– Топ, это безумно смело. Но все-таки больше безумно, чем смело. – Это моя месть, не твоя! – Если ты хочешь этим сказать, что мне не надо с тобой идти, то хорошо. Я подожду тебя в блокгаузе Беззубого Бена. – А другого места нет? – Бен негодяй, я знаю, но он больше ничего не сделает ни мне, ни тебе, и туда заглядывает много разных людей, от которых я разузнаю все последние новости. – Ну как хочешь. – Договорились. Я ухожу прямо сейчас. – Возьми моего коня. Если дакота тебя обнаружат или повстречаются тебе, ты всегда можешь им сказать, что я убит, и тогда они, скорее всего, оставят тебя в покое. – В это мне трудно поверить, но можно попробовать. До свидания! Фред соскользнул под горку, распутал коней и быстрой рысью поскакал на северо-восток. Маттотаупа продолжал вести наблюдение за местностью с высоты холма. У него при себе не было ничего, кроме оружия: кинжал, стальной томагавк, который он с первого знакомства с этим оружием предпочитал каменной палице, револьвер и двуствольное ружье. Костяной лук, подарок вождя сиксиков, он не взял с собой, еще когда отправлялся в факторию старины Абрахама; лук оставался в стойбище черноногих. Кожаного одеяла и индейской кожаной одежды Маттотаупа лишился вместе со своим пегим конем. Из провианта при нем был лишь мешочек вяленого мяса и немного табака. Хлопковая рубашка сильно мешала ему. Он надел ее ради маскировки, но, поскольку его враги из племени дакота минувшим днем все-таки узнали его, эта рубашка в его глазах стала бесполезной вещью. Маттотаупа с юности привык сражаться нагим. Поэтому он снял рубашку. Следуя внезапному наитию, сделал себе надрез на предплечье, окропил кровью рубашку в области груди и спины и лег на нее. Если враг потом найдет рубашку, он подумает, что на ней лежал раненый. Маттотаупа до конца дня оставался на этом холме. Он съел щепотку измельченного вяленого мяса и заел его семенами травы. Пить хотелось тоже, но терпимо. К вечеру он пустился в путь. За весь день он не обнаружил нигде, на сколько хватало глаз, никакого присутствия человека, если не считать дыма, который поднимался от лагеря изыскательской экспедиции. Поэтому он больше не осторожничал, а бежал размеренным затяжным бегом на северо-северо-запад, к хорошо ему известному летнему стойбищу рода Медведицы у Конского ручья. Будучи военным вождем этой ветви тетон-оглала, он сам полтора года назад привел туда соплеменников, совершив тяжелый переход. Летние ночи коротки. Но Маттотаупа рассчитывал добежать до стойбища к полуночи. Как ему потом удастся отыскать там Тачунку-Витко или обнаружить его отсутствие, он пока не знал. Он мог положиться лишь на свою наблюдательность и на способность быстро реагировать. В нем смутно шевелилось и желание увидеть свою мать и дочь. Но он не давал волю этим чувствам. Ибо с тех пор, как ему было заказано возвращение к сиксикам, ему пришлось признать, что он не может забрать к себе и свою дочь Уинону. Эта надежда рухнула. Маттотаупа знал местность, которую теперь тайно пересекал. То и дело прислушиваясь и присматриваясь, как дичь, привыкшая скрываться от волков и людей, он бежал по волнистому рельефу прерии. Солнце уже село, и опустилась ночь. Взошла луна. Маттотаупа тщательно избегал открытых участков, хорошо освещенных луной. Держался в тени, даже если ему для этого приходилось делать лишние крюки. Как истинный дакота, он был не только быстрым, но и выносливым бегуном, как и большинство его соплеменников. Он бежал равномерно и не позволял себе останавливаться. Дыхание он приспособил к ритму бега. Он пробегал мимо волчьего логова, но хищники сами были где-то на охоте или прятались. Луговые собачки дремали в своих норках и подземных ходах. Пролетела сова, не смутившись присутствием бегуна. Стайку нахохлившихся луговых тетеревов, залегших в бурьяне, он вовремя заметил и обежал, чтобы не спугнуть. Тетерева, вспорхнувшие среди ночи, могли легко привлечь внимание врага. Потом он прервал бег, что-то заслышав, и прислушался. До его слуха донеслось чавканье. Должно