— До свидания, господин президент. И вышел. В первом салоне, кроме охранников, появились еще четыре человека, одного из которых я видел около года назад, когда недели три учил русскую литературу на курсах повышения квалификации на базе в Эль-Торо. Мы кивнули друг другу. Бросилось в глаза, что все четверо выглядели так, будто провели ночь в дороге и еле поспели к самолету, хотя и пытались привести себя в порядок. Очевидно, поднялись на борт, пока я был во втором салоне. Охранник пригласил пройти внутрь первого из вновь прибывших, тот провёл с Джонсоном столько же времени, сколько я. Когда вышел, на лице ничего не отражалось. Затем пошёл второй, затем третий, четвёртый. Последний, вернувшись, нарушил молчание: — Приказано ждать здесь. Ждали мы минуты три, и за это время я понял, что с этими ребятами мне теперь придётся работать вместе, — все они только что приехали сюда по такому же вызову, что и я. Скорее всего, из разных мест. Все они — мои коллеги высшей степени доверия. Каждый получил личное письмо от Джонсона и каждый получил у президента секундную аудиенцию, не дающую права на вопросы, но показывающую что Президент США — высшее лицо страны и гарант ее стабильности — в курсе происходящего. Появился Маккон. Кивнул с удовлетворением: — Президент одобрил всех. После короткой паузы добавил: — Ещё троих я привёз с собой. Познакомитесь в аэропорту. Выглянул в иллюминатор и сказал: — Ну что ж, пошли, там местное начальство ждёт не дождётся. По трапу Маккон спустился первым. За ним небольшая свита, а затем мы, обычные агенты ЦРУ — крепкие, молодые, с цепкими взглядами и бесстрастными лицами. Подумалось мельком: вот нас уже и восемь. Сколько будет всего? Несомненно, раз в пять больше, но для первого дня этого достаточно, а остальных подберут не в такой спешке, отбирая тщательней. И с каждым президент Джонсон встретится лично, — куда бы ни пришлось для этого лететь, в ущерб своему времени, но экономя наше. Пока Маккон обменивался рукопожатиями, приветствиями и скорбными улыбками с местным руководством, мы почтительно ожидали в сторонке, играя роль привезённых столичным начальством экспертов, которые только будут зазнаваться и мешать работать местным спецам. Кто-то из прибывших вместе с Макконом, тихо сказал: — В одиннадцать утра у Джонсона встреча в Белом Доме с Эйзенхауром. Официально президент с трёх часов ночи отдыхает. Ему пора лететь. В сторонке заурчали моторы самолета. (Примечание Вадима. Встреча Джонсона с экс-президентом Дуайтом Эйзенхауром началась в 11.30. Джонсон опоздал на полчаса, и так как встреча была организована по просьбе Джонсона для того, чтобы Эйзенхауэр дал новоиспеченному президенту рекомендации, беседа началась с ехидного совета не опаздывать на совещания. Джонсон сослался на усталость. Пояснил, что лег спать в три часа ночи и не выспался. Эйзенхауэр заметил, что семь часов сна в такой день — непозволительная роскошь. Джонсон не мог признаться, что утром он летал в Даллас, поэтому выглядел нелепо. Эпизод описан в автобиографии Эйзенхауэра.) Маккон обратился к Джессу Карри: — Я только что получил новые сведения. Здесь есть место, где я мог бы их срочно обсудить со спецгруппой? В условиях совершенной секретности. Мы спустились в подземный гараж, пустой, не считая двух машин из службы Кеннеди, причём одна из них — тот самый «Линкольн», в котором президент ехал в роковую минуту. Прошли дальше в подвал, заваленный ящиками и тряпками. * * * Маккон приказал осмотреть помещение, и когда мы доложили, что никаких отводных труб, тайных ходов, прозрачных с одной стороны зеркал, ложных портьер и тому подобного не обнаружено, язвительно-удовлетворённо хмыкнул: — Хоть это умеем делать. Мы расселись на ящиках. Маккон поглядел на часы и сказал: — У меня десять минут, иначе поймут, что обсуждаем что-то слишком уж важное. Он уложился в пять. Речь его я не цитирую, но и ничего не упускаю: — Господа. Вы в курсе ситуации. Вы получили одинаковые письма, совершенно одинаковые за исключением письма Фуэнтесу, в котором не было указаний о том, как добираться до Далласа, — он находился здесь. Повторять то, что написано в письмах, не буду. Добавлю, что ваша восьмёрка — ровно треть команды. Оставшиеся будут работать в Вашингтоне. Среди них президент Джонсон, Роберт Кеннеди, Жаклин Кеннеди и я. Мы