в) Для обеспечения родившимся в Алжире гражданского статуса французов, личной защиты и защиты их имущества и их регулярного участия в жизни Алжира предусмотрены следующие меры: — их законное и достоверное участие в общественных делах (как — недоумевает Наима — участие может быть законным и достоверным? Какой смысл этих двух прилагательных в этой фразе?); — на собраниях их представительство должно соответствовать вкладу каждого. В различных областях общественной жизни им будет обеспечено участие на равных; — их права на собственность будут соблюдаться. Никакие меры по экспроприации не будут применяться к ним без предоставления справедливой компенсации, установленной предварительно. Они получат соответствующие гарантии защиты своих культурных, языковых и религиозных особенностей. Они сохранят свой личный статус, который будет уважаться и поддерживаться алжирской юрисдикцией, включающей магистратов того же статуса. Они будут пользоваться французским языком на публичных собраниях и в своих отношениях с властями. (Был большой пункт В во второй главе, но она никогда его не перечитывает. Он касается горнодобывающей промышленности и эксплуатации месторождений угля, которые Франция отказалась отдать новому независимому государству. Наима не вчера родилась и знает: колонизация вовсю продолжалась подпольными путями. Слово «Франсафрика» она встречает в газетах, с тех пор как научилась их читать. Она, однако, отмечает, что пункт В и его статьи об экономическом сотрудничестве занимают в Эвианских соглашениях больше места, чем меры, которые якобы защищали ее деда. Отмечает и только, с обманчивой легкостью, которая говорит о многом без всяких комментариев.) III. ОБ УРЕГУЛИРОВАНИИ ВОЕННЫХ ВОПРОСОВ Французские вооруженные силы, личный состав которых будет постепенно сокращаться после прекращения огня, отойдут к границам Алжира к моменту вступления в силу самоопределения; личный состав будет сокращен в срок двенадцать месяцев от самоопределения до восьмидесяти тысяч человек; репатриация этого личного состава будет осуществлена по истечении второго срока в двадцать четыре месяца. — Алжир оставляет за Францией военно-морскую базу в Мерс-эль-Кебире на период в пятнадцать лет, возобновляемый по соглашению между двумя странами; — Алжир также оставляет за Францией право пользования аэродромами, полигонами и военными объектами, которые ей необходимы. IV. ОБ УРЕГУЛИРОВАНИИ РАЗНОГЛАСИЙ Франция и Алжир будут решать возникшие спорные вопросы путем мирного урегулирования. • • • Хамид бежит по дороге, весь в поту, а колени так болят, будто ноги вот-вот отвалятся. — Пойдешь в магазин, дашь Хамзе деньги и вернешься, — взял с него слово Али. — Не задерживайся по дороге, не останавливайся. Хамид обещал и бежит со всех ног, несмотря на свинцовое солнце. Его пьянит ощущение собственной скорости. Внезапно на дороге появляется человек и протягивает руки, чтобы остановить мальчика. Хамид замедляет бег, чувствуя, как ему в ноздри ударил запах собственного пота. Человек посреди дороги улыбается. У него красивые белые зубы, обрамленные черно-рыжими усами и бородой. Они как будто спят там, в уютном гнезде. — Ты сынишка Али? Он, кажется, очень рад, что встретил его. Хамид кивает. — Выполняешь поручения отца? Снова кивок. Улыбка становится шире. — Тогда выполни заодно и мое. Хамид еще раз кивает, подпрыгивая на месте. Он надеется, что это не слишком надолго. Ему хочется снова бежать, так быстро, чтобы обогнать запах собственного тела. — Скажи своему отцу, — медленно выговаривает человек, проводя пальцем по горлу, — что очень скоро мы снимем с него шкуру. Он произносит эту фразу с улыбкой, вроде бы не пытаясь напугать мальчика, как будто речь о чем-то приятном, что наверняка произойдет. Много лет спустя Хамид все еще будет раздумывать, чего хотел этот человек — помочь им избежать обещанного ножа, или просто разделить с ним кусочек столь лучезарного будущего, уготованного ФНО для всех. Вот так это будет, раз-два, спасибо. Какая-то часть его упорно хочет, чтобы этого последнего вестника послал ему Юсеф — во имя былых веселых денечков у реки. Хамид повторяет отцу слова улыбчивого человека, ловя малейшую дрожь на его лице. Ему хочется, чтобы Али отмахнулся от угрозы и продолжал спокойно пить кислое молоко, невозмутимый и царственный. Но Али побледнел и со стуком поставил стакан на стол. — Кто это был? — спросил он. Сам того не сознавая, он схватил Хамида за ворот и трясет. Маленькая Далила закрывает руками глаза. — Кажется, один из сыновей Фарида, — лепечет Хамид. Али кривит рот в презрительной усмешке: — Это он тебе сказал? Он хочет мстить за страну? Марсианин! Поверил в независимость, когда были подписаны соглашения! А теперь выпячивает грудь и говорит, что одолел Францию. Да он бы отца с матерью продал Франции, если бы Франция захотела! В последовавшие годы Хамид не раз услышит это слово: марсианин. В конце концов он поймет, что так называют тех, кто присоединился к ФНО в марте, когда были подписаны соглашения. Но пока оно не ассоциируется ни с чем, даже с зелеными светящимися человечками, которых он увидит потом на страницах комиксов. Это просто обидное слово, зыбкое и лишенное смысла. Свистящий над остатками ужина шепот Джамеля, Хамзы и Али долетает сквозь стены до детей, которым совсем не до сна. — Это твоя вина, Али. Твоя вина, брат. Зачем всем говорил, что ты за французов? Теперь ФНО придет сюда, и нас всех убьют. — Ты бредишь, — отвечает Али. — Я никогда не говорил, что я за французов, и не прикасался к оружию. У них нет никаких причин держать на нас зло. Меня просто спрашивали про семьи с гор, и я отвечал. Говорил: такой-то кузен такого-то. Но это и так все знали. Меня просили: расскажи нам про такое-то место, и я рассказывал про место, объяснял, где ручей, где скалы. Но и только. Я не предатель. — Да если б ты сказал вдвое меньше, они все равно сочтут, что это слишком. Думаешь, Амрушам нужны доказательства, чтобы отнять у нас ферму? Ты понимаешь, что они только этого и ждут? У них уже сколько лет на нее слюнки текут. А теперь и сыновья Фарида туда же! — Они все отберут! Конечно, они все отберут. Это твоя вина, Али. — А ты, можно подумать, был муджахидом? — злобно спрашивает Али. — Не потому ли они тебя отпустили, не тронув и волоска на твоей голове? — Я не знаю, почему меня отпустили! — кричит Хамза. Все молчат, пришибленные, истерзанные, три больших тела, раздавленных тяжестью того, что их ждет. — Они спустят на нас всех собак независимости… Теплая весна сменяется жгучим летом, а на смену насмешливым песенкам, которые несутся вслед Али, когда он гуляет в горах, приходит брань. Он даже не знает, когда произошло это превращение, оно кажется результатом естественного и непрерывного роста, так у растения почки медленно становятся цветами, потом плодами. Люди на обочине дороги с мотыгами на плечах свистят сквозь зубы, когда он проходит мимо. Батраки, возделывавшие его земли, один за другим перестают выходить на работу. Али и его братьям приходится самим засучить рукава. К вечеру их руки, помягчевшие после долгих лет безделья, горят и кровоточат. В одно прекрасное утро Али видит, как дети бросают в него камни. Это пока не страшно, по-детски: они кидаются в него со смесью жестокости и радостного ликования, не переставая весело лопотать. У опустевшей лавки и вокруг его амбаров бродят незнакомые люди, их головы опущены, глаза блестят. На вопрос, что их сюда привело, они отвечают, что просто зашли купить оливок, но когда Али хочет дать им ведро или горшок, отмахиваются. — Нет, нет, не сейчас. Мы скоро вернемся за ними. Слышишь? Мы вернемся… И они уходят, смеясь и тараща глаза туда-сюда. Йема решает больше не выходить из дома, потому что у источника какой-то человек обругал ее и сорвал желтый платок с черной бахромой. Ночью, засыпая, она тесно прижимается к Али, так, чтобы ни рука, ни нога не высовывались из-за большой ширмы — его тела. Тихонько выскользнув из дома, пока не проснулись родители, Хамид видит, что кто-то навалил перед дверью кучу. Как ни странно, запах его не смущает. Похоже на подгнившие цветы. Назавтра он находит ухо. На этот раз он зовет отца. Возрастающее напряжение можно увидеть по кучам мешков с песком у стен казармы — они все выше. Несколько раз солдаты просили Али помочь им разгрузить машины, и от тяжести этих естественных щитов у него хрустела спина. Сейчас, в июньское утро, все здание уже окружено стеной из джута и песка, и в ужавшемся дворике голоса кажутся приглушенными. Али по своему обыкновению хочет поговорить с капитаном. Часовой, едва подняв глаза от журнала, отвечает: его нет. — С кем тогда я могу поговорить? — Сержант Домас здесь. У Домаса мордочка крысы — или кукушки — и выпирающий кадык. Это он смотрел, как его солдаты били старуху Тассадит, это он хладнокровно убил Фатиму-бедняжку и Рафика. Али его ненавидит, и Домас отвечает тем же: это сильнее его, он вообще не любит туземцев. Он думает, что лучше всего отравить их газом, как американцы травили ДДТ комаров, высадившись на островах в Тихом океане. Только тогда здесь можно будет сносно жить. — Чего ты хочешь? — спрашивает сержант. Вопрос он задал так, для проформы.