Единственное, что я чувствовал, – это ужас. На вторую ночь она поднялась с постели совершенно обнаженная, разбудив меня. Я сел, протирая глаза в полумраке. Альма прошла через холодную спальню к окну. Мы не задергивали штор, и она стояла спиной ко мне, глядя на… там не на что было глядеть. Окна спальни выходили на океан, но, хотя слышался шум волн, окно смотрело в никуда – стоял плотный серый туман. Я ждал, что она заговорит. В сумрачной комнате ее спина казалась очень длинной и бледной. – Что там, Альма? – спросил я. Она не пошевелилась и не ответила. – Что-то не так? – Ее спина казалась безжизненной, словно белый холодный мрамор. – Что случилось? Она слегка повернулась ко мне и проговорила: – Я видела привидение. (То же самое сказала Рэчел Варни Соулу Малкину; но не послышалось ли мне «Я – привидение»? Я не был уверен: Альма говорила очень тихо. Я был сыт по горло Таскером Мартином и, не удержавшись, застонал. Но если она сказала «Я привидение», среагировал бы я по-другому?) – О, Альма, – воскликнул я. Холод в комнате, темное окно и длинное белое тело девушки – все это делало присутствие Таскера как никогда прежде более реальным. Мне стало немного страшно. – Скажи ему, пусть убирается. Иди ко мне. Бесполезно. Она подобрала с кровати свой халат, закуталась в него и села, развернув кресло к окну. – Альма?.. – Она не откликалась и не оборачивалась. Я лег и в конце концов уснул. После долгого уик-энда в Стилл Вэлли финал стал неотвратим. Я все чаще думал о том, что Альма не в себе. Она так и не объяснила свое поведение в ту ночь, и после того, что случилось с Дэвидом, я гадал – не представляли ли собой ее действия то, что я когда-то назвал игрой: не забавлялась ли она, сознательно манипулируя моим рассудком и чувствами. Пассивная богатая девушка, террористка от оккультизма, пишущая диплом о Вирджинии Вулф, наполовину лунатичка – это все никак не увязывалось вместе. Она так и продолжала планировать наше будущее, но после Стилл Вэлли я начал придумывать поводы избегать ее. Я думал, что люблю ее, но любовь затмевал ужас. Таскер, Грег Бентон, зомби из Х. Х. Х. – как мог я жениться на всем этом? А потом я начал испытывать к ней физическое отвращение наряду с моральным. Спустя два месяца после того уик-энда мы уже почти не занимались любовью, хотя иногда и ночевали в ее спальне. Когда я целовал ее, когда я ее обнимал или прикасался к ней, каждый раз мой внутренний голос подсказывал: осталось недолго. Уроки писательского мастерства, за редкими озарениями, стали казаться чужими и скучными; роман свой я тоже забросил. Однажды Либерман попросил меня зайти к нему в кабинет и, когда я пришел, сказал: – Один из ваших коллег подробно описал мне ход вашей лекции по Стивену Крейну. Вы и в самом деле сказали, что «„Алый знак доблести“ – история с привидениями без привидений?» – Когда я кивнул, он спросил: – Будьте добры, потрудитесь объяснить, что это значит? – Я не знаю, что это значит. Наверно, я бредил. Риторика вышла из-под контроля. Он взглянул на меня с отвращением: – Мне показалось, что вы хорошо начинали. Я понял: вопрос о продлении контракта на следующий год уже не стоит. 5 Альма исчезла. Она заставила меня – как обычно зависимые люди вынуждают других делать то, что они хотят, – дождаться ее и пообедать в ресторанчике около университетского городка. Я пришел, занял столик, прождал полчаса и понял, что она не придет. Я томился в напряженном ожидании новых историй о нашей будущей поездке в Вермонт, есть мне не хотелось, однако, когда я понял, что сегодня не увижу ее, я с облегчением съел салат и отправился домой. Вечером она не позвонила. Мне приснился сон: Альма сидела на носу маленькой лодки, влекомой течением по каналу, и загадочно улыбалась мне, словно подарив мне день и ночь свободы, открывала последний этап шарады. Под утро я начал волноваться. Несколько раз в течение дня я звонил ей – никто не снимал трубку или некому было ее снять. (Частенько, когда мы оставались у Альмы, она умышленно не брала трубку, пока звонки не прекращались.) К вечеру я уже вообразил, что освободился от нее окончательно, и уже радовался безответным звонкам. К двум ночи я написал ей письмо о нашем разрыве. Перед первой лекцией я пошел к ее дому. Сердце учащенно билось: я боялся случайно встретиться с ней и заготовил на этот случай несколько фраз, объясняющих содержание письма. Я поднялся по ступенькам и тут