— Нейт, что с тобой? Она вернулась! — воскликнула Джанелль, от возбуждения переминаясь с ноги на ногу. — Вернулась, ты понимаешь? — Мысленно тебя обнимаю, — произнес Нейт. — Мне, конечно, неловко, но я тоже тебя мысленно обнимаю, — ответила на это Стиви. — Что это ты делаешь? Она показала на узор из ленты на полу. — Пишу, — заявил он. — Клейкой лентой? На полу? — Это карта, — возразил парень, оглядывая свое творение. — Яркой Луны? — Нет. Дальнейшие вопросы лучше было не задавать. Стиви через темный холл посмотрела на комнату Дэвида. Свет из-под двери не пробивался, стояла полная тишина. — Его нет дома, — сказал Нейт, — а может, и есть, я не знаю. Не интересовался. — Пойдем, — произнесла Джанелль, — надо принести твои вещи. Когда она направилась к лестнице, на лице Нейта скользнула редкая, легкая, предназначавшаяся Стиви улыбка. — Как тебе это удалось? — спросил он. Мысли девушки тут же метнулись к Эдварду Кингу и ее обещанию ничего не говорить. Это не поможет. Ни ей, ни кому-то другому. — Чудеса случаются. Скорбная куча вещей Стиви оказалась в гостиной. Пикс дала девушке ключ от комнаты. Когда она открыла дверь, ее поначалу поразил холодный, темный вид этого помещения, когда-то хорошо знакомого. Включив свет, Стиви услышала, что об абажур в замешательстве забился мотылек. Стены стояли голые, ящички так и остались наполовину открытыми после того, как она столь ужасно и бесцеремонно вывалила из них на той неделе содержимое. Дверь шкафа тоже была приоткрыта. Вид комнаты в точности соответствовал обстоятельствам — именно такой бывает картина, когда человек спешно уезжает со слезами на глазах. Втроем они быстро втащили сумки и коробки. Стиви открыла мешок для мусора со шмотками и вывалила их на пол; завидев это, Джанелль вскочила и побежала за плечиками и отпаривателем для одежды. Нейт распаковал книги — вообще-то Стиви не позволяла никому это делать, но сегодня случай был особенный, а парень обращался с ними осторожно, практично разложив на несколько стопок, рассортировав по типу и жанру. — Ну, — сказала Стиви, опять зондируя почву, — где Дэвид? С ваших слов я поняла, что его нет, так? Джанелль замерла, ее рука застыла в куче мятых блузок подруги. Они с Нейтом обменялись взглядами. — Да здесь он, — ответила она. Ее слова на мгновение повисли в воздухе. — Ну и? — сказала Стиви, глядя на них. — Что все это значит? — Это значит, — сказал Нейт, оставляя в покое книги, — что Дэвид совсем сбрендил. — Он всегда был с придурью, — тихо заметила Джанелль. — Да, но теперь свихнулся окончательно. Наша маленькая гусеница превратилась в бабочку-идиота. — Расскажи ей про визг, — сказала Джанелль, — я не смогу. — Визг? — повторила Стиви. — Как-то утром он стал практиковать штуковину под названием «визгливая медитация», — объяснил Нейт. — Угадай, в чем эта «визгливая медитация» заключается! Угадала? Правильно, в визге. Пятнадцать минут. Визгливая медитация сводится к визгу. Пятнадцать. Минут. На улице. В пять часов утра. Знаешь, что бывает, когда кто-нибудь в горной глуши в пять часов утра визжит пятнадцать минут, особенно после того как… Это многоточие в конце подразумевали «после того как один студент умер в результате ужасного несчастного случая, если, конечно, не был убит, а другая студентка пропала». — Когда к нему подошел охранник, он заявил, что это его новая религия и теперь ему придется проделывать нечто подобное каждое утро, чтобы говорить с солнцем. Так вот о чем говорил Эдвард Кинг. — Иногда, — продолжал Нейт, ставя книги на место и идеально выравнивая корешки, — он спит на крыше. Или где-то еще. А то и на лужайке. — Голый, — добавила Джанелль, — он спит на лужайке голый. — Либо в классе, — сказал Нейт, — кто-то говорил, что они стали изучать дифференциальные уравнения и он уснул в углу под одеялом с изображением покемона. — Плохи дела у твоего парня, — сказала Джанелль, — без тебя все стало хуже некуда. Но ты вернулась! И теперь жизнь опять наладится. Вскоре Нейт ушел, чтобы подруги могли поговорить, хотя Стиви чувствовала