— Моему сыну 7 декабря исполнится восемнадцать лет. Я с трудом в это верю. Но он — взрослый человек. И недосмотр школы здесь ни при чем. Если бы это случилось с ним… не дай бог, конечно, не дай бог, чтобы это случилось с ним или со Стиви, но… если бы это случилось с ним, я бы сказал точно то же самое. Слова лились из него медоточивым ядом: такие идеальные, такие милые и совсем не те, что нужно. Все перепуталось и смешалось. Реальность нуждалась в перезагрузке. Он подождал, пока все в комнате с ним не согласились. Стиви увидела, что его тактика сработала, и поняла, что ей представилась возможность. — Я приехал предложить отвезти Стиви, — продолжал Эдвард Кинг, немного помолчав, — вот как остро я это воспринимаю. На улице стоит мой внедорожник, туда можно загрузить кучу сумок, а в аэропорту ждет самолет. Частный рейс. Лучше и желать нечего. Что вы делаете, когда дьявол является к вам в гостиную и предлагает все, чего душа пожелает? — Но почему? — бесцветным голосом спросила Стиви. Это были первые произнесенные ею слова. — Потому что так будет правильно, — ответил Эдвард Кинг. По всей видимости, это была первая прямая ложь, которую он произнес в этой комнате, — первая и самая впечатляющая. К тому же эта ложь прозвучала ясно и убедительно в ушах родителей, которые действительно видели в Эдварде Кинге знаменосца, поднявшего на щит некую великую, настоящую американскую истину, которую можно было купить, подержать в руках и оставить себе. Эдвард Кинг пришел сюда, чтобы совершить Правильный Поступок, и хотел реализовать свой замысел в самолете, ниспосланном ему самим Богом. — Кроме того, я, конечно же, хочу отблагодарить двух человек, так много для меня сделавших, — сказал он, показывая на родителей Стиви. — Вы заведуете здесь моим офисом. Я ваш должник. Поэтому… Он повернулся к девушке и спросил: — Ну, что скажешь? 14 апреля 1936 года, 2 часа дня Когда Фрэнсис Крейн было восемь лет, отец взял ее в поездку на уничтоженную взрывом мельницу. Они бродили среди устоявшего каркаса здания с обрушившимся потолком, обнажавшим наверху небо. Стены покрывали подпалины. Многие машины сгорели, где-то даже расплавились, отдельные механизмы висели на проводах. Слова «МУКА КРЕЙН» на стене едва проглядывались. — Все это, Фрэнсис, — сказал отец, — от муки. От самой обыкновенной муки. Вот когда Фрэнки узнала о том, что этот продукт так легко воспламеняется. С помощью такого безобидного, домашнего вещества в стене можно было пробить дыру. Сколько энергии в столь благодатном продукте! Та поездка изменила всю жизнь Фрэнки. Это было самое волшебное зрелище, которое ей когда-либо доводилось видеть. Она буквально влюбилась во взрывы, в огонь, грохот и жар. На кончике ее языка витал привкус опасности. Именно тогда Фрэнсис начала свой вояж за изнанку жизни: развалины, дымящиеся уголья, двери черного хода, помещения для прислуги. Все ниже, ниже и ниже, куда угодно, лишь бы почувствовать эту искру. У нее были свои безобидные радости: развести в корзине для ненужных бумаг небольшой костерок, украсть шляпу Эди Андерсона, чиркнуть спичкой и отправить ее в Валгаллу на озере в Центральном парке, поразвлечься с упаковкой фейерверков. Хотя порой, пожалуй, она заходила слишком далеко. Все знали, что, заслышав вой сирен пожарных машин, она могла уйти с вечеринки либо улизнуть из дома, взять такси и потом всю ночь сидеть, глядя, как языки пламени лижут небо. И вот теперь она кралась по подземному ходу Эллингэмской академии, считая шаги. Сто, сто один, сто два… Правую руку девушка вытянула перед собой, сжимая в ней свечу. Та горела быстро, оставляя на кулаке потеки горячего воска, пламя все ближе подбиралось к плоти. Левую руку Фрэнки завела назад и использовала в качестве своеобразного киля, осторожно ощупывая стену, чтобы ориентироваться в пространстве. Проход был настолько узкий, что стоило ей отклониться на дюйм-другой от направления, как она обязательно оцарапала бы о камень руки. В начале тоннель был выложен гладким кирпичом, и такой проблемы не было. Но чем дальше она продвигалась, тем больше строители отказывались от него и выкладывали