быть, хищники поедали свою добычу. Чавканье прекратилось. Видимо, звери почуяли индейца и насторожились. Маттотаупа выждал несколько секунд. И тут увидел тени трех убегающих крупных волков. Вероятно, они уже насытились и совсем не хотели связываться с человеком. Они скрылись, и Маттотаупа продолжил свой бег. Он миновал труп антилопы, растерзанной волками. Все его мысли были сосредоточены на том, что его окружало; в человеке, вынужденном скрываться, они были особенно напряжены. Но Маттотаупа едва ли осознавал это: чем ближе он подбегал к месту, где должно было находиться его родное стойбище, тем меньше он контролировал поток своих мыслей. Созвездия на небе стояли так, как он их видел здесь в это время года еще мальчиком и потом мужчиной. Маттотаупа остановил свой бег, чтобы снова с высоты оглядеться по сторонам. На западе он видел Скалистые горы, их вершины, таких привычных очертаний, глядели сверху вниз на Конский ручей, он вспомнил, где тот лес и где та горная долина, в которой он, изгнанник, нашел себе со своим сыном Харкой убежище, скрытое от всех людей. Уже он узнал и широкое углубление в прерии, прорезанное Конским ручьем со множеством его изгибов. Ручей брал начало в предгорьях и был в своем коротком пробеге к Северному Платту, наверное, даже сейчас полноводнее того ручья, у которого разбила лагерь изыскательская экспедиция. Маттотаупа отклонился в сторону. Он не хотел подбегать вплотную к стойбищу. Потом настало мгновение, когда изгнанник ступил в долину и увидел ручей. В мерцании звезд и луны вода беззвучно скользила в своем песчаном русле. Маттотаупа остановился. Пахло водой. Он осторожно нашел конус тени, падающей от пригорка, и в укрытии этой тени скользнул к берегу. Иссушенный жаждой, он лег на берег и длинными глотками пил воду, пусть и теплую, но казавшуюся волшебным источником силы. Он погрузил в воду ладони, чтобы остудить пульс, и чувствовал воду как своего молчаливого брата, приветствующего его на родине. Теперь, освежившись и набравшись сил, он обдумывал свой дальнейший путь, который ему предстояло проделать по-пластунски. Долина прерии, где протекал ручей, стала еще шире. По берегу были разбросаны небольшие рощи ивы и ольхи. Маттотаупа использовал их заросли как укрытие. А промежутки между ними преодолевал ползком. Дело шло к полуночи. Он приблизился к тому месту, где ручей дугой поворачивал к югу. Теперь он мог опознать ландшафт, огибаемый ручьем. Там стояли индейские жилища. Маттотаупа ожидал их там увидеть и тем не менее вздрогнул. Это были вигвамы, круглые, острым конусом сходящиеся кверху, матово освещенные луной и звездами, бесцветные в свете ночи, но хорошо видные. Они отбрасывали на траву длинные, расплывчатые тени. Маттотаупа мог разглядеть и шесты с трофеями, выставленные перед жилищами удачливых охотников и воинов на всеобщее обозрение. Только его собственный вигвам, в котором он жил, будучи военным вождем, со своей матерью, с женой и детьми, он отсюда не видел. Его вигвам стоял в центре лагеря и был со всех сторон прикрыт другими шатрами. При стойбище находились стада коней и своры собак. Маттотаупа не беспокоился, что животные могут выказать тревогу при его приближении. Опасаться можно было только того, что кто-то из них проявит избыточную радость и тем самым выдаст его. У него было несколько лошадей, и две дюжины собак держались близко к его шатру, где всегда были отходы от большой охотничьей добычи. Как и раньше, мустанги стояли у восточной стороны стойбища, а при мустангах обычно спали и собаки. Луга, омываемые ручьем, были раньше окружены перелесками, когда Маттотаупа привел туда мужчин и женщин рода Медведицы. Но во время войны с пауни те пускали в перелески горящие стрелы. В летнюю сушь пламя пожрало все деревья и кусты, и огонь разросся в степной пожар. Маттотаупа помнил это очень хорошо. Он тогда вместе с Харкой пришел на помощь роду Медведицы, но потом предводитель изгнал его второй раз, и с тех пор вражда стала смертельной. Лесочек так и не вырос снова, потому