входим в команду, как вы понимаете. Командой называю всех, повторяю, всех, кто знает реальное положение дел. Хотелось, чтобы нас было меньше, но это нереально. Шестнадцать оперативников, два врача, два фельдшера (они же сиделки). Остальных четверых я только что назвал. Жаклин пока в шоке. Двое из ваших коллег с ней. Надеюсь, она быстро придет в себя. В Вашингтоне трое во главе с Робертом организуют общее прикрытие. Остальные подыскивают «тело» президента и готовят прикрытие в госпитале. На вас — создание правдоподобной легенды о покушении. Маккон излагал задачу чётко, кратко, без напряжения в голосе: — Основа вам понятна. Подробности, если понадобятся (а они понадобятся, не сомневаюсь), позже. Пока определяю текущие цели. Первое. Легенда: якобы, существовал широкий заговор с целью убийства Кеннеди. Причины придумайте сами, опирайтесь на слухи, препарируйте, ищите свидетелей-параноиков, продавайте «важные» сведения журналистам, остальное они за вас сделают. Разрешаю валить на ЦРУ или на ФБР, а то и на обе компании вместе. Мы, обороняясь от наскоков прессы, сумеем запутать дело так, что действительно будем выглядеть виновными, но при этом неприкасаемыми. Однако детали продумывайте сами. Второе. Отслеживать появление верной информации. Если что-то появится — немедленно пресекать. Организовать высмеивание, опровержение, доказывать абсурдность. Никаких попыток самостоятельной слежки. Немедленно докладывать мне лично о любой публикации, которая может привести к пониманию ситуации. В случае надобности делайте упор на слёзы безутешной вдовы и хамство тех, кто издевается над её горем. Третье. Выполнить немедленно: Ли Харви Освальда, убийцу президента, надо убрать. Пока он жив, версии большого заговора не получится. Это очевидно. На этом Маккон речь закончил. Дал завершающие указания, ответил на пару вопросов, назначил управленцев, указал способ связи и отпустил группу. В бумагах, переданных нам из российского ФСБ в 1999 году, есть распечатка записи окончания разговора. Не подделка. Как и кто записал, понятия не имею. Хорошо ещё, что только самый конец записан. Представляю себе, что случилось бы, попади в лапы КГБ полная запись этого выступления, в котором Маккон, определил стратегию и раскрыл суть дела. (Примечание Вадима. Упомянутая распечатка приводится в приложении номер 3.) Позже я узнал, что такую же речь Маккон произнес в Вашингтоне. Узнал также, что нам не сообщили всей правды: по меньшей мере ещё два человека из руководства знали правду — директор ФБР Эдгар Гувер и кто-то еще, фамилия которого осталась тайной. Возможно, это пресс-атташе Белого Дома Мальколм Килдафф или помощник Маккона Поль Кретьен. Возможно, Оливер Халлет — военно-морской адъютант Кеннеди. Мы об этом спорили много — доводов за и против каждого было предостаточно. Наверно, готовя конверты, Маккон размышлял, правильный ли делает выбор. В каждом случае сомневался и колебался (впрочем, половина участников попала в группу вынужденно — медики, один телохранитель из тех, кому выпало быть около Кеннеди с первых же минут, та же Жаклин). Заготовил конвертов больше, чем понадобилось. Отправил полтора десятка. Остальные сам и сжёг. Кстати, меня всегда разбирало любопытство, — а кто печатал письма? — не сам ведь и не машинистка? Кто-то из первых избранных? А конверты он сам заклеивал? Отправляя письма, расширяя круг посвященных, определяя их новую жизнь и начиная новый этап истории, успокаивался с каждым отправленным письмом. Перекладывал часть ноши на нас — на всех и на каждого. Он не ошибся в выборе: никто из нас, — ни те, кто пришел в тот день, ни те немногие, кто присоединился позже, — никто не подвел ни Маккона, ни страну. Никто — кроме официально посвященных — не узнал, что все письма, в которых излагались разные инструкции для каждого из нас, завершались одинаковыми строками, при чтении которых каждому получателю казалось, что перед ним не реальная жизнь, а фантастический детектив: «Довожу до вашего сведения, что Джон Ф. Кеннеди жив. Непосредственной угрозы его жизни нет. Во имя безопасности страны принято решение объявить его скончавшимся. В соответствии с конституцией, обязанности президента беру на себя. Подпись: Президент США Линдон Б. Джонсон». Глава седьмая. Обречённость 7.1. Понимание Португалия, Лиссабон. 