* * * Когда дело близилось к завершению, обе стороны вдруг приняли решение с передачей повременить — до следующих выборов. В девяносто шестом дела у обоих президентов обстояли настолько солидно, что мелкие подарочки значения не имели. Мы с Виктором политическому решению вождей порадовались — мы что, не люди разве? — дело-то нам придётся на контроле держать, всё хлопот меньше на других участках. И медленно, не торопясь, продолжали папку пополнять. Для этого регулярно встречались, так как переписке дело, разумеется, доверять не собирались. Встречались, как правило, в Москве, чтобы без согласования ни один листок в Америку не попал. Пару раз устроили свидания за рубежами наших великих и могучих родин — однажды в Испании, второй раз в Таиланде. Особой необходимости в этом не было. Обычные уловки средних служащих с целью сэкономить отпускные. Я приезжал с Мари, Виктор — в одиночку. Пока Мари загорала на пляже в Бланесе, под Барселоной, дрожа на пронизывающем каталонском ветру, или продиралась сквозь густые толпы туристов, почтительно разглядывающих изумрудного Будду в Бангкоке, я подсовывал Виктору очередные бумаги, найденные в каком-то областном архиве, а он, после пятиминутного изучения листка, глубокомысленно кивал и либо соглашался принять документ в дар, либо просил припрятать до лучших времён. Затем мы с Мари продолжали отдых, один раз, впрочем, пообедав в Барселоне вместе с Виктором, представленным мною в качестве старинного приятеля, кубинского журналиста. Но Мари не интересовало, с кем я встречаюсь и с какой целью. Главное, чтобы человек аппетитно, со вкусом и толком поведал о самых привлекательных местных блюдах. Ну а посоветовать отведать какую-нибудь паэлью с макаронами вместо риса, да ещё приправленную особым кисло-сладким пряным соусом, — на это Виктор был мастак. Понятия не имею, каким образом Виктор убеждал своих счетоводов в необходимости встречи в третьей стране, да ещё в разгар отпускного периода, — в конце концов, профессионал-разведчик любому бухгалтеру бруклинский мост продаст по выражению американцев. Мне было ещё проще: «Довожу до вашего сведения, что американский партнёр потребовал встретиться в Патайе, Таиланд. В Москву лететь отказался. Возможные причины — такие-то. Прошу разрешения на поездку в Таиланд сроком на неделю. Примерная смета расходов прилагается. Для обеспечения маскировки прошу разрешения взять с собой супругу, Марию Владимировну. Расходы на поездку супруги прилагаю к смете». Начальство хмыкало, подозрительно качало головой, но всё же поездки утверждало, так как и сами начальники, бухгалтеры, адъютанты, секретарши, машинистки и прочие тоже поддавались соблазнам. Только на неделю лететь как-то подозрительно выглядит, командировка должна не меньше двух недель длиться (хотя дел-то там на день от силы), так что вот тебе две недели, лети, дорогой, защищай честь родины. По возвращении писал отчёты, прятал отвергнутые Виктором бумажки, красиво скреплял оставшиеся и либо неторопливой рысцой бежал за очередными находками, либо решал обычные служебные дела, с Кеннеди никак не связанные. * * * В девяносто девятом году у нас на власть претендовал молодой, многообещающий, но никому не известный дядя, к тому же нелюбимый демократами за бесцельно прожитую жизнь (хотя и не сжигаемый позором за подленькое прошлое). У них президенту грозил импичмент за скромное умалчивание подробностей отношений с миловидной пухленькой практиканткой. Любое лыко, усиливающее шаткие позиции лидеров, было в строку. Сорок архивных чемоданчиков (десятки папок с архивами) грозили сыграть положительную укрепляющую роль. С популярностью, завоёванной в ходе небольших победоносных войн где-нибудь в Югославии или Чечне, конечно не сравнить, но в хозяйстве пригодится. Поэтому архивы в девяносто девятом году торжественно поменяли хозяина. Наконец-то. Стороны объявили, что российские спецслужбы передали США сорок папок архивных документов, связанных с делом президента Кеннеди. Было помпезно заявлено, что большая часть передаваемых материалов связана с жизнью Ли Харви Освальда в СССР. О чём идёт речь в меньшей части, широкой публике не рассказали. Но, в принципе, ничего особенного в документах не было и быть не могло. Всё опасное для нас отмёл я, а всё неприятное для них изъял Виктор. По праву профессионала. Но и я профессионал. Потому отмечая в ходе работы интерес Виктора к бумажкам, на первый взгляд не представлявшим никакой опасности; наблюдая за цепким взглядом, останавливающимся на тех или иных фразах из донесений и журнальных вырезок; подсекая его ухмылку при виде какого-нибудь отчёта из Аргентины или Греции, убедился, что Глеб был прав: Виктор знал о деле Кеннеди гораздо больше, чем пытался показать. И вопрос, где же он пропадал два десятка лет, становился ещё интереснее. 