Я уверила её, что всё в порядке, но этим не кончилось. Она вся искрилась от восторга, прирождённая хозяйка, устроившая замечательный вечер. Я слышала, как она наливает кофе, анатомируя вчерашний ужин, спрашивая, не пересушен ли был цыплёнок, понравились ли мне цветы. Я отвечала, как могла, вне себя от ужаса. Я не имела права отвечать на звонки Лолли Шипли. Но она продолжала: обсуждала всё, что мне сказал Дэвис, соизмеряла глубину моих и его чувств, в шутку чмокала губами, поддразнивая. Я поняла, что не отвечать на её звонки я тем более не имею права. Она уже так ко мне привязалась. Что она могла бы подумать, позвонив мне и узнав, что мой телефон заблокирован? Вдруг ей стало бы больно? Меньше всего я хотела причинить боль Лолли Шипли. Я не могла просто так взять и исчезнуть. Мне надо было подумать, как всё представить — рассказать о приглашении на новую работу, о других причинах. На это требовалось время. Время, которое я могла провести с Мэдди, Дэвисом, с ней. Я этого хотела. Я хотела быть с ними так сильно, что меня это потрясло. Я только теперь осознала, как глубоко пустила корни. Пока всё это крутилось в моей голове, Шар на миг посерьёзнела. — Только не пойми неправильно, ладно? Ты старше меня всего на двенадцать лет и очень молодо выглядишь, так что пожалуйста, пожалуйста, не пойми неправильно, — сказала она, — но вчера вечером Лиза Фентон назвала тебя моей подружкой-мамой. Забавно, правда? Я знала этот термин, потому что по работе очень много общалась с детьми и подростками. В команде Мэдди подружкой-мамой прозвали мальчишку по имени Саймон. Он всегда проверял, в порядке ли у всех снаряжение, контролировал погружения, в кафешке вопил: не глотай холодное молоко, а то мозги замёрзнут! — Я не обижаюсь, — ответила я. Я в самом деле не обижалась. Меня переполняли другие эмоции. Она шутила, но в её вопросе, как бы это ни было забавно, ощущалась беззащитность и ранимость. И само это слово, мама. Даже в молодёжном слэнге ощущалась его весомость, но особенно — когда его произнесла Лолли Шипли. Она, должно быть, поняла по голосу, что я готова расплакаться, потому что стала ещё серьёзнее. — Ну, мне понравилось. Может, потому что свою маму я почти не помню. А может, потому что сначала ты была моей учительницей. Но мне понравилось, когда она это сказала. Я глубоко вдохнула, вся дрожа. В этот момент я поняла, что останусь. Я приехала во Флориду, чтобы отдать свой долг Тигу, и за это Вселенная наградила меня дружбой с Шар, пусть даже я струсила и помогла ему лишь тайно. Что, если я тайно помогу и Шар? Если у её брата Пола проблемы, я могу его выручить. Если у них будут трудности, юристы помогут мне основать анонимные фонды на имя их будущих детей. Я буду тайно заботиться обо всех троих — Тиге, Шар и Поле, если только останусь. — Мне тоже, — сказала я более чем искренне. — Мне нравится быть твоей подружкой-мамой. Эти слова прозвучали торжественно, как обещание, как клятва. Если я буду молчать, я смогу выполнить своё обещание. Если Вселенная оставит мне Мэдди и Дэвиса, я буду знать, что сделала всё возможное. В том числе и для Тига Симмса. Шар довольно вздохнула и перевела разговор в более спокойное русло — принялась жаловаться, что Филлип совсем не помогает ей с посудой. Уборка дома займёт всё утро, а она обещала свозить пожилую соседку к доктору. Мой рабочий день начинался в четыре, и я подумала: Вот оно. Маленький, но хороший поступок, который я сегодня могу совершить. Для Лолли Шипли. Пришлось уговорить её, чтобы она позволила мне помочь, и в конце концов мне это удалось. Я поняла, что это новый старт. Поначалу было нелегко. Я не могла смотреть ей в лицо и не видеть Лолли. После каждой встречи, каждой прогулки с ней я возвращалась домой измученная, с головной болью. Вновь вернулись проблемы с едой: я могла не есть по десять часов, двадцать, сорок. Потом срывалась и обжиралась, потом промывала желудок. Я думала о том, чтобы признаться ей, но что я могла сказать? Когда я осторожно попыталась выведать правду, Шар призналась