заметил, что ее окна занавешены. Толкнул дверь – закрыта. И чуть было не нажал на кнопку звонка. Вместо этого я бросил конверт между оконными рамами так, чтобы, как только она поднимется по ступеням к двери, увидела его и надпись на нем: «Альме». И затем я – другого слова нет – сбежал. Следующий день стал репетицией последнего. Я волновался: вдруг она покончила с собой, потом успокаивался, уходил на лекции, звонил ей днем и не получал ответа. Обедал в баре, потом пошел на ее улицу и увидел, что прямоугольник конверта с моим предательством все еще белеет за ее окном. Вернувшись домой, я в сомнении поднимал, но тут же опускал трубку телефона, уговаривая себя: вдруг она все же позвонит… На другой день лекция по американской литературе была у меня в два часа. Чтобы попасть в крыло здания, в котором она проходила, надо было пересечь широкую мощеную площадь, всегда полную народу. Студенты расставляли там столы, на которых вы могли расписаться под петицией за легализацию марихуаны или объявить свое одобрение гомосексуализма и защиты китов; всюду толклась молодежь. В самом центре я заметил Хелен Кайон – впервые после того вечера в библиотеке. Рекс Лесли шел рядом, держа ее за руку. Они казались очень счастливыми – животное удовольствие обрамляло их, как оболочка пузыря. Я нырнул в толпу, чувствуя себя изгоем. До меня вдруг дошло, что я уже двое суток не брился, не видел себя в зеркале и не переодевался. Когда я повернулся спиной к Хелен и Рексу, я увидел высокого бледного парня с бритой головой и в черных очках, стоявшего у фонтана и пристально смотревшего на меня. Мальчик с отсутствующим лицом, босоногий и в рваных штанах, притулился у его ног. Грег Бентон показался мне еще более жутким, чем тогда у «Ласт Рифа». Стоя на самом солнце у фонтана, он и его брат казались какими-то странными призраками – пара тарантулов. Даже студенты Беркли, повидавшие много странных людей на своем веку, сторонились их. Заметив, что я увидел его, Бентон не произнес ни слова, не пошевелился, но сам вид его, наклон его бритой головы, осанка – все это слилось в единый жест и выражало злость, гнев, словно я разъярил его, что-то отняв. Он был словно темная клякса на залитой солнцем площади: как раковая опухоль. Потом я понял, что Бентон по какой-то причине беспомощен. Он сверлил меня взглядом, потому что это было единственное, что он мог сделать. Я с облегчением благословил защиту тысяч студентов и тут же подумал: «Альма в беде. В опасности. Или мертва». Я отвернулся от Бентона и его брата и поспешил к воротам у входа на площадь. Перейдя улицу, я оглянулся на Бентона, я чувствовал, как он наблюдал за моим бегством: с ледяным удовлетворением. Но они с братом исчезли. Разбрызгивая воду фонтана, галдели студенты. Я даже увидел мельком Хелен и Рекса; но черная клякса растаяла. К тому времени, когда я дошел до улицы Альмы, мой страх уже казался мне абсурдом. Я понял, что это было моей реакцией на чувство собственной вины. Но разве Альма не дала мне понять, что все кончено, тем, что не пришла в ресторан? А мое беспокойство о ее безопасности, очевидно, было ее последней манипуляцией. У меня перехватило дыхание. В следующий момент я увидел, что шторы на ее окне раздвинуты, а конверта нет. Я рванулся к дому и взбежал по ступеням. Вытянувшись вбок, я заглянул в окно. Все исчезло. Комната была абсолютно пуста. На половицах, когда-то укрытых дорожками Альмы, я увидел свой конверт. Он не был вскрыт. 6 Я возвращался домой как в тумане и провел в таком состоянии несколько недель. Я не понимал, что произошло. Я чувствовал огромное облегчение и колоссальную потерю одновременно. По-видимому, Альма уехала в тот день, когда мы договорились пообедать в ресторане, но что же было у нее на уме? Прощальная шутка? Или она уже поняла, что между нами все кончено, поняла еще в Стилл Вэлли? Была ли она в отчаянии? В это верилось с трудом. И если я так страстно желал отделаться от нее, отчего же мне сейчас так больно, отчего все окружающее казалось мне теперь таким незначительным? Альмы нет, я остался один в мире причин и следствий, арифметическом мире – без пугающей угрозы, которую она несла в себе, но и без тайны тоже. Единственная тайна, которая мне осталась, – куда она уехала. И еще большая загадка – кто она такая. Я стал крепко выпивать и пропускал лекции: спал целыми днями. Я словно был охвачен каким-то заболеванием, отнимавшим все мои силы