«Послушай, кошка, если ты немедленно не бросишься спасать Жака, я напущу на телевизионную антенну паразитов». Не знаю, способен я это сделать или нет, главное, что она мне верит. Вижу, она охвачена сомнениями, читаю в ее сознании воспоминания о помехах на экране, вызванных грозой, о «снеге» вместо изображения. Хуже того, ей доводилось переживать поломки в телецентре и даже забастовки телевизионщиков. Гляди-ка! Привет, киска. Впервые ты решила об меня потереться. Какая ты ласковая, как приятно гладить тебя по шерстке! Лучше поиграть с тобой, чем с этой штуковиной там, на плите. 36. Венера, 2 года Вчера я долго стояла перед зеркалом и гримасничала. Меня не портят даже гримасы, я все равно себе нравлюсь. Родители надели на меня непромокаемые трусики из розового атласа и сказали, что в них я могу «писать» и «какать». Не знаю, о чем они. В ответ на мое недоумение мама показывает, что к чему. Я рассматриваю желтую жидкость, нюхаю, морщусь от отвращения. Непонятно, как такое красивое тело, как мое, умудряется выделять такую дурно пахнущую жидкость. Я очень сержусь: это несправедливо! И вообще, щеголять в подгузниках унизительно! Видимо, писают и какают все люди без исключения. Так, по крайней мере, утверждают мама с папой, но я им не верю. Наверняка эта клевета распространяется не на всех. У меня болит голова. У меня часто бывают головные боли. Случилось что-то важное – я забыла что. И пока не вспомню, голова будет болеть. 37. Игорь, 2 года Мама хочет меня убить. Вчера она заперла меня в комнате с широко открытым окном. От ледяного ветра я продрог до костей, но нет худа без добра: у меня развилась устойчивость к холоду. Я выдержал. А куда деваться, когда нет выбора? Знаю, если я заболею, она не станет меня лечить. «Я тебя не боюсь, мамочка. Я все еще жив. Если ты не наберешься смелости и попросту не пырнешь меня ножом в живот, то, не обессудь, буду жить дальше». Она меня не слушает. Лежит в постели и посасывает водку. 38. Изумрудные ворота Мы с Раулем ищем другой путь в мир Семерок. Летим на восток, там возносимся к горной вершине, пытаемся через нее перемахнуть, но утыкаемся в невидимую преграду. – Что я тебе говорил? Мир ангелов – тюрьма тюрьмой, – угрюмо цедит Рауль. Перед нами как бы невзначай возникает Эдмонд Уэллс. – Что это вы тут затеваете? – осведомляется он с усмешкой. – Довольно с нас этой работенки. Наша задача неосуществима, – выпаливает Рауль, с вызовом уперев руки в боки. Эдмонд Уэллс понимает, что дела плохи. – Что об этом думаешь ты, Мишель? Рауль опережает меня с ответом: – Наши яйца проклевываются уже сваренными. Нам подсунули беспокойного неуклюжего Жака, поверхностную Венеру, склонную к нарциссизму, и Игоря, которого норовит прикончить родная мать. Те еще подарочки! Эдмонд Уэллс на моего друга даже не смотрит. – Я обращаюсь к Мишелю. Что об этом думаешь ты, Мишель? Я не знаю, что ответить. Мой наставник напирает: – Ты ведь не испытываешь ностальгии по жизни смертного человека? Я оказался между двух огней. Эдмонд Уэллс обводит широким жестом горизонт. – Ты страдал. Тебе было страшно. Ты болел. Теперь ты – чистый дух. Ты свободен от бренной плоти. Говоря это, он прожигает меня взглядом. Рауль пренебрежительно пожимает плечами: – Мы полностью утратили осязание. Толком сесть и то больше не можем. Он демонстрирует, как это происходит: падает, как бы пролетая сквозь несуществующее кресло. – Зато мы больше не стареем, – напоминает Эдмонд Уэллс. – Мы не замечаем течения времени, – спешит возразить ему Рауль. – Нет больше ни секунд, ни минут, ни часов. Ни ночей, ни дней. Времен года и тех нет. – Мы вечны. – Зато у нас больше нет дней рождения! Обмен доводами ускоряется: – Мы не ведаем страданий… – Мы вообще больше ничего не чувствуем. – Мы общаемся духовно. – Мы больше не слушаем музыку. Эдмонд Уэллс не собирается уступать: – Мы носимся на головокружительных скоростях! – Но при этом перестали чувствовать на наших лицах ласку ветра. – Мы непрерывно бодрствуем. – Зато нам больше не снятся сны! Мой наставник все еще не прочь переспорить моего друга, но тот тоже не лыком шит: – Больше никаких удовольствий, никакого секса. – Зато мы не испытываем боли! – начинает повторяться Эдмонд Уэллс. – В нашем распоряжении доступ к любым знаниям. – А книги? Нету! В рае даже библиотеки нет… Этот довод задевает моего наставника за живое. – Верно, книг у нас нет, зато… зато… Он роется в памяти. Вот что он оттуда выуживает: – Просто книги нам ни к чему. Жизнь любого смертного несет в себе захватывающую интригу. Это лучше всех на свете романов, лучше любого кино: наблюдать обыкновенную человеческую жизнь с ее яркими неожиданностями, сюрпризами, тяготами, любовными разочарованиями, успехами и неудачами. Причем все это – ПОДЛИННЫЕ истории! На это Раулю Разорбаку возразить нечего. Но Эдмонд Уэллс не торопится торжествовать. – Раньше я был таким, как вы. Я тоже бунтовал.