что лошади поедали все молодые побеги, и вигвамы стояли теперь открытые со всех сторон. Маттотаупа точно знал, где обычно выставляются посты. Он сам завел когда-то такой порядок, и теперь ему не составляло труда ускользнуть от внимательных глаз дозорных, перебегая от куста к кусту всегда в лунной тени. Но осторожность требовала времени. Дозорные могли быть особенно внимательны, потому что в деревне, наверное, знали, что Маттотаупа и Рыжий Джим – как Фреда звали раньше – столкнулись в кавалерийском бою с Тачункой-Витко и тремя воинами дакота. Маттотаупа еще прошлым летом прокрадывался в деревню и убил оскорбившего его воина Старую Антилопу в его собственном жилище. Он взобрался на вершину вигвама и через дымовое отверстие пристрелил спящего. Мужчины рода Медведицы наверняка еще не забыли об этом. И постовые не дремлют. Но возможно, в стойбище сейчас осталось лишь несколько воинов, ведь многие были заняты в войне против изыскательской экспедиции. Маттотаупа должен был сперва оценить положение дел. Ни из одного вигвама не поднимался дымок. Все костры были присыпаны. Маттотаупа полз в тени, медленно продвигался в траве, как змея, и достиг того места, которое было ему известно как мертвая зона в поле зрения наблюдателей на двух соседних высотах. Тут он пока и остался, потому что происходило нечто, за чем он должен был проследить. С юга доносился топот галопа. Поскольку Маттотаупа лежал на земле, он прижался к ней ухом и вскоре понял, что скачет один всадник. Он продолжал слушать. Всадник быстро приближался к деревне, Маттотаупа спокойно оставался там, где был. Обычно всадники, подъезжая к деревне, не особенно озираются по сторонам, полагаясь на местных дозорных. Всадник появился в поле зрения Маттотаупы в виде стремительно летящей тени. Это был индеец, дакота, тонкий, как совсем молоденький парень, с непокрытой головой, на мустанге без седла. Он издал клич, и ему ответили с холма на западе от стойбища, а еще со стороны табуна. Из этого Маттотаупа понял, что выставлено всего два поста и что на холме, у подножия которого прятался он сам, никого не было. Поэтому изгнанник отважился как можно скорее проскользнуть на вершину этого холма, который он считал незанятым; он знал, что оттуда открывается хороший вид сверху. Оба постовых, ответивших на клич прискакавшего всадника, теперь все свое внимание обратили на него, и это был благоприятный для Маттотаупы момент. Он занял верх холма и мог оттуда обозревать все стойбище и следить за всем происходящим. Всадник прибыл; он сразу направил коня к табуну и там спешился. Дозорный при лошадях теперь должен был позаботиться о его коне, а юный всадник поспешил к деревенской площади среди вигвамов. Маттотаупа узнал парня даже в темноте ночи. Это был Четан, предводитель отряда Красных Перьев, всего на несколько лет старше Харки Твердого Камня, Убившего Волка. Открылся Священный вигвам шамана, стоявший у самой площади, между вигвамом Большого Совета и жилищем вождя, в котором жил когда-то Маттотаупа. В лунном свете он мог различить на своем вигваме большой четырехугольник, символ четырех сторон света, его знак. В этом вигваме он был рожден, кочевал с ним, перед этим вигвамом все еще стоял шест с его охотничьими и военными трофеями. Из Священного вигвама вышел шаман Хавандшита, по-прежнему худой; это был человек, обвинивший его в предательстве и добившийся от старейшин в вигваме Большого Совета его изгнания. Маттотаупа считал его виновником всех своих бед. Но никогда даже мысли не допускал о том, чтобы убить шамана. Четан, тот парень, что прискакал верхом, приветствовал шамана со всеми почестями. В это же время открылся еще один вигвам, стоявший немного дальше, и оттуда вышел мужчина, удививший Маттотаупу своим видом. Мужчина был среднего роста, волосы падали ему на уши, а лицо заросло бородой. Одет он был наполовину как индеец, а наполовину как белый степной охотник, в кожаной куртке, но и в мокасинах. Он явно одевался второпях и теперь на ходу застегивал куртку. Он быстрым