и не оставившим мне ничего, кроме мыслей об Альме и желания спать, спать… Когда спустя неделю я почувствовал себя лучше, я вспомнил Бентона на площади и подумал, что злость его была вызвана тем, что я уходил и уносил с собой мою жизнь. Когда я снова начал появляться на лекциях, я встретил в коридоре Либермана, и поначалу он едва кивнул мне и хотел пройти мимо, однако передумал, сверкнул на меня глазами и попросил: – Зайдите на минутку ко мне в кабинет, мистер Вандерлей, будьте добры. Он тоже был зол, но с его злостью я мог бороться; я хочу сказать, что злость его была всего лишь человеческой, но разве бывает злость другого характера? Оборотня? – Я знаю, что разочаровал вас, – сказал я. – Дело в том, что у меня серьезные проблемы в личной жизни. Я болен. Я закончу курс по возможности достойно. – Разочаровал? Это слишком мягко сказано! – Профессор выпрямился в кожаном кресле, глаза его сверкали. – По-моему, нас никогда еще так не подводил ни один временный работник. Я доверил вам проведение очень важной лекции, а вы наплевательски отнеслись к ней и устроили из нее цирк… – Он взял себя в руки. – И вы умудрились пропустить столько занятий, сколько никто не пропустил за всю историю университета, за исключением одного поэта-алкоголика, пытавшегося поджечь отдел кадров. Короче, вы были необязательны, небрежны, ленивы – вы были отвратительны. Я просто хотел, чтобы вы знали, что я о вас думаю. Кроме того, вы поставили под угрозу срыва всю программу воспитания новых писателей. А эта программа, как вам известно, инспектируется. Мы отчитываемся о ней перед руководством. И мне придется защищать вас перед ним, хоть мне противна сама мысль об этом. – Что ж, я не виню вас за ваши чувства, – сказал я. – Просто я попал в странное положение… Я, так сказать, разваливаюсь на части. – Интересно, когда же вы, так называемые люди творчества, поймете, насколько недалеко вы ушли от преступников? – выговорившись, он почувствовал себя спокойнее. Он сцепил пальцы рук и взглянул поверх них на меня. – Надеюсь, вы не ждете от меня блестящей рекомендации? – Разумеется, – ответил я. Затем кое-что пришло мне в голову: – Разрешите задать вам вопрос? Он кивнул. – Вы слышали когда-нибудь о профессоре факультета английской литературы чикагского университета Алане Маккични? – Его глаза расширились; он расцепил пальцы. – Я, честно говоря, не знаю точно, в чем смысл моего вопроса. Просто скажите, что вам о нем известно? – О чем вы, черт возьми? – Интересуюсь им, вот и все. – Ну что ж… – Профессор поднялся. Подошел к окну, открывающему прекрасный вид на площадь. – Видите ли, я терпеть не могу сплетни. – Однако я знал, что он их обожает, как и все работники университета. – Алана я едва знал. Известная личность. Пять лет назад мы встречались на симпозиуме по Роберту Фросту. Он сдержан, приятен в общении. Наверное, хороший семьянин. – У него была жена, дети? Либерман взглянул на меня с подозрением: – Ну конечно. В этом вся трагедия. Помимо его вклада в науку, разумеется. – Да, конечно, я забыл. – Послушайте, а что вам известно? Я не собираюсь перемывать кости коллеги ради… ради… – Там была замешана девушка… – сказал я. Он кивнул: – Да, это так. Мне рассказывал один из его знакомых по факультету. Его соблазнили. Эта девушка прямо-таки преследовала, упорно домогалась его. La Belle Dame Sans Merci[12], одним словом, он поддался и потерял голову. Она была его аспиранткой. Такие вещи, конечно, не редкость, они были и будут. Девушка присматривает себе профессора, умудряется его соблазнить, порой вынуждает его бросить жену, чаще ей это не удается… Большинство из нас не лишено здравого смысла. – Он кашлянул. Я подумал: лицемер. – Ну… а он, выходит, им не обладал. Девушка просто опустошила его. В итоге он убил себя. А девица неожиданно упорхнула – как говорят наши английские друзья. Только какое отношение это все имеет к вам? Почти все рассказанное Альмой о Маккични было неправдой. Я гадал, что же еще было в ее рассказах ложью. Придя домой, я позвонил де Пейсер, Ф. А. Ответила женщина. – Миссис де Пейсер? Это была она. – Прошу извинить меня за звонок, который может оказаться ошибочным, миссис де Пейсер, это Ричард Вильямс из «Ферст Нэшнл», Калифорния. Мы получили запрос на ссуду от мисс Мобли, упомянувшей ваше имя для связи с ней. Я провожу обычную в таких случаях проверку. Она упомянула вас как свою тетю. – Как свою… что? Как ее имя?