мне, что её мама погибла по вине пьяного водителя. Мальчика-подростка, сказала она. Не двух подростков, не полной машины подростков. Просто мальчика. Даже если я сказала бы: моя девичья фамилия — Смит. Я Эми Смит, — это привело бы к нескольким часам ужасных объяснений. А что в конце? Если я призналась бы, то не ради неё, а ради себя, чтобы получить прощение. Я не могла рассказать ей. Не могла её оставить. Не могла даже на неё смотреть. Мне нужно было разделить Лолли и Шарлотту. Просто чтобы не лишиться рассудка. Эта идея пришла мне в голову, когда я, погрузившись, плавала вокруг обломков старой шхуны, подсвечивая фонариком рыб-ангелов, чтобы их солнечно-жёлтые плавники ярко вспыхнули на свету. Лолли однажды оказалась в воде, попала в капкан недружелюбной синевы, внушившей ей многолетний ужас. Но я же вернула Шарлотте воду, верно? Теперь ей было там хорошо. Может быть, подумала я, оставить её здесь? Конечно же, не Шар. Даже не Лолли. Только моё болезненное воспоминание о ней, только олицетворение моей вины. В этой необъятной живой синеве она казалась такой же, как все мои грехи — крошечной на фоне безбрежной бездны, совсем как я. Достаточно маленькой, чтобы плыть, достаточно весомой, чтобы тонуть. Всё, что мне оставалось — отпустить её. Было трудно разжать руки. Я представила её маленькое личико, спокойное, беззаботное. Представила, как она улыбается, как разрешает мне это сделать. Я раскрыла ладони, и она полетела вниз, быстрее, чем я ожидала. Когда я поднялась наверх, мне стало немного легче. Мне становилось легче с каждым разом. Это было ментальное упражнение, медитация. Каждый раз, погружаясь, я брала с собой свою тяжёлую ношу и оставляла там, в царстве иной красоты, в мире, где я была собой. Спустя несколько месяцев мне даже не нужно было нырять. Я лишь прокручивала этот фильм в голове каждый раз, когда наполняла рот едой и не могла проглотить, когда мне казалось, что я не заслуживаю куска хлеба, следующего вдоха. Все мои воспоминания и давящее чувство вины я вложила в её ручонки и отпустила на бесконечную голубую глубину. Я научилась никогда, никогда, никогда не погружаться так глубоко. Наконец, глядя в её лицо, я стала видеть лишь свою подругу Шар Бакстер. Вспоминая Лолли — видеть лишь пузырьки на гладкой голубой поверхности. Дайвинг научил меня жить настоящим моментом. Под водой не было ничего, кроме дыхания и настоящего момента. Так же я могла вести себя и с Шар. Я научилась. Просто дышать и любить человека, которым она стала. Я хранила такую верность моим молчаливым воспоминаниям, что люди это заметили. Дэвис, когда наши отношения стали серьёзнее, признался, что полюбил во мне мою преданность подруге. Лиза и Шеридан прозвали нас с Шар «жёнами-сёстрами»[13]. Тейт, не такая милая, окрестила меня питбулем после того, как я помешала ей прибрать к рукам книжный клуб. Она имела в виду, что я питбуль Шарлотты. Так оно и было. Так оно и должно было быть. А теперь Ру держала меня на поводке. Она сама притащилась на нашу прогулку, куда её никто не звал, вклинилась между нами, между нашими колясками. Я была ей почти благодарна. Я не могла говорить, и мне нужно было, чтобы кто-то заполнял неловкие паузы. Она рассказывала Шар о планах Луки в эти выходные получить сертификат. Идя по другую её руку, я мёртвой хваткой держалась за ручку коляски и кое-как переставляла ноги. Больше ни на что я не была способна. С меня содрали кожу, и всё самое мерзкое во мне вскипало, как желчь, накатывало волнами. Я видела себя такой, какой меня увидела бы Шар, если бы могла. Мои мотивы не имели значения. Как и та искренняя дружба, что возникла между нами — потому что в неё был завёрнут мой обман. Я убила её мать, выбила из колеи отца, испортила ей детство. А потом попыталась заменить убитую мать, неискренне и безо всякого права ворвавшись в её самое сокровенное пространство. Я сделала её зависимой от меня под покровом молчаливой лжи. Она доверяла мне больше, чем собственному мужу. Что она почувствовала бы, узнав, что один из