себя вымотанной. Сегодня после обеда она еще сидела в «Фанки Манки», а теперь вернулась в Эллингэмскую академию. Все, что произошло в промежутке между двумя этими событиями, не имело смысла. Чувствуя, что подруге надо поспать, Джанелль застелила кровать с чувством радости за себя и проследила за тем, чтобы Стиви выпила целую бутылку воды: это поможет быстрее привыкнуть к высоте. Потом поставила рядом еще одну. — Ви присоединится к нам за полдником, — сказала она. — Отдохни немного. Если понадоблюсь, я в соседней комнате. Джанелль знала, что у Стиви по ночам порой бывают приступы паники. — Спасибо, — произнесла та, — спасибо за все. Когда Джанелль ушла, Стиви долго стояла у окна, глядя во мрак и на свое отражение. Как и лестница, это окно тоже воскрешало воспоминания. В ночь перед смертью Хейза ей снился сон. Она, по крайней мере, ничуть не сомневалась, что это действительно был сон. Она запомнила свет, запомнила, как смотрела на стену, как видела на ней слова, похожие на послание Лукавого. Стиви не смогла их все разобрать, они перепутались у нее в голове. Она в одно мгновение вынырнула из сна, скатилась с кровати, подползла по полу к этому самому окну и столкнула с подоконника тяжелый учебник, надеясь ударить любого, кто затаился внизу, но там никого не оказалось. Мысль о том, что подобное послание кто-то спроецировал ей на стену, была лишена всякого смысла. Слишком много возни: подготовить картинку, найти что-то вроде проектора, спрятаться в темноте. Ученики Эллингэмской школы совершали непонятные поступки, но Стиви не могла вообразить, чтобы кто-то из них проделал с ней такой замысловатый трюк… За исключением разве что Дэвида. Дэвид, пожалуй, способен на такую мудреную шутку. Но она, как оказалось, ему нравилась, а раз так, то зачем ему было это делать? Причем это случилось буквально накануне смерти Хейза. И каковы здесь шансы? В тот вечер Джанелль с ней обо всем поговорила и разложила по полочкам, рассказав, что сны могут быть настолько яркими и живыми, что их очень трудно отличить от реальности. Грань между сном и явью может оказаться очень хрупкой. А Стиви в тот день с головой погрузилась в историю Эллингэма и, по сути, отправилась в тоннель, где скрывались похитители. Ее мозг, полностью поглощенный преступлением, спроецировал его обратно. Стиви повернулась и бросила взгляд на стену, где когда-то видела послание, пусть даже только мысленно. Что в нем говорилось? Загадка, загадка… что-то об убийстве… что-то о трупе в поле… что-то об Элис. За этой стеной жила Элли. «Минерва» так опустела, приобрела такой обреченный вид. Дотти Эпштейн и Хейз Мейджор умерли, Элемент Уокер ударилась в бега. Может, это Элли? Может, это была какая-то хитрость, имевшая отношение к той злой шутке, которую она сыграла над Хейзом, использовав сухой лед. Может, у Элли было извращенное чувство юмора? Или она тайно всех ненавидела? Внешне девушка не походила на тех, кто всех ненавидит, но поди узнай, что у кого в душе. Стиви пересекла комнату, подошла к сумке, лежавшей в углу на полу, и вытащила жестяную баночку. На этот раз она залезла в нее только за одним вещдоком — фотографиями. Точнее, за конкретным снимком. Он был плотнее других — потому что на самом деле слипся с другим. А между ними как раз таился ключ к разгадке. Слово. Одно-единственное слово, вырезанное из журнала. Слово «НАС». Это слово, эти три буквы, застрявшие между старыми фотографиями, и стали той причиной, по которой Стиви надо было обязательно сюда вернуться, потому как стало первой настоящей уликой за восемьдесят лет. Дело Эллингэма часто называли делом Лукавого, ведь на той роковой неделе семья получила письмо, возвещавшее о грядущем преступлении. Оно состояло из букв, вырезанных из газет и журналов. Стиви, как любой человек, преданный делу, могла прочесть его наизусть: Вот загадка, будет смех! Что ж нам выбрать для потех? В петлю сунуть, застрелить? Ударить финкой, яд подлить? Может, запалить огонь? Или нет — залить водой! Будет ярко дом пылать! Жаль, что долго убирать…