шагом поспешил к деревенской площади и очутился перед Хавандшитой и Четаном. Складывалось впечатление, что мужчин в деревне больше не было. Ибо если послание, ожидаемое от Четана, было настолько важным, что даже шаман вышел из своего вигвама среди ночи, чтобы принять его, то должны были показаться и вождь, и другие видные воины, если бы они были в своих вигвамах. Мужчина с бородой говорил в тишине ночи так громко, что Маттотаупа без труда мог со своего места следить за нитью разговора. – Отравили! – в ужасе вскричал он. – Но дети, дети, что ж вы такие варвары-то немилосердные! Люди же всего лишь выполняли порученное задание и хотели немножко заработать. Бедняги, бедолаги! На это восклицание и Четан ответил повышенным тоном, громче, чем говорил перед этим: – Том без Шляпы и Сапог должен получше думать, прежде чем говорить! Эти люди пришли на нашу землю, не спросив нас! Они разогнали бизонов, а ведь мы живем только охотой! А когда мы требуем от них платы, они в нас стреляют. За прошедшее лето они заключили союз с нашими врагами, пауни. Когда они говорят о нас, они называют нас вшивыми псами! Им наплевать, что мы сдохнем от голода с нашими женами и детьми. У них только одно намерение – вытеснить нас отсюда и довести до смерти. Поэтому мы боремся против них, поэтому мы их убиваем раньше, чем они уничтожат нас. Том живет теперь в нашем стойбище. Пусть же он наконец научится думать и действовать, как мы! Или он предпочитает быть нашим пленным? – Ах, избави бог. Вы были добры ко мне! Я хочу помогать вам охотиться, я считаю своей женой эту вдову Шешоку, она старательная и чистоплотная, я взял к себе в вигвам ее сына Шонку, я вам преданный товарищ, но ведь я же христианин и молюсь распятому, и когда речь идет о массовом убийстве ядом… да поймите, как же мне не плакать, я же знал их всех, Джо и Генри, Билла и Шарлеманя! Ах ты боже мой! Билл Петушиный Боец, может, и не заслуживает ничего лучшего, но этот молодой Генри!.. – Ты христианин, Том без Шляпы и Сапог, а что это значит? Почему ты повесил в своем вигваме этого мужчину на пыточном столбе и почему то и дело стоишь перед ним и говоришь с его изображением? Почему вы, бледнолицые люди, постоянно празднуете победу над этим мужчиной на столбе? Почему вы постоянно рисуете картинки, где он висит на столбе? Что он вам такого сделал? Он что, убил ваших воинов, уморил голодом ваших жен и детей? – Ах ты господи, да нет же. Он просто… – Ну что? – Теперь это был уже голос старого шамана. – Он проповедовал нам мир и любовь и мог накормить всех пятью хлебами. – И за это вы его убили? – Да не мы! – А кто же? Мы, что ли? – Да нет же. Все гораздо сложнее. Я не могу так быстро вам все объяснить. Он принес себя в жертву за нас. А что такое жертва, вы знаете. – И вы теперь упражняетесь в любви и бережете мир? – Я да, берегу, Четан. Но все равно кругом стреляют. Я не знаю, почему так происходит. Это проклятие, как мне кажется. – То есть вы будете и дальше убивать? И мы не должны защищаться? – Ах боже мой, да я понимаю, что вы правы. – Если ты это понимаешь, то я должен тебе сказать, что Джо и Генри, а также Билл и Шарлемань не умерли. Мы отобрали у них оружие, раздели их и сказали, пусть убираются домой, откуда пришли. – Ах ты боже правый… Добро пожаловать в прерию! А остальные? – Пристрелили всех. Том закрыл ладонями лицо. Может быть, плакал. Он покинул деревенскую площадь и убежал к себе в вигвам. А оттуда он, кажется, направился к лошадям, чтобы сменить там дозорного. Старый шаман махнул рукой Четану, чтобы следовал за ним в его Священный вигвам. Наверное, хотел расспросить его подробнее. За несколько шагов до вигвама он спросил Четана еще о чем-то, но Маттотаупа не расслышал его вопроса, зато расслышал звонкоголосый ответ Четана, еще взволнованного после перепалки с Томом. – Тачунка-Витко и остальные воины, – быстро ответил молодой индеец, – наверное, не успеют обернуться до рассвета. А потом Тачунка хочет податься на север, в свое стойбище, потому что здесь война с белыми