А ведь мне выдавали что-то другое… я смутно помню свой первый шаг в ослепляющую жаркую белизну, помню падение… я даже помню свое сдавленное мычание… и как сначала даже участливые голоса встречающих быстро становятся глумливыми и жадными… и у меня что-то забрали… – У меня что-то забрали – улыбнулся я в лицо меднокожей крепкой бабище. Она впечатляла всем – начиная от густой длинной гривы удивительно серых волос и кончая могучими накачанными ляжками. Из одежды на ней была лишь растянутая крепкими сиськами застиранная синяя футболка с красным крестом и свободные короткие шорты. В этой жаре от нее пахнуло цитрусовыми и медикаментами. Опустив все свое новое имущество на разделяющий нас прилавок, я покосился на свисающий сверху красный «фрукт» полусферы наблюдения, запоздало вспомнив, что надо было проверить интерфейс и многое другое… Голова еще не включилась. Да и сам пока как жопой дебила ударенный – в голове каша, меня потряхивает и этот озноб говорит о воспалении или ином нехорошем процессе внутри тела. – У тебя многое забрали, Влуп. – Влуп? – переспросил я. – Влуп – кивнула я. – Кого ты Влупом назвала, су… – Прежде чем оскорбить… подумай о лекарствах у меня под жопой. О лекарствах, что на полках так и останутся, не перейдя в твои вены… – Влуп? – Что в имени твоем? Обычная кликуха… как у всех здесь. Я Зорга. – З… з… – скривился я – Я все время слышу имена на «З». Что за херня? – Спустя год после рождения на этом славном берегу ты получаешь право сменить данное принимающими тебя имя. Я была Клушкой. Стала Зоргой. – Почему? – Потому что правителей Вилки зовут Зилра и Зилрой. Близнецы… – В той башне, да? – из-под полей башни я глянул в сторону океана, но уткнулся взглядом в развешанные на веревке трусы. Вот так всегда – от цели отделяет чья-то постирушка… – Верно. В той башне. И у нас считается круто, если твое имя начинается на ту же букву, что и у камерфуриров Зилры и Зилроя. Что тебе надо, Влуп? Зачем пришел? – Оди – произнес я, заглядывая ей в глаза – Я Оди. Гоблин Оди. – Гоблин? – фыркнула она, ничуть не устрашившись выражения моего лица – Смешно… Я нурса Зорга. Старшая нурса. Что тебе надо, самоназванный Оди, что еще не прожил целый год и вряд ли проживет… – Лекарства. – Какие? Дурью не торгуем. – Которые нужны для всего этого – я указал на свои раны – Прямо сейчас. ЕЩЕ Воды для питья и мытья. Нормальную одежду. Нормальную жратву. – У нас здесь не ночлежка, Оди. И бесплатного ничего не… Я уронил на прилавок связку нанизанных на бечевку монет: – Забирай. Хватит? Если надо – потом найду еще. – Откуда у тебя столько песо, гоблин Оди? – с крайней задумчивостью поинтересовалась Зорга, смещая взгляд на завернутый в тряпки тесак и ремень сумки. – Нашел. – Слушай… забитые и обреченные вроде тебя бывает и срываются в праздник… творят разное… но ты же понимаешь – если ты натворил дел, то за тобой придут… Ты избил кого-то? Покалечил? Всякое случается от перегрева и унижений… – Избил? – удивился я и поморщился от жжения в глазах – Ну что ты… Подавшись вперед, упершись мускулистыми руками в заскрипевший прилавок, двухметровая женщина тихо пробормотала: – Гоффурир Замрод. – Кто? – Гоффурир Замрод, дубина! Он из тех, кто подобрее. Если натворил дел – найди его прямо сейчас и упади в ноги. Покайся. Попроси его наказать тебя справедливо и пообещай отслужить жизнью за его доброту. – Нахрена? – изумился я. – Праздник скоро кончится, сборщик! Не понимаешь? Голова у тебя вроде проснулась – вон как заговорил. И зло ухмыляться научился. Крутая усмешка тебя от кнутов надсмотрщиков не защитит. А перед закатом они начнут разбираться в случившемся во время праздника. Найдут тебя и публично… – Распнут? – предположил я и удивленно моргнул, когда Зорга испуганно отпрянула назад. – Тихо, планк