Тут же она испуганно обернулась в сторону церкви, перекрестилась и кашлянула. – А почем ты знаешь? Может, Господь нас так наказывает? – отвечала ей вторая. – На все воля Божья. Своим грузным телом она, казалось, занимала пол-улицы, и мне пришлось протискиваться боком. Первая старуха поджала сухие тонкие губы и ничего не ответила. Только спустя неделю я узнал, что по городу разнеслась эпидемия чумы. Церковь не закрывала свои двери для прихожан, но стала выгонять оборванцев и попрошаек. Едва завидев черные изъеденные пятна на коже, стражники гнали людей взашей. Все боялись заразиться. Вскоре умер первый священник, и Рафаэль приказал сжечь все его вещи, а комнату запечатать. Глупо. Как будто болезнь не могла распространиться сквозь щели. * * * – Уже больше тысячи умерло, – тоскливо произнес Чейз. Он, как обычно, сидел на моей кровати и рассматривал иконы, развешанные на стенах. Я стоял у окна и наблюдал за воющими и причитающими людьми. Они стучались в закрытые двери церкви, умоляя нас открыть им и простить их грехи. – И еще столько же к ним прибавится, – незамедлительно сообщил я. Во мне бушевала злость. – Чертовы ведьмы! Все их заклинания! Они на нас порчу навели. Чейз долго смотрел на меня выразительным взглядом, но ничего не ответил. Мы продолжали убивать. Нам давалось это легко, как преклонить колени перед Богом. Священники-убийцы. Странно это, до сих пор странно… Люди умирали и без нашей помощи. Сотни, тысячи сошли в могилы от чумы, и мы ничего не могли с этим поделать. Жуткое чувство беспомощности одолевало меня, и я все меньше молился Богу. Не знаю почему. Просто отчего-то мне стало казаться, что он уже не сможет помочь. В начале лета умер диакон. Мы не плакали, священники не умеют плакать. Кадило развевало дым на богослужении, звучали песнопения. Его тело сожгли. Мне казалось это жутко неправильным, но Рафаэль всего лишь заботился о нашей безопасности. С наступлением чумы он перестал улыбаться. * * * Мне продолжал сниться костер. И мамин голос. Он просил меня, умолял. Я никогда не отвечал на мольбы. Потом появился другой голос. Я не узнавал его во снах, только наяву. Мне казалось, что в голове у меня все смешалось. Я путал, когда сплю, а когда – нет. Запасы продовольствия подошли к концу довольно быстро, и с тех пор мы ходили голодные, с пустыми животами. Церковь наполнилась ходячими призраками со впалыми глазами и изможденными лицами. Я боялся смотреть в зеркало. Чейз перестал приходить в мою комнату, большую часть времени он проводил у себя и молился. Впервые я видел, чтобы кто-либо, особенно он, так усердно исполнял свои обязанности. Но потом пришло осознание. Не сразу, только через год или два. Я был еще глуп. Живые призраки сменились мертвыми. Я стал видеть мать наяву. Она приходила ко мне, баюкала по вечерам, гладила волосы и ворковала у кровати. Призрак был осязаемым и в то же время неуловимым, я не мог точно сказать, как он выглядел, слышал только голос. И шорохи… О, от шорохов я сходил с ума. При любом звуке я дергался, подпрыгивал и начинал крутить головой, словно за мной роем носились призраки. Потом я узнал, что один действительно был. Она появилась с утра, когда через оконную мозаику в комнату стал литься оранжевый свет. На ней было все то же голубое платье, она все так же спокойно смотрела на меня. Знаете, у них особенные глаза. Есть в них что-то особенное, какая-то искра, которая выдает мне их без остатка. Я мог с легкостью определить ведьму, лишь бросив на нее взгляд. Мой дар – мое проклятье. «Адам…» Я поднял голову и спросонья чуть не свалился с кровати. Мне захотелось ополоснуть лицо водой, а лучше вообще всю голову в таз сунуть. Чтобы смыть остатки сна. Но это был не сон. «Адам…» Я вгляделся в ее призрачное лицо. Она не могла быть настоящей, сквозь живых не просвечивают стены. Призраки преследовали меня повсюду, я уже привык, но этот никак не хотел замолкать. Она все говорила и говорила, а единственное слово, которое мне удалось