5.6. Схема Нам всем присуща определённая «совковость», как бы ни брезговал я этим термином. Некоторые любят вставать в красивую позу и напыщенно заявлять, что де никогда Западу не поставить Россию на колени — будто Западу больше делать нечего кроме мучительных и напряжённых раздумий бессонными ночами, как бы непокорную Россию на колени поставить. Другие истошно бьют себя кулаками в грудь, завывая об особой исторической, трансцендентальной миссии, выпавшей на долю «самой духовной державы». В моём домике свои скрипучие ступеньки. Увидев впервые Виктора, я первым делом обратил внимание на выпуклый золотой перстень с печаткой, восприняв его как символ коррупции. Или по меньшей мере американской пошлости и безвкусицы. Гораздо позже понял, что довлеющие стереотипы чаще всего неприемлемы. Для центральноамериканца наличие у собеседника перстня означает примерно то же, что наличие пыжиковой шапки у совслужащего в середине прошлого века. Хочешь не хочешь, а носить зимой пыжик придётся, иначе уважать перестанут, слушаться не будут, за человека не посчитают. Безвкусица или нет, не суть важно. Общество устанавливает свои законы. Жить в обществе и быть свободным от него нельзя. И итальянский интеллигент покорно напяливает массивную золотую цепь, индеец — выпускник Оксфорда — вдевает в нос кольцо, а рассудительный, проницательный и ехидный американец кубинского происхождения гордо демонстрирует аляповатый перстень. Обыватель напичкан, нашпигован знаниями о шпионах, шпионаже и злодействах секретных служб. Чаще всего знания почерпнуты из жёлтой прессы, детективных романов, фильмов, слухов и сплетен. Иногда (гораздо реже) из рекламных кампаний самих служб: известный на весь мир израильский «Моссад» в свои лучшие времена насчитывал в штате всего тысячу двести сотрудников, включая охранников, секретарш и уборщиц. Три четверти приписываемых «Моссаду» дел на самом деле не имеют к организации никакого отношения — жертвы покушений погибали в результате обычных аварий, заплывали слишком далеко в море, умирали от реальных болезней. Иногда человека убирали конкуренты, обманутые жёны или вредные любовницы. Но «Моссад» скромно отказывался подтвердить или опровергнуть версию о своей причастности к смерти имярека. Тем самым нарабатывая славу. Много всякого бывает, что мудрецам и не снилось. В США, к примеру, никому ничего не говорящая аббревиатура AFSA (Armed Forces Security Agency) скрывает небольшую скромную организацию, которая, однако, гораздо больше делает для противодействия чужим любознательным разведкам, чем разрекламированное ЦРУ. Никакой славы. Прозябание в безвестности. Зато и журналистские шишки не сыпятся на голову. Конечно, человеку всегда можно подсунуть обычное, продающееся в любой аптеке без рецепта лекарство, от которого тот зачахнет за месяц. Но для успеха мероприятия требуется поднять личное дело потенциальной жертвы, поручить врачам-экспертам разобраться в болячках субъекта с целью понять, какое именно из безобидных лекарств подействует на несчастного наиболее эффективно. Надо привести субъекта к мысли о необходимости принятия таких-то капель от насморка или использования такого-то крема от загара. Подобные мероприятия иногда с успехом претворяются в жизнь (или в смерть?). Однако стоимость их настолько велика, что простые боевики мелкотравчатых террористических организаций или рядовые агенты могут принимать микстуру от кашля без особых опасений. В шпионских романах и соответствующих кинокартинах, как правило, невозможно найти реальных описаний алгоритма работы разведки, без истерик, показных драм, заламывания рук и надрывного таинственного пришёптывания. * * * Виктор — обычный человек. Со своими причудами, свойственными каждому из нас. Любящий сангрию, смакующий паэлью, обожающий итальянские блюда, которые по его мнению умеют готовить только в Италии, где он умудрился однажды заказать то ли каннеллони, то ли тортеллини, то ли спагетти в местном французском ресторане, за что и был с позором из заведения изгнан, несмотря на требования, во-первых, доставить желаемое блюдо из соседнего заведения, раз уж в этом исконно национальные блюда готовить не умеют, а во-вторых, принести жалобную книгу, дабы он, американский турист, мог отобразить в ней своё недовольство качеством обслуживания в этой дрянной забегаловке. (Если это не байка, придуманная Виктором для Мари во время барселонского обеда, то наверняка речь шла об операции ЦРУ, а Виктор от чего-то отвлекал внимание. Он не так безнадёжно