— А что привело тебя сюда в это утро, Тейт? — А, да. У тебя есть план окрестностей? — спросила Тейт, и ещё до того, как она подняла белую коробочку, я знала, что будет дальше. — Я подумала — мы же ничего не подарили Ру, и, может… Шар громко рассмеялась. — Вот он, подарок, на кухонной стойке. Эми по той же причине испекла пирог. Думаю, ей эта игра понравилась не больше, чем тебе, и уж точно не больше, чем мне. Эта женщина весь клуб разнесёт. Эми хочет натравить её на сборище любительниц настольных игр. Тейт посмотрела на меня с уважением, как на великую авантюристку. — Правда? Вот это стоящая идея. Я улыбнулась, но в глубине души мне было страшно. Сначала Тейт, заявившись ко мне на порог, во всём призналась. Теперь она собралась ползти на животе к дому Ру и пытаться отыграться за прошлую ночь. Её план был настолько очевиден, что мне стало стыдно — потому что это был и мой план. Если бы я заявилась к Ру с печёными дарами и планом ближайших окрестностей, распечатанным на четырёх страницах, я всем своим видом выдала бы, что Ру не подвело чутьё, что я без проблем могла бы победить в её идиотской игре. От меня за версту несло бы слабостью. С тем же успехом я могла бы заявиться к ней в футболке с надписью: «Да, ты видишь дым. А вон там огонь». В этот момент Оливер потерял равновесие. Он с трудом сел и удивлённо, сердито зафырчал, готовясь зареветь. — Ой-ой, Оббибер! Кто у нас свалился? Голос Шарлотты успокоил малыша, и он решил не плакать, лишь нахмурил брови. Я пошла к детям, чувствуя, как взгляд Тейт упирается мне в спину, но не обернулась. Возилась с ними, пока Шар печатала план и выпроваживала Тейт. Я не давала ей никаких обещаний, даже молчаливых. А что касается Ру, тут ничего нельзя было поделать. Лучше и в самом деле было не делать ничего. Подлизываться к ней, как Тейт, означало навлечь на себя ещё больше подозрений. Я беспокоилась, нервничала, но лишь наедине с собой. Лучше всего, решила я, оставить Ру в покое, тогда ничего не случится. Я не думала, что Ру меня узнала. Судя по произношению, мы никак не могли быть из одного штата, и даже если это было так, Ру выглядела слишком молодо, чтобы помнить меня лично. Меня не помнил никто, даже моего возраста и старше. Те, кого я узнавала, смотрели прямо сквозь меня. На второй день моего пребывания во Флориде, в продуктовом, я натолкнулась на своё прошлое в лице старого пастора — мы столкнулись тележками, когда он шёл в отдел круп. Он посмотрел на меня. Прямо в лицо. И всё, что сказал — «Извините, мэм», после чего продолжил заниматься покупками. Я смотрела ему вслед, открывая и вновь закрывая рот, но слова не шли. Спустя несколько дней я увидела в библиотеке бывшего папиного секретаря — в первую неделю работы в «Школе Ныряльщиков» парень, с которым мы вместе сидели на английском, пришёл записать на занятия свою дочь. Они меня не узнали. Никто. Не было даже смутного воспоминания, даже «мы с вами раньше не встречались?» Девочка, которая убила миссис Шипли, прожила в этом городе меньше трёх лет, нас разделяли два десятилетия, сто фунтов и три фамилии. Я так и не поехала в Мобиль, так и не увидела Тига Симмса. Вместо этого я наняла юриста, чтобы он выяснил, как у Тига дела, и узнала, что у него проблемы с бизнесом. Две ипотеки, одна из них — с высокой процентной ставкой. Вместе с Бойсом Скелтоном мы с помощью того юриста основали компанию под названием «Свежие старты», официальной целью которой было помочь малым бизнесам в трудном положении. Но истинная цель была меньше и конкретнее — помочь Тигу Симмсу. Компания «Свежие старты» выдала ему три тысячи долларов, позволила спасти автомастерскую и после этого закрылась. Поскольку с Тигом я не