стены глыбами грубого, местами ощетинившегося шипами камня, по всей видимости, обломками взорванной скалы. Человеку ничего не стоило остаться здесь навсегда. Сто пятьдесят, сто пятьдесят один… Риск, что здесь, внизу, что-нибудь пойдет не так, — например, она застрянет или проход обрушится и погребет ее под камнями, — повергал ее в трепет. Сто шестьдесят. Она остановилась и выставила вперед левую руку, чтобы ощутить ожидаемую пустоту: здесь тоннель раздваивался. Девушка свернула влево и пошла дальше, по новой считая шаги. Этот проход тянулся дальше, чем предыдущий. Наконец она почувствовала, что он становится шире. Фрэнки задула свечу и короткими шажками двигалась вперед на ощупь до тех пор, пока ее руки не нащупали перекладины лестницы. Мгновение спустя она уже толкнула люк, вылезла у основания статуи в густой роще, в дальнем конце территории школы, и глубоко вдохнула холодный, влажный от тумана воздух. Эта часть была самой замечательной: физически выбраться во мраке на траву, как новорожденное ночное создание. Ее глаза привыкли к темноте, и теперь ночь казалась ей яркой и живой. Чтобы найти через деревья дорогу к коттеджу «Аполлон», свеча ей не потребовалась. Фрэнки подняла с земли небольшой камешек, аккуратно прицелилась и бросила его в окошко на втором этаже. А через секунду услышала, что оно открылось. Вниз упала веревка с узлами. Сначала она увидела ноги Эдди. У него на обеих подошвах красовались черные чернильные татуировки в виде звезд. На нем были только голубые шелковые пижамные брюки: уступать холоду он не стал. Последние несколько футов Эдди преодолел элегантным прыжком и откинул назад свои белокурые волосы. Коттедж «Аполлон» был большой и изначально предназначался для школьных кабинетов, но теперь в нем, на втором этаже, жили четверо студентов-мальчиков. Эдди, деливший это крыло с одним из них, запросто мог выйти через парадную дверь, но какой в этом был интерес? Он прошел за ней в лесок и, как только они оказались под его сенью, прижался спиной к дереву. Она взяла его лицо обеими руками и энергично поцеловала, проведя руками по голой спине. Эдвард Пирс Дэвенпорт был первым и единственным человеком, к которому Фрэнсис питала хоть какое-то уважение. Он был из Бостона — такой же, как она, выходец из богатой семьи, посвятившей себя торговому флоту. В качестве своей жизненной миссии Эдди определил без конца досаждать близким и чрезвычайно в этом преуспел. О его обольстительных девушках, о ванных, доверху наполненных шампанским, о том, как он разгуливал нагишом во время званых ужинов, ходили легенды. Его выгнали из четырех лучших школ страны, после чего родители парня упали на колени перед своим другом Альбертом и упросили взять Эдди в горы, где он пусть хоть какое-то время не смог бы доставлять им неприятности. Или как минимум доставлять на расстоянии. Этого было достаточно. Эдди и Фрэнсис познакомились в первый же день, во время пикника на лужайке, строя друг другу глазки под жареную холодную курицу и лимонад. Он углядел в ее сумке номер журнала «Настоящий сыщик». Прочел какой-то сальный французский стишок. И на том все. Эдди вдруг стал ручным, по крайней мере, внешне. Фрэнсис, сказали потом, оказала на него очень хорошее влияние. Эдди познакомил ее с поэзией: дикими, вихрящимися штормами романтиков, мудреной реальностью модернистов и сюрреалистов. А потом рассказал о своей мечте — жить такой жизнью, чтобы следовать каждому импульсу. Он показал Фрэнсис многое из того, чему научился во время своих романтических похождений, и она оказалась очень способной ученицей. Затем поведала Эдди, как делать бомбы, и прочла истории: о Бонни и Клайде, о Джоне Диллинджере и Ма Баркер. Эдди все они тут же пришлись по душе. Это были поэты — поэты автомата, не допускавшие никаких компромиссов, колесившие по любым дорогам по своему выбору, со смехом мчавшиеся навстречу солнцу. Вот так, на лужайках, в библиотеке, по углам и подвалам, Фрэнсис и Эдди связали себя нерасторжимыми узами. Всю осень и холодную зиму они изучали науку преступлений. В подходящий момент они возьмут одну из машин Эллингэма, нагрузят ее