самых близких ей людей лишь паршиво платит ей своей жалкой любовью и преданностью? Теперь все узнают, думала я. Дэвис и Мэдди, мои друзья и соседи, коллеги и знакомые. В их глазах я стану в лучшем случае сумасшедшей, в худшем — чудовищем. Эта история проникнет вслед за мной в каждую комнату, и, куда бы я ни пришла, за мной будет волочиться шлейф слухов и перешёптываний: Она убила её мать, потом много лет спустя явилась, влезла в её жизнь, и Шарлотта даже не догадывалась… Это была по-настоящему страшная угроза. Страшнее, чем тюрьма. Это было то, чего я не могла вынести. Те, кто любил меня, могли выслушать мою версию. Но даже тогда в их глазах я была бы, наверное, ничем не лучше Ру. В конце концов, я ведь сделала то, что меня устраивало, радовало, кормило, давало почувствовать себя полноценным человеком. Рассказала себе историю, в которой представила себя эдаким Робином Гудом. Я не знала, выдержу ли, если Шар, моя семья, весь мир увидит меня в таком свете — я сама себя не могла выдержать. — Правда, Эми? — сказала Шар. Я понятия не имела, что они обсуждали, но всё равно сказала: «Правда». Я всегда так делала. — Ну, я могу её понять. Он красивый мальчик, — презрительно заявила Ру. Я поняла, что они говорят о Луке. Луке и Мэдди. Я надеялась, что Шар просто проявляет интерес, а не вновь выступает в роли свахи. — Но Лука совсем не видит её в таком качестве. Шар попыталась заглянуть мне в глаза. — А ты что думаешь, Эми? Ты сегодня такая молчаливая. — Простите, я очень устала, — ответила я. Шар посмотрела на меня с беспокойством. Я ощутила буравящий взгляд Ру. — Мне кажется, они просто друзья. Я ласково, успокаивающе улыбнулась, хотя смотреть на Шар было невыносимо. Лолли вернулась. Она жила в её чертах, в её голосе, в нервной манере поправлять волосы, как суетливая мышь. Я отправилась на прогулку с воплощением моей ужасной вины и вдобавок с хищницей. — Может, она злится, что я набилась вам в компанию, — мягко сказала Ру, словно выгораживая меня. Быстрым движением заправила прядь волос за ухо, совсем как Шар. — Я знаю, это очень интимно… но я хочу узнать тебя получше, Шарлотта. Я хочу, чтобы мы стали друзьями. — Не вижу причин, почему бы нам не подружиться, — ответила Шар и взглянула на меня, желая понять, не против ли я. — А я вижу примерно двести сорок тысяч причин подружиться, — заявила Ру, и Шар хихикнула. Ру смерила меня серьёзным, зловещим взглядом. — Да, Эми? Это был вопрос в упор, и я прекрасно её поняла. Она имела в виду деньги. Она хотела, чтобы я подтвердила, что до понедельника я переведу ей всю сумму. Я думала, что признание Тига станет мощным оружием в моих руках, что она отправится искать наживу в другом месте. Но она нажала ядерную кнопку, сбросила на меня бомбу. Она была занята не меньше меня, раскапывала мои тайны, пока я раскапывала её. Выясняла, что стало с детьми Шипли. Я ничем себя не выдала. Я была уверена в своей правоте. Ни голос, ни язык тела не лгали, когда я сказала ей, что Лолли утонула в бассейне. Моя ложь даже не ощущалась как ложь, так она пропиталась правдой. Ру прекрасно справилась со своей задачей. Теперь, когда Шар стала для неё ещё одной ядерной кнопкой, лежавшей прямо под рукой, она подводила переговоры к концу. — Да, по меньшей мере, — ответила я, стараясь говорить беззаботно — ради Шарлотты. Мой голос даже мне показался слабым, почти больным. Я вынудила себя посмотреть Ру в глаза, пообещать ей деньги, пообещать что угодно, лишь бы она молчала. Она наклонила голову, принимая моё молчаливое обещание. — Попрошу тебя составить список, — сказала Шар, думая, что мы дурачимся. — Мне надо поднять самооценку. — Ты умная. Ты добрая. Ты бесценная, — процитировала Ру. — Это из «Прислуги»[14]? Мы обсуждаем её на следующей неделе, — Шар, польщённая, зарделась от удовольствия. — Я только фильм смотрела. Надо прочитать? — спросила Ру и взяла меня за руку, уводя прочь от Шарлотты. От прикосновения её кожи, такой гладкой и холодной, моя кровь стала горячее, краснее, быстрее. Я сильнее сжала ручку