросил у меня: — Эй, малый, что ты толкаешься, как доисторический барашек? Может быть, он бы мне и наподдал, но вовремя вспомнил, что мы не родственники, и воздержался. Только пригрозил мне своим коротким указательным пальцем, как это делают обычно соседи по жилкооперативу. Охватила меня и ностальгия — я загрустил по нашей красивой, свежей Земле, по маме с папой, по айвовым деревьям во дворе соседки Евлампии, которые без меня рисковали остаться впервые не обнесенными. Крум тоже начал прищуривать глаза и мечтать о хорошем супе, над которым поднимается горячий пар. Да и пора уже было нам, как воспитанным гостям;, подумать о возвращении домой. Когда однажды вечером мы поделились этими мыслями с Хлеей, она опечалилась. Призналась нам в симпатии и высказала глуповатую мысль, что во всем виновата она, поскольку не успела предложить нам достаточно развлечений. Потом заревела. Нас тоже тронула женская сентиментальность, и мы сами разревелись. Естественно, мы не могли реветь вечно, поэтому через четверть часа перестали. Потом решили отложить неприятный разговор до другого раза и подумать о чем-нибудь повеселее. — Давайте снова пойдем к дяде Хафу, — предложила наша хозяйка, утерев глаза своими широкими рукавами. — Отлично! — сказал Крум. — Даже более чем отлично! — присоединился и я. — Там мы сможем узнать много нового и интересного. Только собрались идти, как в комнату вошел профессор Фил Фел. Он одобрил наше намерение: — Прекрасно придумали, нисколько не возражаю. Есть у меня только одна небольшая просьба. Я сказал, что мы готовы исполнить любую его просьбу. Крум подтвердил. Профессор улыбнулся: — Хотел бы сказать несколько слов дочери наедине. Мне кажется, что мы сможем придумать кое-какие развлечения и таким образом задержать вас у себя на некоторое время. Про себя я подумал: «Ты ж посмотри — прочел наши мысли! Если он так же заботливо относится к своим студентам, все отлично защитят дипломы!» А вслух сказал: — Не будем мешать вашему разговору. Двинемся сами, а Хлея подоспеет потом. — А вы доберетесь? — спросила она с некоторой тревогой. Я выпятил грудь, а Крум — живот. — Не сомневайся в наших способностях! Мы добрались от Земли до Марса, так что же для нас какая-то обсерватория? Разве мы там не бывали? — Тогда нечего медлить, — обрадовалась Хлея. — В самом деле, нечего, — успокоился и ее отец. — Я мог бы отложить разговор на завтра, но боюсь, что забуду. Все профессоры Вселенной очень рассеянны, и я не составляю исключения. Отправились мы вдвоем. Шли посередине сводчатого коридора, в котором свободно могла бы уместиться городская улица вместе с тротуарами. Крум приветствовал встречных слева, а я — справа, стараясь никого не пропустить. Нам не хотелось, чтоб они подумали, будто мы зазнались или плохо воспитаны. Так мы дошли до лифта, открыли дверь, вошли внутрь, закрыли дверь и нажали кнопку № 1256. — С-с-с! — присвистнул лифт и потянул вверх. Когда мы явились к инженеру Хафу, тот сидел за одним из телескопов и наблюдал небо. Мы сказали: