– А что произошло здесь? – Э… да-да, – смущенно ответил командир. – Ваш разведчик Топ нас предостерег и внес несколько очень разумных предложений. Но мои люди так раздухарились, что их было не удержать; едва рассвело, они на меня насели. А поскольку Топ видел тут шпионов, а ночью состоялась перестрелка, мы и сами поняли, что в деревне нас уже ждут. Ну, мы и понеслись, разъяренные, как стадо бизонов! Когда мы сюда прискакали, тут царила тишина. Вигвамы стояли на солнышке, у реки две или три женщины черпали воду. Но когда мы подошли, эти женщины как сквозь землю провалились. А из одного вигвама нас обстреляли. Мы потеряли четверых. А сами достали троих лучников. От них мало чего осталось. А двое их прихвостней сбежали. Может, те женщины, что брали воду у реки, были вовсе не женщины, а переодетые мужчины, они вернулись в вигвам, чтобы нас оттуда обстрелять. – А где мустанги рода Медведицы? – Их нигде не было, когда мы прискакали. Можете сами посмотреть на следы: все стойбище разбежалось с лошадями, женщинами и детьми. Все одеяла и часть вигвамов они прихватили с собой. Должно быть, в точности знали наши намерения. – У рода Медведицы, – заметил на это Маттотаупа, – живет один беглый раб по прозванию Чужая Раковина, со своим сыном Черной Кожей, Курчавыми Волосами. Оба они понимают язык белых, и, если один из них был в разведке, нет ничего удивительного, что вожди и старейшины рода Медведицы знали, что предстоит, и приняли свои меры. – Проклятый ниггер! Он и был одним из трех, что напали на нас из засады. Их всех убить мало. Они годятся только в рабы. – А вы что, из конфедератов? – спросил Джо. – Да, из них, не отрицаю этого! – с вызовом воскликнул командир. – Выходит, у рода Медведицы трое убитых, а у вас четверо, – подвел итог инженер. – Вот и весь баланс карательной экспедиции. – Но не забывайте, что несколько вигвамов разрушено. – И сломано несколько шестов, – добавил Маттотаупа. – Что ж, ты был прав в своих предостережениях, Топ, я уже говорил это. Однако наша миссия все равно выполнена. – Я пойду посмотрю на следы. Маттотаупа поднялся и кивнул Харке идти с ним. Он пошел с сыном на площадку, где прежде стояло стойбище. Сперва Маттотаупа осмотрел останки троих убитых. Охотники-погранчане от злости за неожиданное нападение так разделались с трупами, что Маттотаупа не мог узнать ни одного из них. Харке уже приходилось видеть растерзанные трупы. Несколько лет назад Солнечного Дождя, отца Четана, во время охоты на бизонов буйволы поддели на рога и растоптали. А дядю Харки, брата Маттотаупы, задрал гризли, но Харка не видел его мертвым, потому что охотники принесли его в стойбище уже завернутым в шкуру. Но Харка слышал, что осталось от этого несчастного охотника. Однако эти воспоминания не походили на то, что Харка видел перед собой сейчас. Звери есть звери, они действовали в слепой ярости против своих человеческих врагов. Но белые люди сознавали, что делают. Они отняли у убитых не только оружие, не только одежду, но и их тотемные подвески, священные амулеты, а после этого обезобразили их трупы. И эти белые люди называют индейцев дикарями. Харка, как и Маттотаупа, тоже не мог опознать растерзанные и обесчещенные трупы. Но он верил – в соответствии с представлениями своего народа, – что духи таких мертвых не находят себе успокоения и продолжают преследовать убийц. Может быть, здесь лежал Шонка, может быть, Четан, а может, и младший брат Харки Харпстенна, ведь один из трупов был заметно меньше других. Харке хотелось убрать окровавленные останки в кожаные полотнища, как того требовал погребальный обычай его племени; его страшило, что за мертвых примутся собаки. Но он не посмел заговорить об этом с отцом. Он отогнал собак, но один из пятнистых псов подбежал к нему, как только услышал голос Харки, гневный и прерывистый. Харке стало не по себе, что эта собака его опозорит, и он швырнул в нее камень. Но пес увернулся и побежал за ним, держась на расстоянии. Видимо, был из тех, что кормились у вигвама Маттотаупы остатками добычи. Обход стойбища показал, что перед прибытием белых были собраны не только Священный вигвам, вигвамы Большого Совета и Маттотаупы, но и жилище погибшего на охоте Солнечного Дождя, отца Четана. Следы говорили о том, что жители стойбища ускакали не все в одну сторону, а с самого начала разбрелись по разным направлениям, так что было бы слишком хлопотно и долго гоняться за ними по отдельности до самого предгорья, где у них наверняка есть условное место сбора в лесу. Когда Маттотаупа и Харка шли от стойбища к ручью, возвращаясь к инженеру Джо и к белым, они снова проходили мимо трупов, и Харка опять подумал о Харпстенне. Раньше он не очень обращал внимание на младшего брата, который после детской болезни всегда оставался слабее сверстников. Не было никакой надежды, что он когда-нибудь вырастет в настоящего воина и охотника, к чему честолюбиво стремились все мальчики племени, принадлежащие к народу, живущему только охотой на бизонов; только так они могли отличиться и достигнуть благополучия. Единственным преимуществом Харпстенны над всеми остальными было то, что он стрелял из лука так же метко, как Харка, и потому был принят в отряд Молодых Собак. Оба индейца перешли через ручей. Маттотаупа направился к белым, с которыми сидел Джо. А Харка снова попытался ускользнуть к лошадям, стреноженным в сторонке, но Маттотаупа – опять же одним лишь взглядом – приказал ему идти с ним. И Харка сел вместе с отцом и Джо среди белых вокруг костра, на котором они разогревали себе еду. Они болтали, но Маттотаупа был молчалив и мрачен, и Джо тоже не участвовал в общей беседе. Инженер немного отодвинулся от огня, чтобы поговорить с Маттотаупой с глазу на глаз, и тихо спросил: – Ну, что скажешь? – Белые люди поступили неправильно. – Я тоже считаю, что они совершили тут большую глупость. Чего мы этим добились? Отряд вооруженных погранчан бесчинствует в прерии, попусту изводит патроны, поедает консервы, убивает троих индейцев, ломает пару шестов от вигвамов и празднует победу. А род Медведицы с минимальными потерями скрывается в лесах и, разумеется, разрабатывает планы мести, потому что над их мертвыми надругались. – Что ты теперь будешь делать, Джо? – Я? А что я могу сделать, разве что наверстаю бессонную прошлую ночь, а потом поскачу с вами обоими к своим. Я работаю по контракту с железнодорожной компанией и потратил уже и без того много времени на эти скорее приватные дела. Маттотаупа вновь погрузился в мрачное молчание. Уже наступил вечер. Харка знал эти вечера, простирающие свою завесу над прерией у Конского ручья; знал, как солнце опускается к вершинам Скалистых гор, поблескивающим снежной белизной; как вершины заслоняют вечернюю зарю и лишь их края горят огнем от солнечных лучей; и как, наконец, опускаются сиреневые сумерки, вода ручья темно мерцает, а вдали воют волки перед тем, как выйти на ночную охоту. Маттотаупа выбрался из своего молчания. – И что, белые люди собираются остаться здесь на ночь? – спросил он у Джо. – А что, нельзя? – удивился инженер, немного обескураженный бесцеремонным тоном индейца. – Да. Будь я вождем белых людей, я бы приказал сниматься. – Но ты же не думаешь, что ночью нагрянут эти кустарные лучники? – А почему нет? Но если мы решим остаться здесь, нам надо выставить хорошие посты. Тот, кто лишь обороняется, всегда терпит поражение. – На дальнейшее наступление, да еще ночью, да еще в сторону леса ты наших людей уже не подвигнешь. Они выполнили свою задачу, могут теперь похваляться, что разрушили стойбище и пережили опасности, к тому же они хотят вернуться к своей работе, как и я. Новый поход против рода Медведицы может нам стоить еще одной ночи. – Нет! Это стоило бы нам недель и еще нескольких убитых. – Вот видишь. Такие затраты для нас невозможны. Ты организуешь нам ночные дозорные посты? – Но я не командир этим белым мужчинам. Говори с ними сам. – Я им скажу, чтобы подчинялись тебе, потому что ты знаешь местность. – Прежде всего они должны прикрыть костры. Джо пошел на другую сторону большого круга, в котором собралось не меньше пятнадцати мужчин, и снова поговорил с их командиром. После этого Маттотаупу позвали, чтобы он подсказал, как выставить посты. Он распорядился занять высоты западнее и восточнее излучины ручья и предложил белым разместиться внутри излучины на тех местах, где стояли вигвамы. Перебраться через ручей незаметно нападающим будет не так просто. Лошадей внутри излучины он распорядился отогнать туда, где и индейцы держали своих мустангов. Когда Маттотаупа увидел, что его распоряжения получили одобрение командира, он передал через него полный запрет разводить огонь. Если белые мужчины замерзнут холодной весенней ночью, пусть завернутся в шкуры от разрушенных вигвамов. Некоторые бойцы сразу заняли для ночлега те четыре вигвама, что еще оставались целыми. Опустилась ночь. Изувеченные трупы белые мужчины выбросили на берег ручья. Собаки лаяли, почуяв подкравшихся койотов. Маттотаупа вместе с командиром милиции подыскивал людей, готовых нести вахту, и при этом выяснил, что среди них есть и опытные воины, которые просто не были заметны на фоне хвастливых крикунов. Они сразу вызвались нести ночное дежурство, как только услышали слова понимающего человека. По совету индейца они не только распределились по холмам, но и выставили посты вокруг лагеря, особенно на юге, где не было защищавшего их ручья и где весенняя трава могла обеспечить противнику хорошее укрытие. Сам Маттотаупа не собирался оставаться на одном месте, а постоянно ходил вокруг. Он обучал этому и Джо и хотел взять с собой Харку. Джо посмотрел на Маттотаупу; индеец и в темноте увидел, как тот помотал головой, и почувствовал направление его взгляда. Но поскольку Джо ничего не сказал, Маттотаупа спросил: – Что-то еще? – Да. Тебе непременно нужен мальчик? Отпусти его поспать. Он на пределе сил и со вчерашнего вечера на ногах. Маттотаупа окинул Харку взглядом – с головы до ног, так что у того кровь закипела от злости. И потом спокойно повернулся к Джо: – Он жаловался? Конечно, пусть останется с тобой и спит. Хау. Маттотаупа на последних словах резко развернулся и начал свой первый контрольный обход. Харка чуть не вцепился в горло Джо. Он действительно уже еле стоял на ногах, но причина была не только в недосыпе, и отец был последним, кому полагалось об этом что-нибудь знать. Но инженер обрадовался, полагая, что добился разумного решения. Из-за своей первопроходческой работы он не был счастлив вдали от дома и семьи, к которой возвращался лишь изредка. Жена его стала требовательной, жесткой и властной, а дети отдалились от него. Он всем сердцем привязался к Генри, но в настоящий момент Генри здесь не было, и привычка Джо о ком-нибудь заботиться осталась – как зонтик, под которым никто не прятался; и он быстро раскрыл этот зонтик над Харкой. Молодой индеец сделал то, чему отец уже не мог помешать, а Джо, как он думал, не стал бы мешать. Он направился к трем мустангам, которых стреножил среди остальных коней на восточной стороне стойбища, и лег там спать неподалеку от своего Чалого. Но Джо повел себя не так, как рассчитывал Харка. Джо Брауну тоже были в тягость пятьдесят мужчин, которых он не знал и которые лишь кое-как отомстили за его отравленных и застреленных товарищей. Поэтому он предпочел пойти вслед за Харкой и, прихватив с площади шкуру от вигвама, умостился рядом с юношей и неподалеку от собственной лошади. Харка закрыл глаза; он не хотел, чтобы Джо заговорил с ним. Но заснуть он не мог. Усталость была предельной, нервы взвинчены, и с закрытыми глазами и в темноте он все еще видел тот небольшой изувеченный труп. Он часто думал об Унчиде и об Уиноне, а в решающий момент даже больше, чем следовало. Теперь же он впервые чутко подумал о своем младшем брате, который, возможно, был мертв. Что пришлось пережить Харпстенне в стойбище за последние два года, когда Маттотаупа и Харка скитались в изгнании? Харпстенна остался без отца, хуже того, гораздо хуже: он считался сыном предателя и братом беглого. Харпстенна не обладал ни силой мускулов, ни выносливостью, чтобы завоевать себе уважение в дикой мальчишеской стае, и у него больше не было старшего брата, авторитет которого защищал бы его. Как часто тот же Шонка поднимал мальчика на смех! Может быть, теперь он был одним из лучников, которые спрятались в вигваме, чтобы отличиться в бою. Он был очень метким стрелком и с близкого расстояния мог пустить стрелу с убийственной силой. Чем больше Харка расписывал себе эту фантастическую картину, тем больше принимал ее за действительность. Конечно же, Харпстенне постоянно давали почувствовать, что он ни на что не годится, и тем самым в итоге загнали его в битву и в смерть, а белые мужчины жестоко покалечили его останки. Еще никогда в жизни Харка не чувствовал себя так близко связанным с младшим и более слабым братом, как в этот час, после того как ему самому, всегда победительному, впервые в жизни было сказано, что он лишен качеств будущего воина. Джо издал какое-то восклицание, и Харка вздрогнул, потому что так глубоко погрузился в мир своих фантазий – и его оттуда вырвали. Но он не показал своего испуга, а лишь полуоткрыл глаза, чтобы посмотреть, что происходит. – Привет! – сказал Джо. – Ты кто такой? Тот, к кому он обращался, был мальчик лет десяти-одиннадцати, худенький, слабогрудый. Он стоял, видимый по очертаниям тени, в пяти шагах от Джо и Харки. Он был в мокасинах, кожаных штанах и куртке, прикрывающей пояс. Волосы, разделенные на пробор, были распущены, их удерживала только повязка на лбу. Одежда его была необычной; в это время года индейские мальчики уже не носили куртки. Он обрядился в праздничную одежду, украшенную вышивкой; это Харка мог различить и при свете луны и звезд. Харка узнал своего брата, о котором только что думал. Но не назвал его по имени, потому что не знал, хочет ли тот быть названным. Харпстенна подошел к Харке. – Это ты? – спросил он на языке дакота. – Да, я. – Я пришел сюда, – продолжал Харпстенна своим детским голосом, – потому что узнал, что вы здесь. – Наш отец тебя уже видел? – Да. Я спросил у него, где ты, и он ответил: «Иди к спящим. Там найдешь его». И вот я тебя нашел. – Чего ты хочешь от меня? – В тоне Харки можно было уловить обиду. – Харка Твердый Камень! Мы оба с тобой сыновья предателя… – Молчи, если тебе дорога жизнь. – Она мне уже не дорога. И эти слова Харпстенна произнес своим высоким голосом, но детским было лишь их звучание, но не смысл. У Харки было такое чувство, будто из него вытягивают внутренности.