– Верно. Все будет тип-топ, – улыбнулся Маттотаупа, который уже привык к этой игре слов. – Но только после того, как я повешу на свой пояс скальп Тачунки-Витко. Джо искоса недовольно посмотрел на него: – Прерия большая. По-моему, в ней хватит места для вас обоих? – Нет, не хватит. Маттотаупа, которому воспоминания еще больнее сдавили сердце, залпом выпил стакан бренди. – А чем он тебе так насолил? – поинтересовался официант и выпил два стакана бренди подряд. – Он… – Маттотаупа смотрел отрешенным взглядом вдаль, словно забыв обо всем на свете. – Он назвал меня предателем. Он хотел отнять у меня моего сына… А когда я тайно проник в свой вигвам, через много лет и зим, чтобы поговорить со своей матерью… он пришел, сбил меня с ног и связал… И меня освободила моя маленькая дочь… – Маттотаупа, забывшись, перешел на свой родной язык, и его слушатели не поняли из дальнейшего ни слова. – Но Харка, мой сын, ничего об этом не знает… Он никогда не узнает о моем позоре… Джо холодно пожал плечами. Он услышал горькую печаль в этих непонятных ему словах, но ему чужда была сентиментальность. – Если так дальше пойдет, мы и до завтра не доберемся до лагеря. Я не собираюсь торчать тут до утра. Пьяных придется просто привязать к лошадям. – Верно! – согласился с ним Маттотаупа. Алкоголь сделал свое дело: все, что еще несколько минут назад казалось таким важным, стало ему безразлично. В то время как отряд Джо в прерии среди бела дня предавался веселью, в лагере приступили к устранению последствий сражения. Моррис и Длинное Копье в этом уже не участвовали. Их комната в бараке осталась цела и невредима, соседнее же помещение, предназначенное для Джо и Генри, было разрушено. Художник велел отнести Генри, у которого, судя по всему, было тяжелое сотрясение мозга, в свою комнату, где за ним ухаживал Длинное Копье. Моррис, все еще очень бледный, лежал на кровати и ничего не хотел есть, ограничившись лишь глотком чая. В лагере было шумно. Часть мужчин прочесывала окрестности в поисках следов дакота. Не обнаружив ничего подозрительного, они убедились, что индейцы ушли, и сообщили об этом остальным с грубыми, бранными комментариями. Для погибших рыли могилы; раненых снесли в одну из уцелевших больших палаток и разместили среди тюков, ящиков и бочек. Плотники строили новый барак для начальника станции Тэйлора Второго. Хозяин салуна спрятал свою кассу под кроватью Морриса, рассудив, что это для нее самое безопасное место. Торговля бренди и пивом временно была организована на улице, для чего из бочонков с водой соорудили «стойку» и наскоро сколотили из досок один общий стол. Вики первой пришла на помощь хозяину. Потом к ней присоединились еще два официанта. Торговля шла очень успешно. Кровавый Билл, придя с более чем скромной погребальной церемонии, усердно топил свое горе в вине. Кудрявый Тэйлор Второй тоже велел принести ему бутылку. Моррис отказался от бренди, когда Длинное Копье спросил его, не желает ли он выпить. Вечером в их дверь кто-то робко постучал. Моррис ответил слишком тихо, и стук повторился. – Войдите! – крикнул Длинное Копье. Дверь медленно открылась. Моррис испуганно вздрогнул, увидев темную фигуру с безносым лицом, без ушей, и вспомнил, что уже встречался с этим призраком рядом с ранеными и убитыми дакота. – Входи! – сказал он, взяв себя в руки. В комнату робко вошла женщина. Осмотревшись, она остановилась у порога, прислонившись спиной к двери. Через руку у нее было перекинуто кожаное одеяло, в руке она держала узел с вещами. Ее кожаное платье было выкрашено в черный цвет, служивший у индейцев знаком скорби, кары, жертвы. Но они красили в черный цвет лишь части одежды, ее же платье было, словно в подражание траурной традиции белых людей, черным от верха до низу. Художнику на мгновение почудилось, будто это сама смерть. – Что случилось? – растерянно спросил Моррис. Он сидел на кровати, сцепив ладони на затылке. Глаза его были широко раскрыты. – Белый человек знает, что такое суд Линча? Моррис испугался еще сильнее: – Тебе кто-то угрожает? – Это не важно. Но они хотят линчевать сиу, – шепотом ответила индианка. – Какого сиу? Я надеюсь, не моего краснокожего брата Длинное Копье? Она покачала головой: – Нет, не Длинное Копье. – Кого же? – Харку. – Харку?.. Моррис с ужасом вспомнил свой разговор с Кровавым Биллом. – Где Джо? – Ускакал к поезду. Он еще не вернулся. – Это