встретилась и никто из моего прошлого не знал, что я в городе, никто не мог рассказать Ру обо мне. Ру не могла прочесть мою историю в архиве отделения полиции или даже в старой газете. Доступ к судебным протоколам был закрыт, поскольку речь шла о несовершеннолетних; моё фото и моё имя не печатались нигде, даже в разделе дополнительной информации. Даже если кто-то и узнал, сказала я себе, мы с Тигом были ещё детьми. Мы верили, что именно мы — хозяева ночных дорог. Мы не думали, что в три часа ночи столкнёмся с другой машиной. Но в ту ночь, когда погибла миссис Шипли, жизнь её семьи была разрушена. Просто кошмар. То, что я сделала, изменило будущее множества людей, принесло им боль и страдания — но это был несчастный случай. Безрассудный, безответственный, но не злонамеренный поступок. Но эти мысли не могли меня успокоить. На грудь давила тяжесть всего, что случилось после. Всезнающая Ру и её проклятая игра вызвали во мне всплеск чувств, хотя из всех живых людей только двое, я и моя мать, знали, что убийство миссис Шипли — не самое страшное из моих прегрешений. Это только начало списка. Глава 4 — Вы часто ходили в «Вафельный домик», — сказал новый детектив. — В ту ночь Тиглер Симмс принял решение вас туда отвезти? Я сидела на диване в своей гостиной, зажатая между матерью и адвокатом, чувствуя себя намного старше и в то же время намного младше своих пятнадцати лет. Я хотела сказать: никто не называет Тига Тиглером. Даже учителя. Я хотела спросить, в порядке ли Тиг. А больше всего я хотела узнать, можно ли его увидеть. Но едва я набрала воздуха в грудь, адвокат положил мне на плечо мягкую, успокаивающую руку и сказал: — На этот вопрос мы уже отвечали. — Ну… — протянул детектив, небрежно одетый, стареющий, лысеющий тип с широким, бледным лицом. Он казался добрым, больше похожим на отца, чем на человека, который допрашивал меня в больнице. Больше похожим на отца, чем мой собственный отец, стоявший в дверном проёме между гостиной и кабинетом и излучавший раздражение и гнев. Детектив сел напротив меня, чуть наклонился, и я почувствовала, что меня окружили со всех сторон. Сразу после аварии меня допрашивать не стали. Я была мертвецки пьяна, изо рта хлестала кровь, меня рвало кровью и кислым вином, я стонала и отбивалась. Меня увезли прямиком в палату экстренной помощи, хотя я не помню дорогу. Я почти насквозь прокусила язык справа. Мне вкололи обезболивающее, отчего он стал ощущаться как инородный кусок мяса во рту, и вырезали краешек, который было уже не спасти. Мне пришлось наложить пятнадцать швов, в желудок через нос ввели трубку, чтобы откачать алкоголь и проглоченную кровь, потом меня отправили на компьютерную томографию и положили в палату. Проснувшись утром, протрезвевшая и мучимая стыдом, я увидела возле больничной койки мать, нервную, чересчур оживлённую. Она то и дело поглаживала меня, пытаясь успокоить. Она правда пыталась. Поначалу. Никаких обвинений, никаких нотаций, только уверения в том, что она всё исправит. Привыкшая выражать любовь в денежном эквиваленте, она рассказывала мне, что всё утро провела в поисках отличного адвоката и он уже в пути. Когда он приехал, она представила его мне как лучшего юриста в штате — с тем же видом, с каким на вечеринках подавала белугу. У него был солидный галстук и серебристо-седые волосы, величавой копной обрамлявшие лицо. Он допрашивал меня целый час. Мой язык распух и пульсировал от боли, меньше всего мне хотелось рассказывать истории, но я старалась, как могла. Мои ответы, судя по всему, его удовлетворили. Мать сидела рядом, одобрительно кивая. Всё было хорошо до самого конца, когда он сказал мне, что Тига арестовали и в кармане у него обнаружили