динамитом и уедут. Наступит он уже совсем скоро, когда в горах растает лед. Ясным днем, когда их никто не будет видеть, они отправятся на запад и начнут грабить банки. Фрэнсис станет взрывать хранилища для ценностей, Эдди напишет о них книгу. Они будут заниматься любовью на полу своих конспиративных квартир и даже на дороге — пока эта дорога не подойдет к концу. Она высвободилась из его объятий, чтобы рассказать, что происходит: Дотти пропала, к ним едет полиция, — но он беззаботно опустился на землю, увлекая ее за собой. Ее стремление поделиться этими интересными сведениями перечеркнуло желание совсем другого рода. В этом мире не было ничего прекраснее Эдди, лежащего на земле с обнаженной грудью. Мальчик далеко не милый, а грязный и дикий, почти такой же, как сама Фрэнсис. До него она спала и с другими парнями, но ни один из них ни на что не годился. Эдди точно знал, что делал. Он играл со скоростью и мог двигаться не просто медленно, а мучительно медленно. Он притянул ее вниз и дюйм за дюймом стал гладить по боку, пока она не почувствовала, что больше не может. — Я должна кое-что рассказать, — задыхаясь, сказала она, — тебе понравится. — Мне нравится все, что ты говоришь. Неподалеку послышался какой-то звук, и они замерли на месте. Мимо них быстрым шагом прошел Альберт Эллингэм. Фрэнсис молча показала на него и знаками дала понять, что им надо пойти за ним. Держась на расстоянии, они двинулись следом, в сторону гимнастического зала, все еще недостроенного. Помещение, куда вошел Альберт Эллингэм, представляло собой новый крытый плавательный бассейн — просторное сводчатое пространство, открытое и холодное, со стенами, выложенными плиткой двух оттенков: белого и цвета морской волны. Воду в бассейн еще не залили, поэтому он представлял собой лишь бетонный провал с гладкими стенами. Тепла тоже не было, поэтому внутри он больше напоминал льдохранилище. Фрэнсис в пальто стало холодно; что при этом чувствовал Эдди, можно было только догадываться. Но в этом и заключалась главная особенность парня: он никогда не замечал боли. За дверным проемом стояла большая тачка со строительными инструментами. Поскольку единственным источником света в помещении был одинокий фонарь в дальнем углу, Эдди и Фрэнсис смогли без труда за ней спрятаться. Высокий потолок, не заполненный водой бассейн и выложенные плиткой стены обеспечивали идеальную акустику; они слышали каждое слово, хотя почти ничего не видели с того места, где им пришлось припасть к земле. — Альберт! — сказала мисс Нельсон. Фрэнсис услышала быстрые шаги, выглянула из-за тележки, увидела две обнявшиеся фигурки и мысленно шлепнула себя по лбу. Ну конечно. Вот почему у мисс Нельсон такие ухоженные волосы. Вот почему она носит небольшие сережки с бриллиантами, скромные, но все равно ей не по карману. — Мэрион, — хрипло сказал Альберт Эллингэм, — у нас кое-что произошло. Элис и Айрис похищены. Теперь холод снаружи сравнялся с холодом внутри — но в нем присутствовала какая-то искра сродни световому безумию неба перед очередной неистовой вермонтской снежной бурей. Похищены. — То письмо, — сказал он, — Лукавый… Фрэнсис испытала позыв к тошноте. Эдди рядом взволнованно цыкнул на нее сквозь зубы. — Вот, возьми, — сказал Эллингэм. — Боже мой, Альберт, я даже не знаю, как из этих штуковин стрелять. Он что, дал мисс Нельсон пистолет? — Взвести курок и нажать на крючок. А теперь слушай. По моему распоряжению на рассвете сюда приедет несколько автобусов. Студенты должны будут сесть в них, ты — тоже. Утром разбуди их. Пусть возьмут только все самое необходимое. Все остальное я пришлю потом. — Альберт, одна из наших девочек… — Сейчас не время. Садись на поезд до Нью-Йорка и тотчас же отправляйся на квартиру. Я свяжусь с тобой, как только смогу. Иди. Тебе пора. — Альберт, прости. Я… — Иди, Мэрион. Судя по голосу, из глаз Альберта Эллингэма — короля американского радио и газет — были готовы вот-вот брызнуть слезы. Когда мисс Нельсон поспешно направились к двери, Фрэнсис и Эдди пригнулись ниже. Потом услышали, что Альберт Эллингэм несколько минут судорожно всхлипывал, после