разобрать, – собственное имя. Мама больше не приходила ко мне, и это пугало. С другой стороны, я был счастлив, что могу спокойно догореть на своем костре. «Адам…» Тяжело жить, когда призрак постоянно зовет тебя по имени. К концу второго дня это начало выводить меня из себя. – Что тебе нужно? – громко выкрикнул я. Громко, слишком громко для маленькой комнаты, в которой находишься один. Но вряд ли кто-то обратит внимание на сумасшедшего священника. Ответом мне послужили грустные темные глаза. Я гулял по городу. Страха заразиться больше не было, я не страшился смерти. Что мне смерть, когда за мной по пятам идет умерший? Призрак следовала за мной всюду и даже сидела рядом в таверне и пила дешевый эль. Священникам нельзя употреблять спиртное, и я каждый раз переодевался в простую одежду, сбегая из церкви. Рафаэль замечал мои отлучки, но молчал. Я был не самым большим разочарованием на свете. – Эй, парень, поделись-ка выпивкой! – Какой-то пьяный мужик плюхнулся на место призрака, и она мгновенно растаяла. «Адам…» – Заткнись! – искренне посоветовал я ей. Знаю, священнику и ругаться запрещено, но, оказываясь в таверне среди обычных людей, я не мог вести себя по-другому. – Это ты мне, что ли? – заревел толстый боров, подсевший ко мне мгновение назад. Лицо его налилось кровью, он засучил рукава. Что ж, я был не против драки. Его пьяные удары легко было перехватить. Спустя несколько ударов сердца он уже лежал без памяти на полу. Громкая музыка и бездумное пение завсегдатаев таверны оглушали, и я выбрался на улицу в надежде глотнуть прохладный воздух. Мне хотелось насладиться им, остудить разум, вернуть смирение, но я не мог. На улице стоял июль. * * * «Адам…» – Как твое имя? – Нужно же было с чего-то начать. Призрак покружила по комнате и пристроилась на краю кровати, там, где обычно сидел Чейз. «Надия». Ее светлые эфемерные кудри развевались на ветру. Но разве в мире призраков есть ветер? Надия никогда не уходила. Я видел ее даже во снах. Она заменила маму, стала верным моим спутником. Когда я горел, она горела вместе со мной, когда я кричал, кричала она. Умирал я, умирала она. Надия говорила медленно, растягивая слова. Она рассказывала мне ересь, о которой предостерегал Рафаэль. Я боялся, но не мог прекратить слушать. Умершую ведьму не так-то легко заставить замолчать. Верховная она или нет. А Надия была Верховной. Она говорила, что лишь защищала своих сестер. Она не хотела умирать. Я не спорил. Если бы моих братьев попытались убить, я бы тоже пришел им на помощь. Наверное, пришел бы. * * * В августе черная смерть наконец отступила. Город еще долго оплакивал и причитал об умерших, но пришла осень, и люди стали приходить в себя. Урожаев по-прежнему не было, так что народ продолжал голодать. С холодами пришло безумие. Я продолжал убивать. Надия стояла за моей спиной; каждый раз я слышал ее истошный крик, стоило мне занести меч над очередной ведьмой. Она плакала, долго и навзрыд. И я утешал ее. Чейз перестал выходить из своей комнаты. Я старался навещать его, когда мог, но уже не замечал его отсутствия. Моей жизнью завладели призраки. В очередную холодную ночь мы прятались в его комнате и слушали завывания ветра. Я, Чейз и Надия. Двое святых отцов и призрак. – Тебе нужно выйти в город, – сказал я другу совершенно равнодушно. – А иначе ты забудешь, что такое свежий воздух. Чейз молчал, уставившись на иконы. В его ангельских глазах я больше не видел радости, не видел задора. Их огонь погас. Чума не забрала его жизнь, но сломила лучше любой пытки. – Чейз, скольких ты убил за последний месяц? – Четырех, – послышался глухой ответ. – Еще задушил двух младенцев. На них были проклятия ведьмы. Они не хотели кричать при рождении. Я вспомнил свое последнее убийство. Кровь стекала с меча, падая на промерзлую землю и едва дымясь перед тем, как растаять. Ведьме было восемь. «Он скоро умрет». Надия провела тонкими пальчиками по его щеке и резко отпрянула. Она понимала, я понимал.