скверно. А кто говорил о суде Линча? – Кровавый Билл. Но теперь уже все так думают. Масса Тэйлор говорит, суд Линча – хорошо, и Вики говорит, суд Линча – правильно. Они все пьют и кричат: «Линчевать Харри!» Они варят в бочке смолу, хотят его обмазать горячей смолой, чтобы у него сгорела кожа, а потом облепить перьями и гнать, пока он не упадет и не умрет. – Кровожадные безумцы! Нужно предупредить Харку! Его ведь пока никто не видел? – Нет. Но его лошадь здесь. Дакота всегда возвращается к своей лошади. – Если он еще жив. Длинное Копье, что нам делать? Ты знаешь, что крикнул Тачунка-Витко! Одних только этих слов достаточно, чтобы доказать невиновность Харки! Семинолка покачала головой: – Это будет не суд, белый человек. Это суд Линча. Никто не спрашивает, никто не отвечает. Все кричат, все хотят убивать. Никто не слушает хорошее слово. – Длинное Копье, что нам делать? Мы должны предупредить Харку, если он еще жив и не попал в плен к дакота. Где Маттотаупа? – Еще не вернулся. – Может, обратиться к тем парням, которых Харка собрал для защиты лагеря? Они же знают, как все было на самом деле, и должны быть за него. – Они ускакали к поезду. – Все, кто мог бы помочь, – ускакали к поезду! Надо действовать, пока Харка не попал в руки этих убийц. Что мы можем предпринять? Шайенн думал, глядя застывшим взглядом прямо перед собой. – Я напишу письмо на коже и отгоню Чалого с этим письмом в прерию, – сказал он наконец. – Если Харка вообще вернется, он найдет своего коня и письмо. – Это неплохая мысль. – Но Билл следит за мустангом, – сказала семинолка. – А мустанг сильно хромает. Харка гнал его, чтобы вовремя предупредить белых людей. Моррис услышал в ее словах горечь и ненависть к белым людям. – Теперь вы знаете все, – продолжала женщина. – Я оставляю вам это одеяло; это одеяло Харки. Я оставляю вам этот лук; это лук Харки. Я оставляю вам эти орлиные перья; это орлиные перья Харки. Я оставляю вам для Харки этот пояс с вышивкой из вампума; это пояс из вигвама вождя Оцеолы, которого белые люди предали и убили. Харка поймет. Я оставляю все здесь. Она нагнулась и сунула вещи под кровать Генри. Затем выпрямилась и посмотрела на мужчин. Моррис отвел глаза. Он вдруг обратил внимание на руки семинолки, красивые и изящные. В следующее мгновение она исчезла, так же бесшумно, как и вошла. Длинное Копье встал. – Я посмотрю, что делается в лагере, – сказал он. В течение часа, пока его не было, Моррис с тревогой прислушивался к шуму голосов за окном, то нарастающему, то стихающему. Наконец шайенн вернулся, сел на край кровати Генри, положил руки на колени и опустил голову. – Что с тобой, Длинное Копье? – Я принес плохие новости, мой бледнолицый брат Далеко Летающая Птица, Ловкая Рука, Священный Жезл! Конь Харки сильно хромает и так плотно окружен людьми, что к нему нельзя подобраться незаметно. Все ходят с оружием и хотят линчевать Харку. Стоит ему появиться – и он пропал. Его вигвам разрушен. Они хотели линчевать семинолку, но она приняла яд. Один из них облил ее труп кипящей смолой. Я выйду в прерию, сделав вид, будто отправляюсь в дозор. Быть может, я увижу Харку, или он увидит меня, возвращаясь в лагерь, и я смогу предупредить его об опасности. – Что же, попробуй. И подумай, как известить обо всем Джо, Маттотаупу и других. Только они могли бы предотвратить несчастье и образумить этих пьяных скотов. Длинное Копье кивнул и вышел. За окнами все еще раздавались крики жаждущих крови мстителей. Наступила ночь. Пришел хозяин салуна и запер богатую выручку в стоявшую под кроватью кассу. Он по-прежнему обливался потом, но уже не от страха, а от работы – торговля шла так бойко, что ему некогда было дух перевести. Вики несколько раз проведывала Морриса и приносила все необходимое для него и раненого Генри. Она завесила окно занавеской, чтобы с улицы не видно было, что делается внутри, и зажгла маленькую керосиновую лампу. Ее мягкий свет, казалось, еще больше подчеркивал пьяный гвалт в салуне под открытым небом. Моррис содрогался от ужаса, слушая дикие угрозы в адрес юного индейца и думая о смерти изувеченной семинолки. Около одиннадцати часов Моррис поблагодарил Вики и сказал, что больше ему ничего не нужно. Генри на несколько минут пришел в себя, с удивлением огляделся в комнате и уснул. Моррис мрачно сидел, погруженный в тревожные мысли. В полночь в дверь снова постучали.