половину косяка. Другие обвинения против Тига находятся на рассмотрении, добавил он, и я не смогла сдержать слёз. Губы матери вытянулись в тонкую ниточку, она наклонилась ко мне. Я заметила у неё под глазами свежие синяки, бледно-фиолетовый цвет которых просвечивал сквозь тональный крем. — Ты плачешь из-за этого мальчишки? Как ты можешь? Надо думать о себе. Тебя тоже могут обвинить в хранении наркотиков или в употреблении алкоголя, как говорит Митч. Скажите ей, Митч! Адвокат покачал головой. — Предоставьте это мне. Даже в самом худшем случае Эми вменят лишь мелкое преступление. Приговорят к исправительным работам. — На неё заведут досье, — сказала мать. — Это последует за ней — за всеми нами — всюду. — Куда последует? — спросила я. Слёзы хлестали по щекам, и я была не в силах их остановить. — Она в переносном смысле, — ласково сказал адвокат. Мать покачала головой. — Нет, в прямом. Нам придётся переехать. Господи, дом Шипли — в двух кварталах от нашего! Извините, мы на минуточку, — сказала она Митчу, который вежливо сделал шаг в сторону и отвернулся к окну. Мать наклонилась ко мне так близко, что почти прижалась лицом к лицу. — Впервые вижу, как ты плачешь, и из-за чего? Из-за мальчишки? Я покачала головой. Меня накрыла такая волна вины и стыда, что я с трудом могла дышать. Почему я не легла с Тигом на матрас? В надежде и ужасе, охвативших меня после поцелуя, я упросила его уехать. Я заставила его выехать на дорогу, которая привела к убийству миссис Шипли. Я плакала всю прошлую ночь. Я знала, что буду плакать ещё очень долго, и в том числе из-за Тига. Я пыталась распухшим языком сформулировать связное объяснение, но тонкая плёнка спокойствия, скрывавшая истинные чувства матери, лопнула, и хлынула едкая жалость к себе. — Ты понимаешь, что это изменит жизнь всей нашей семьи? Отец ищет новую работу. Ты понимаешь? Брату придётся доучиваться непонятно где, — её ноздри раздулись, губы плотно сжались, казалось, она тоже вот-вот расплачется. — Нам всем пришлось жертвовать важными для нас вещами. Из-за тебя, Эми. Мы наняли для тебя Митча, и одно это обошлось… А ты сидишь тут и ревёшь из-за мерзкого мальчишки, который втянул нас в такие неприятности! — её голос стал громче. — Ты могла отправиться в тюрьму! — Она несовершеннолетняя, — заметил адвокат, по-прежнему глядя в окно, будто изучая облака. — Сомневаюсь, что на неё заведут дело. И даже если так, досье будет закрытым. Но это не слишком убедило мать. Она выпрямила спину, скрестила руки, ноздри по-прежнему раздувались. — Простите, — промямлила я, икая и сморкаясь, пытаясь унять слёзы. Я никогда не была желанным ребёнком. Может быть, видя идеального Коннора, прирождённого спортсмена, умника и красавца, она решила, что дети получаются по спецзаказам. Может быть, окажись я стройной и блистательной, или будь я мальчиком, она любила бы меня не меньше, чем брата. Но она получила неуклюжую толстуху, которая ворует дешёвое вино и сбегает из дома с мальчишкой из неблагополучного района. Из-за меня наша гламурная, вызывающая всеобщее восхищение семья стала источником сплетен и тонких намёков на трагедию и пьянство, а я рыдаю над Тигом, вместо того чтобы быть благодарной и восхищаться тем, сколько мать потратила на адвоката. — Я плачу не только из-за Тига. Мне так жалко Лолли и По… — Хватит! — перебила она, и я поняла, что только усугубила своё положение. — Может, хочешь заявиться к ним и рассказать, как тебе их жалко? Дети остались без матери, бедный мужчина овдовел — может, им забыть об этом и радоваться твоим извинениям? Может, они сидят сейчас и думают: «Жалеет нас Эми или не жалеет?» Мы уезжаем, чтобы они никогда больше нас не увидели, чтобы