чего последовал ее примеру. Глава 3 Через три часа после того, как Стиви обнаружила у себя дома Эдварда Кинга, она ехала в аэропорт, устроившись на заднем сиденье внедорожника. Солнце давно опустилось за горизонт, но из-за тонированных стекол в машине было еще темнее, чем на улице. Присутствовало еще одно темное пятно — в виде человека, сидевшего рядом с ней на массивном кожаном сиденье, потягивавшего из бутылки газировку и глядевшего в телефон. Об этой поездке Эдвард Кинг сказал очень мало. Напротив, глядя прямо перед собой, сидел его охранник. Снаружи проникал лишь приглушенный свет, изнутри салон освещали мерцающие огоньки приборов. В полном соответствии с обещанием сенатора, во внедорожнике оказалось достаточно места для коробок и сумок Стиви. Некоторые из них она по возвращении из Эллингэмской академии так и не распаковала, и они у нее просто стояли наготове. Одежду пришлось собирать из корзины для грязного белья (так и не выстиранную), из сушилки, шкафа и ящиков комода. Все ее немногочисленные пожитки, зачитанные до дыр книги, застиранную черную одежду, простыни в ярких пятнах, оставшихся после взрыва стиральной машины… пакет с наспех собранными веревками и шнурками… — все это водитель и телохранитель с бесстрастным мастерством подняли и погрузили в машину, словно представители правоохранительных органов, увозящие с места преступления вещдоки. Сначала — все в сумку, потом — саму сумку в машину. Неважно, что потрепанное и ношеное, неважно, что маленькое. Рюкзак Стиви не отдала, прижав к себе. В нем было все, в чем она на самом деле нуждалась, если бы решила открыть на перекрестке дверь и выпрыгнуть. Компьютер. Бумажник. Лекарства. Записи. Телефон. И жестяная баночка. — Ну что, — спросил Эдвард Кинг, засовывая в карман телефон, — волнуешься перед возвращением в школу? «Волнение» — не совсем то слово. Стиви нужно было вернуться, она этого хотела, но сейчас испытывала совсем другое чувство: тревогу. Волнение и тревога — родственные ощущения, и порой одно можно принять за другое. У них много общего: бурление, кипение, скорость, широко распахнутые глаза и гулко бьющееся в груди сердце. Но если волнение тянет наверх, поднимая человека на более возвышенные и яркие уровни восприятия, то тревога толкает вниз, в итоге он чувствует себя так, будто должен схватиться за вращающуюся землю, чтобы не соскользнуть с нее. Врач сказал ей, что в этом случае задействуется симпатическая нервная система. Чтобы справиться с тревогой, нужно дать ей пройти полный цикл. О чем она тревожится? Вернется к расследованию дела, к друзьям, к занятиям, вернется к… Увидит сына Эдварда Кинга. А к нему возвращаться было сложно. В последний раз они с Дэвидом по-настоящему общались на следующее утро после того, как Стиви выдвинула против Элли обвинения, и та сбежала. В коттедж «Минерва» они с ним вернулись вместе. Вошли в комнату Элли и сели на ее кровать. Дэвид в то утро выглядел таким красавцем. Его лицо, освещенное с одной стороны, будто сияло. Темные волосы завитками длиной в палец залихватски спадали на лоб. Природные горные вершины бровей без конца приподнимались от изумления. Длинный тонкий нос. Поношенная футболка, обтягивавшая торс, обнажала мускулистые руки… Она хотела его поцеловать, но снаружи, над их головами, раздался какой-то звук. Он встал, чтобы посмотреть, в чем дело, Стиви откинулась назад и вдруг нащупала жестяную коробочку, спрятанную у Элли в постели. Шум издавал садившийся на лужайку вертолет. Дэвид выбежал на улицу. Стиви подумала, что винтокрылую машину задействовали для поисков, но, когда увидела, на что он смотрел, все изменилось. В этот самый момент ей в глаза бросилась надпись «КИНГ» на борту. Именно тогда она посмотрела сначала на Эдварда Кинга, потом — на Дэвида и впервые поняла, как они похожи. «Знакомься, мой покойный отец», — сказал ей Дэвид. Затем случилось нечто очень странное. Увидев Дэвида и Стиви, Эдвард Кинг замер на полпути, кивнул и свернул к Гранд-Хаусу. Вертолет улетел. Насколько понимала Стиви, в тот момент рядом не было никого, кто прочел бы надпись на борту или увидел бы Эдварда Кинга.