коляски, а она продолжала разговор, становясь всё очаровательнее. Её голос действовал на Шарлотту как заклинание; смеясь, она наклоняла голову в той же манере. Ну просто мистер Роджерс[15] в юбке, такая же дружелюбная и милая. Шарлотта не могла устоять. Я чувствовала, как ярость переполняет меня. Сочится по венам под кожу, словно аллергическая реакция на её прикосновения. И вдруг я поняла, что она меня ещё не победила. У меня осталось четыре дня, и пока мы гуляли, взявшись под руки, Ру и Шар беседовали, а малыши радостно болтали, я поняла, как быть дальше. Глава 12 Мой план был прост: пока Лука учится, я украду ключи от дома. Скажу, что пошла по делам, мы с Оливером сбегаем к мастеру и сделаем дубликат. Я позанимаюсь с Лукой, Мэдди придёт из школы, и, пока она болтает с ним и присматривает за Оливером, обыщу дом Ру. Каждый день она проводила в тренажёрном зале. Лука рассказал мне, что днём она занимается йогой, потом кардиотренировками, потом поднимает небольшие веса. Каждый день. Она серьёзно к этому относилась, так что пара часов у меня была. Наверняка паспорт или другие важные документы лежали где-нибудь в доме. Она спешила, но нашла же время прихватить ценные вещи: набросок Пикассо, ноутбук, дорогую одежду. Её прошлое было где-то рядом, лежало в морозильнике или под матрасом. Может быть, в сейфе — это означало, что мои дела плохи. Но Ру была не из тех, кто действует по инструкции. Выяснить можно было, лишь в одиночку побывав в домике Спрайта. Узнав её настоящее имя и место рождения, достаточно было лишь обратиться к Гуглу или частному детективу и выяснить, от чего она убегает. И натравить это что-то на неё. Это был, в общем-то, неплохой план, но мне не удалось побыть дома и пятнадцати минут, когда она его разрушила. Я открыла дверь, ожидая, что пришёл её сын, но на пороге стояла она в своём жёлтом платье, сияя, как начищенный пятак. — Где Лука? — прошипела я таким тоном, что Оливер, почти уснувший у меня на плече, поднял голову и смерил меня мрачным взглядом широко распахнутых глаз. Я потрепала его по спинке, покачала, и он вновь уткнулся лицом мне в плечо. — Он не встанет раньше десяти, даже если бомба взорвётся, а оставить тебя тут одну я не могу. Тем более после твоей замечательной ночной поездки в Мобиль, — ответила она, нимало не смутившись. Шагнула вперёд, перекрывая мне путь. — Ты так мне подгадила, что я удивляюсь, как ещё не покончила со всем этим, и у меня такое чувство, что на этом ты не остановишься. Так что вот она я. Я хочу, чтобы это пошло тебе на пользу, Эми. Я захлопнула дверь громче, чем следовало бы, и Оливер вновь заёрзал. Я успокоила его, снизила голос до шёпота — правда, менее свирепым он от этого не стал. — Ты хочешь, чтобы это пошло на пользу мне? — Да, — ответила она, будто это был единственный логичный ответ. Прошла по коридору в кухню, чувствуя себя в моём доме свободно, как Шар. Я направилась вслед за ней, остановилась, покачала почти уснувшего ребёнка. Мозг вскипал. Она что, собирается таскаться за мной целый день, каждый день, пока не получит денег? Я сердито, решительно встряхнула головой. — Ты не можешь постоянно торчать у меня под носом. Что подумают мои друзья? Мой муж? — Пусть думают, что хотят, несколько дней. Это ведь лучше, чем если ты для всех станешь социопатом, который преследует детей своей жертвы? — спросила она с искренним любопытством, безо всякой язвительности. Меня бросило в жар. — И что, ты думаешь, я сделаю? — спросила я. — Ещё раз съезжу к Тигу? Попрошу его повторить то, что он уже сказал? Не обращая ни малейшего внимания на мой драматизм, она спокойно и почти ласково ответила на вопрос: — Не знаю. Хотелось бы мне знать. Так что буду торчать тут, как наседка на яйцах. — На яйцах с деньгами, — язвительно добавила я, и она почти виновато улыбнулась. — Я могу остановить игру, — сказала она. — Если ты достаточно сильно меня разозлишь, я ударю в ответ и выбью из тебя эти деньги. Я хочу их получить. Это главное. Но ты мне нравишься. Я не хочу причинить тебе боль.