хоть немного облегчить их боль. — Но мне правда жаль, — пробормотала я, рыдая так громко, что адвокат уже не мог делать вид, будто его здесь нет. Он повернулся ко мне и протянул белый накрахмаленный платочек. Мать смотрела на меня, и её лицо отражало такую сложную гамму эмоций, что я не могла разобрать ни одной. — Просто отвечай на вопросы Митча, — сказала она, и я почти перестала плакать, когда она сказала: — Надеюсь, нас не обвинят из-за того, что это ты напоила мальчишку. К тому времени как первый детектив пришёл взять у меня показания, я была до того выжата, что весь допрос казался мне нелепым набором слов. Язык с трудом двигался, но я, как могла, рассказала всю правду, умолчав лишь о поцелуе, о своём маленьком секрете, ярком эпизоде, теперь поблёкшем. То, что мы совершили, разрушило наш поцелуй, вынудило и его считать ошибкой. Первый детектив выпытывал детали аварии. Но после того, как Тиг меня поцеловал, мы допили вино и ещё покурили, ночь стала калейдоскопом красок и форм, утративших какой-либо смысл. Я говорила правду, и эта правда укладывалась всего в три слова: Я не помню. Я повторяла их снова и снова, мой распухший рот выдавал только гласные. Я-е-ооо-ю. Когда мы ненадолго вышли поесть, всплыло первое явственное воспоминание: лицо миссис Шипли. Писклявый голос Лолли. Эми, Пол плачет. Я не помнила. Богом клянусь, я ничего не помнила целых шесть дней, вплоть до второго допроса, когда новый, похожий на отца детектив пожал плечами и сказал: Это было на прошлой неделе. Адвокат улыбнулся, показав голливудские зубы, квадратные, жемчужно-белые на фоне мокрого розового рта. У моих родителей зубы тоже были безупречными, но никто из них не улыбался. Я сидела, как большая глыба, и молчала, хотя язык уже не болел. Он чудесным образом прошёл, как заверил доктор — он сказал, благодаря системе кровеносных сосудов язык всегда восстанавливается очень быстро. Зато болело всё тело. Под одеждой я была как измятый персик, в жёлтых, чёрных, пурпурных, коричневых синяках. Адвокат сказал: — С прошлой недели ничего не изменилось. — Давайте ещё раз, — попросил детектив. — Может, всплывёт… — Она старается. Ходит к доктору, — перебил детектив. — Может, терапия принесёт плоды, и тогда мы с вами свяжемся. — Её показания могут… — Да, — вновь оборвал его адвокат. — Я понимаю, для вас будет очень удобно, если она вспомнит. Имея в наличии её показания, вы сможете вынести приговор мальчишке без свидетельств и расследований. Но это не её задача. Её задача — скорее поправиться. Я опустила глаза, посмотрела на свои руки. На стуле в стороне сидел молодой юрист, с суровым видом что-то записывавший. Напротив него — молодой полицейский, тоже с раскрытым блокнотом. Их присутствие в этой комнате не играло роли. Значимее всего были мой адвокат и детектив. После них — мои родители. Высокий, импозантный отец в сшитом на заказ костюме, стоившем больше, чем зарплата полицейского за месяц, и стройная мама, сидевшая возле меня с очень прямой спиной. Я могла что-то сказать, но, как и лакеи, не имела права голоса. Не имела права ничего решать. — Моя работа — сидеть здесь и задавать вопросы, пока я не получу ясных показаний, — твёрдо сказал детектив. — Думаю, Митча это устроит, за пятьсот в час, — заметил отец. Адвокат сдавленно усмехнулся, подняв ладонь вверх. — Все мы знаем, кто виноват в аварии, — нервно прошипела мать. Мы знали. За рулём был Тиг. Так сказали родители и адвокат. Так сказала полиция, и это было логично. Машина была его. Он всегда водил. Кроме одной-единственной ночи. Но об этом я не сказала. Я умолчала. Но не намеренно. Не как о поцелуе. Просто… умолчала и всё. Адвокат сказал: — Вы уже арестовали мальчика.