закончена. Хавандшита и Четан скрылись в вигваме. Маттотаупа извлек из их разговора то, что было важно для него. Шешока и ее сын Шонка, которых упомянул Том, раньше жили в вигваме Маттотаупы, тогда он после ранней гибели своей жены от шальной пули из винтовки пауни взял к себе в вигвам вдову умершего вождя мирного времени вместе с ее сыном Шонкой, чтобы обеспечивать их и чтобы она выполняла женскую работу. Теперь, значит, она снова ушла и живет вместе с Шонкой у Тома. О том, кто теперь снабжает дичью вигвам Маттотаупы – его мать, его дочь Уинону, совсем еще юного Харпстенну, – упомянуто не было. Однако части добычи Маттотаупы все еще висели на шесте трофеев перед его вигвамом, и из этого он заключил, что никакой другой воин туда пока не въехал. Вероятно, другие семьи в складчину поддерживают мать и детей Маттотаупы. Тачунка-Витко рассчитывает вернуться к рассвету и потом снова уехать. О Маттотаупе Четан ничего не сказал, по крайней мере в той части разговора, которую он мог слышать. Маттотаупа решил заглянуть в вигвам своей матери. Может быть, это было безумно смелым решением, но одинокому изгнаннику не настолько была дорога жизнь; и он поставил ее на карту, как ставят на кон мелкую монету, уж очень ему хотелось повидаться с матерью. Она была уважаемая в стойбище женщина, спокойная, полная достоинства, умная, владеющая секретами целительства и залечивания ран. Маттотаупа не говорил с ней с тех пор, как покинул свой вигвам по решению старейшин. Но один раз еще видел ее в ту ночь, когда на стойбище напали пауни и Маттотаупа явился на помощь своим, явился непрошеным. То была ночь, когда пауни подожгли огненными стрелами лес и пожаром охватило всю прерию; женщины и дети, задыхаясь от дыма и изнемогая от огня, сгрудились на деревенской площади; среди них стояла и мать Маттотаупы; она стояла выпрямившись, непоколебимо, давая своей стойкостью опору всем остальным, и Маттотаупа, гордый за нее, охваченный глубокой, горькой радостью, ринулся в гущу пауни и победил их вождя, на той самой площади, рядом с матерью, которая держала за руку Уинону. Он хотел заглянуть к ней, а к рассвету снова скрыться и тайком следовать за Тачункой-Витко, чтобы наконец заставить замолчать тот язык, который нанес ему оскорбление. Маттотаупа соскользнул по склону холма, обращенному к прерии, и обогнул стойбище, чтобы не напороться на собак или лошадей. Пробрался на север, как можно дальше от постов, выставленных на западе и у табуна. Самой трудной задачей было незаметно перейти через ручей. Маттотаупа полагался при этом только на свою быстроту. Он метнулся по песку, через мелководье и очутился у вигвамов. Ни один из дозорных не смотрел в сторону севера, не ожидая оттуда ни друзей, ни врагов. Маттотаупа прополз между окраинными вигвамами. Там он не привлек бы к себе внимания охраны, даже если бы его увидели. Добравшись до третьего вигвама с краю, он встал на ноги и спокойно пошел к деревенской площади и к своему жилищу – так, будто был местный. Он отвел полог и скользнул внутрь. Там было очень темно. Маттотаупа, явившись без малейшего шороха, прислушался к дыханию спящих, и его глаза, привыкнув к темноте, различили ложа обоих детей и матери. В очаге под золой еле теплился жар. Дети продолжали спать, но мать Маттотаупы, сон которой становился все более чутким, проснулась. Она встала не торопясь и завернулась в одеяло из шкур. Потом бесшумным шагом подошла к очагу и чуть-чуть раздула огонь. Когда она снова выпрямилась, перед ней стоял Маттотаупа. Теперь он мог видеть ее лицо в слабом свете очага. Волосы ее поседели, хотя она прожила на свете не больше пятидесяти лет. Она была худа; щеки впали; уголки губ опустились. Глаза казались большими, а взгляд оставался неприступным даже для горя, превосходящего человеческие силы. – Мама! – Сын мой. Маттотаупа силился найти следующее слово. Он знал, что сможет пробыть здесь недолго, и в горле у него застрял комок, готовый его удушить. Мать, должно быть, чувствовала это. – Маттотаупа, кого ты искал?