8 марта 2004 года. День. За воскресным обедом, во время прогулок, уютными вечерами в нашей семье, как везде и всюду, если только отношения между супругами не отравлены до крайней степени, принято делиться впечатлениями: что видел, где был, что прочитал, что услышал. Иногда мне кажется, что Мари терпит мои надоевшие повествования как приложение к мужу. Мы никогда не спорим, даже когда спорить, казалось бы, необходимо. Например, в ответ на мои язвительные замечания о йоге и учениях Кастанеды и Шри Ауробиндо моя супруга не бросается защищать свои идеалы, а реагирует просто — либо находит срочные домашние дела, либо ограничивается краткой репликой, после которой разговор затухает. Правда, Мари умеет смеяться в нужных местах, если речь идёт о смешных историях и анекдотах. Но этого мало. Мне не хватает именно сопричастности, понимания. С другой стороны, и я подтруниваю над безобидными увлечениями жены. (Разве что иногда раздражает поздний телефонный звонок подруги. Чем бы Мари ни занималась в этот момент, включая любовь, разговор у девушек будет долгим и серьёзным: для Мари размышления о медитациях и левитациях — не увлечение и не блажь. Иногда мне кажется, что если я исчезну, Мари погорюет, глотая слёзы, месяц-другой, а затем даже порадуется, сообразив, что теперь ничто не мешает отдаться духовному самосовершенствованию). Однако сейчас, рассказывая о Викторе, о его мемуарах, о компьютерных дискетах с мегабайтами информации, о фотографиях, схемах, рулонах бумаги с адресами, фамилиями и телефонами, посвящая Мари в грозную и опасную историю, я вдруг впервые вижу настоящий и неподдельный интерес, впервые ощущаю, что всё остальное отброшено. Я вижу Мари изменившуюся — женщину, чья жизнь разделилась на две части: до вчера и после него. И поэтому физически ощущаю, что для Мари нет ничего важнее моего рассказа. Поэтому информацию она не просто воспринимает, но впитывает каждое слово. * * * К Лиссабону разговор выдыхается. Подъезжаем к автовокзалу, выбрасываемся в пекло города, добегаем до метро и ныряем в прохладу. Слава богу, здесь на входе никто не проверяет билеты, на выходе тоже. В Лиссабоне даже в метро билеты проверяют контролёры. Обходимся без билетов не из скупости. Дело в том, что очереди за билетами длинные, контролёры попадаются редко, а пара иностранцев, не разобравшаяся в премудростях системы оплаты городского транспорта, вызовет только сочувствие — туристов португальцы трепетно любят. Вылетаем на последней станции, карабкаемся в трамвай, едем вдоль набережной, наслаждаясь спокойствием. Выходим у огромного монастыря, стены которого изрезаны фигурками святых, библейских сцен, мраморными гроздьями винограда, весёлыми херувимами и постными ангельскими лицами. Неподалеку высится растущая прямо из реки старинная башня. Вокруг щебечут туристы, которых ещё очень мало по сравнению с тем, что начнётся летом. Скорым шагом поднимаемся к небольшому кафе напротив входа в морской музей, притаившийся в монастырском крыле, приветствуем хозяйку, которая меня узнаёт, радужно улыбается, берёт трубку и набирает номер тётушки Каталины, у которой мы остановимся и у которой где-то в прихожей примостился портфель Виктора. Если бы только тётушка знала, насколько опасно и важно его содержимое. Через минуту она вбегает в кафе. Мы, по местному обычаю, обнимаемся и целуемся, и я знакомлю тётушку с Мари. Усмехаюсь анекдотичности ситуации: бедняги топтуны-пастухи. Как же им, бедолагам, следить за нашими передвижениями в старинном квартальчике, где каждый новичок на виду, где любой взгляд на окна, любая секундная остановка для того, чтобы прикурить сигаретку или завязать шнурок на ботинке, вызывает любопытные взгляды армии пенсионерок. …Нам предоставлена большая спальная комната. Тётушка лукаво извиняется за то, что вместо одной широкой кровати положено обходиться двумя узкими, но мы не молодожёны, страсть первых недель давно сменилась солидной, глубокой и спокойной любовью, так что мы перетерпели бы, даже если и на самом деле речь шла об обычном отпуске. Тем более, что Мари как-то призналась, что предпочла бы две кровати даже дома, уж слишком часто я во сне спихиваю её на самый краешек. Мне еле-еле удалось отстоять наш двуспальный диван, который уже год как дышит на ладан, а до замены которого на новый никак руки не дойдут.