надменен, как наши новые русские). Но для Виктора, южанина-латиноса, к тому же прожившего чуть ли не двадцать лет в Греции, типичны пафосность и цветастость в выражении чувств: почтительная слеза в голосе при беседе об уважаемых великих людях; резкие, иногда несправедливые, характеристики тем, кого он не переваривает, — опять же без всякого почтения к чинам и регалиям. Виктор любит Джозефа Конрада. Почти обожает. В том числе и потому, что этот действительно великий романист писал гениальные произведения на выученном только в юности английском языке — даже не втором, а третьем после родного польского и французского. Виктор не любит Роджера Желязны и его эпопеи про шатания по десяткам миров — из-за типичного для фэнтези пренебрежения к деталям, незаметным для обычного читателя, но режущим глаза профессионалу-разведчику. Впрочем, даже при чтении русских классиков его передёргивает, когда в рассказе Чехова градоначальник на первой странице натягивает форменную шинель, а на последней вдруг снимает гражданское пальто. Поэтому Виктор, по его словам, не любит кино. Для него увидеть не совпадающие номера одного и того же автомобиля в разнесённых по ходу действия кинокартины кадрах сходно по мучительности восприятия со скрежетанием железа по стеклу. * * * …я всё время сбиваюсь на настоящее время. Виктор умер на следующий день после нашего последнего разговора по возвращении в Штаты. Об этом сухо уведомило его ведомство: мол, в связи со вчерашней кончиной нашего представителя по рабочим контактам в рамках архивных обменов господина Виктора Фуэнтеса в скором времени будет назначен новый. 5.7. Измена? Южное побережье Португалии. 27 февраля 2004 года. Когда Виктор вызвал меня в Португалию и положил на стол тяжёлый объёмисто-бугристый кожаный чемоданчик, попросив передать его в Китай, я не удивился. Пожав друг другу руки, мы сели за столик в том португальском ресторанчике, где через час местные танцоры стали танцевать фламенко, и когда Виктор печально посмотрел мне в глаза, я почему-то понял, что разговор пойдёт о судьбе Лансера. И если разговор начну не я, будет сложнее — придётся делать вид, что Виктор открывает мне глаза на то, что я и так уже давно понял. Ловчить не хотелось. Не имело смысла. Поэтому разговор начался так: — Виктор, а в каком году он умер? И как? — Кто? — Он. Лансер. * * * Можно ли назвать действия Виктора изменой? Наверно. Точно так же можно назвать изменой действия властей по незаконному отстранению от должности живого президента. У властей были важные причины? Наверняка. А у Виктора — свои. Столь же важные. После развала СССР мир стал однополюсным. С этим согласны все. Но не все понимают, что дело не в том, что США теперь правят миром в одиночку. Такое объяснение бытует, в первую очередь потому, что правителям выгодно забивать головы обывателей совершенно неверной и нелогичной версией. Дело в том, что США и СССР, изменивший официальное название на Россию, объединились, сошлись, стали союзниками… Как это получилось, почему, зачем, благодаря каким явным и тайным пружинам политики, — вопрос не ко мне. Но именно из-за этого объединения цивилизация и потеряла второй полюс. Но никакая общественная система не может долго и стабильно существовать без реальной оппозиции. Только оппозиция может и обязана указывать власти на ошибки, контролировать действия, разносить в пух и прах планы и проекты, подглядывать, ловить за руку нечистых министров и разоблачать махинации. Без оппозиции система обречена. Коммунистическая Россия относительно благополучно прошла через преисподнюю гражданской войны только благодаря тому, что каждое начинание одного из её вождей, стоявших в очевидной оппозиции друг к другу — Ленина и Троцкого, немедленно исследовалось соратником-соперником чуть ли не под лупой, разбиралось до последнего шурупчика. Проекты очищались от лишних, вредных и ошибочных идей. Оппозиция вовремя, не дожидаясь реакции внешнего противника, наносила удары по слабым пунктам, давала возможность их исправить, наладить взаимодействие. Как только система официальной оппозиции была отброшена, страна медленно, но неуклонно ускоряясь покатилась под откос. И если бы не войны, которые в зависимости от результата либо добивают раненую державу, либо задерживают её падение на десяток-другой лет, то коммунистам в стране не довелось бы отпраздновать и третье десятилетие у власти. Сегодняшняя ситуация принципиально не отличается — наша цивилизация рухнет в ближайшие десятилетия без наличия оппозиции правящему слою, представленному властями США и России. Рухнет либо под собственной тяжестью, либо под напором внешнего врага, не приемлющего наши устои.