тупой! Не вздумай больше о таком говорить! Убьют! – Да ну? – Ты не мог знать – чуть успокоилась Зорга – Тебе не рассказали, как каждому из вылупленных черепашат. Ты же был не в себе. Поэтому и не усвоил главных правил. Запомни – никогда не произноси такое вслух! Про… вбивание гвоздей в руки и ноги… – Распинание? Или как правильно сказать о том, как кого-то приколачивают к кресту и начинают пытать? – Тихо! – Слушай… старшая нурса Зорга… начинай меня лечить. Всем что есть. Заодно и поговорим. Или не нужны мои деньги? Помедлив пару секунд, она пожала широченными плечами и подняла разделяющую нас широкую темную доску: – Вон та койка в глубине. Но учти – зряшный перевод песо. Все равно тебя забичуют. – Главное не распнут на кресте… – Заткнись! Еще раз повторишь – и лечения не будет. – Ладно – выдохнул я, снимая шляпу и вешая ее на торчащий из столба колышек – Лечи.. Стянув трусы, я медленно уселся на койку и замер, широко расставив ноги, уложив кисти выпрямленных рук на серую простыню. Ждать пришлось недолго. – Открой глаза пошире и не моргай – велела нависшая надо мной старшая нурса – Глазные капли. У тебя даже зенки обожжены. Совсем тупой, раз на солнце пялишься? – Я увидел твою огромную жирную жопу и меня аж ожгло… – Как же ты разговорился наглый мелкий смертник… сегодня твой болтливый язык вырвут на центральной площади Сорокушки… и я увижу это… Моргнув, я ощутил сбегающие по щекам химические слезы, а в глазах разлилась блаженная прохлада. Заставив меня снова открыть веки, нурса повторила прокапывание и отошла, чтобы вернуться со шлангом. Поднявшись и встав на бетонный пятачок со сливом – значит, сточные воды не бегут в океан, а уходят куда-то под пляж – я замер под несильными струями мутной воды, что смыла с меня соль и остатки грязи. – Ого… раз, два… три… четыре… ты сам разрезал вздутия? – Ага. – Судя по форме одна от личинки ковалькиса. – Была такая. Белая. – Что сделал с ней? Продал? Оттуда деньги? – Выкинул. – Что? – Выкинул к херам. В океан. – Ты придурок?! Она стоит тридцать песо маленькой! А если вырастить у себя под кожей почти до вылупления – можно продать старшим надсмотрщикам минимум за сотню! Хотя чем дольше растишь, тем больше шансов сдохнуть от токсинов, что она подает тебе в кровь… и последние дни ты скорее овощ, а не человек… Выкинул?! – Хотел сожрать ради белка… но подумал, что она может быть ядовитой. – Ты спас себя, кретин. Сожри ты личинку… умер бы в корчах… но умер бы на теплых волнах блаженства несущих тебя прямо в рай. Чтобы словить кайф от ковалькиса достаточно пары миллиграммов его внутренностей… – Наркота… – А ты выбросил. Я уж успокоилась – подумала, что вот так ты денег и добыл. – Не – качнул я головой и взглянул на прикрытую трусами кожаную сумку папы Гольдера, лежащей у койки так, чтобы прикрыть револьвер, тесак и нож. Мне хватит двух секунд, чтобы дотянуться. Но тут можно не дергаться. Стоя под струями прохладной воды, я продолжал оглядываться. Лечебница находилась впритык к опреснителю. Прямо в центре лагеря. Она представляла собой огромный брезентовый шатер разделенный на десяток закутков с помощью тканевых стен. Несколько затянутых мелкой сеток окон обеспечивали вентиляцию и обзор. Внутри относительно прохладно, а по коже струится воздушный поток от трех медленно крутящихся под потолком вентиляторов. В шатре две красные полусферы – одна у входа, другая прямо по центру и не скрывает торчащих из нее стволов. Я углядел игольник и автоматный ствол. Ничего похожего не медблок я не углядел. Зато увидел стоящий в одном из закутков высокий металлический операционный стол, несколько запертых стальных шкафов, штабель контейнеров… в общем, это все можно было смело назвать полевым госпиталем без каких-либо вкраплений автоматики. – Ты доктор?