Позади послышались тихие шаги, полоска моего давления слегка скакнула. Как я выучил цифры, зайца сменили стандартные индикаторы: давление, уровень холестерина, целая куча гормонов, показатели активности, здоровья — все это мало что мне говорило, разве, кроме последнего. — Так и знала, что ты здесь, — зашуршала одежда, Марико опустилась рядом, со стуком положила снятые туфли. — Натирают, — хозяйски протянула руку к пирожному, откусила. — Это же твой праздник, — я кивнул вниз. — Ага, праздник, они думали, я не слышу, старикан Канг сказал отцу: твоя дочка уже взрослая и я выбрал ей мужа. Слыхал, выбрал! Из Семьи Лян, мол мы давно должны были породниться. Как… как… на случку! — Марико зло схватила следующее пирожное, между прочим — последнее, зачавкала. — Объемся, стану толстой, и никто на меня не посмотрит, и не женится! Вот! Я не знал, что сказать, в конце концов, она знала, что с ее замужеством так будет, мы все знали. — Может, он окажется хорошим парнем. — Как же, держи карман шире! На следующий месяц назначили смотрины! Сбегу! Брошу все и сбегу! Я, между прочим, актрисой хочу стать, в театре… ну или модельером. Доев пирожное, она зло пошарила по тарелке, хотела что-то сказать, судя по выражению лица что-то обидное. Я же мучительно соображал, чтобы такое сделать, чтобы отговорить Марико. С одной стороны, если я расскажу папе, о ее решении бежать, я предам сестру. С другой, если не расскажу — подведу отца. Видимо, Марико поняла моя состояние, она улыбнулась, взлохматила мне волосы. — Не волнуйся, малыш Юй, никуда я не сбегу. * * * Сразу за дверью была комната, одним взглядом я охватил серые, пластиковые, как и крыша, стены с пучками трав на них, серый пол с двумя рваными циновками, кучу беспорядочно сваленных бамбуковых корзин в углу и несколько дверей, что вели в другие комнаты. На одной циновке сидела и плела корзину сгорбленная старуха, на второй, вытянув лапы и положив на них лобастую голову примостился голован. Когда я вошел, они оба подняли на меня глаза. Голован зарычал, но старуха цыкнула на него, и пес замолк. Надо сказать, во времена моего детства, мода на голованов была сильно распространена. Они не рождались такими, щенков подвергали изменениям сразу после рождения, усиливая рост лобных долей головного мозга. Отсюда голованы получили свое название, хотя череп у них был не очень большой. Голованы имели развитие пятилетнего ребенка, умели разговаривать, некоторые даже могли читать и писать. Со временем, организации защиты природы возмутились, и голованов запретили, хотя, как я знал, их еще делали в подпольных лабораториях. — Мой флайер сломался, могу переночевать? — спросил я. Старуха выразительно потерла большим и указательным пальцами друг о друга. — Де-сять кре-ди-ток, — гавкнул голован. Так как речевой аппарат их был не очень приспособлен для воспроизведения человеческих звуков, разговаривали они отрывисто, слогами, но понять было можно. Я кивнул в знак согласия, голован сходил куда-то вглубь дома и вернулся, сжимая в пасти старый, но, судя по зеленеющим индикаторам, еще работающий терминал, я мазнул по нему запястьем, и десять кредиток ушли к старухе. Морщинистой рукой она указала на одну из дверей. — Там, можешь спать там. * * * она подсела к нему за стол * * * Она подсела к нему за стол, ноги вместе, руки на коленях, взор опущен. Привычная поза, для него, для нее. Тот же овал лица, разрез глаз, линия губ и, вместе с тем, что-то не так. Это была Лилин, девушка, которую он любит, и не она, вне стен клуба, без привычного макияжа и блестящей одежды перед ним словно сидела незнакомка. Нет, Лилин была по-прежнему прекрасна, но как-то иначе, другой, земной что ли красотой. Вэньян так ждал этого момента, сотни раз проигрывал его в воображении, а сейчас сидел, не зная, как начать. Словно не было всех этих безумных ночей вместе, и жарких объятий, и слов страсти, и просто разговоров. — Ты пришла. Она подняла взгляд, и опять эта нотка грусти. — Не приходи больше в клуб, не надо, не трать деньги, если хочешь, можем встречаться здесь, нам разрешено выходить ненадолго. — Почему? — Вэньян и сам не понимал, что хотел этим спросить: почему не приходить? Почему она пришла? Почему к нему? Лилин налила себе чай, сделала осторожный глоток. — Я уже не кажусь тебе такой привлекательной? — Нет, что ты!.. — но язык не повернулся сказать, что он любит ее. Да что же, Боги-демоны с ним такое! Лилин, его Лилин, девушка, которой он бредил последние месяцы, вот она — рядом, руку протяни, а он, словно воды в рот набрал, или чая. — Меня ведь даже не Лилин зовут. — Как так? — опешил Вэньян. — Еще на входе, мы сканируем клиентов, имя, доходы, положение, история в вирте, социальные сети, все, что можно узнать, к тому же разговоры в клубе прослушиваются и, когда клиент приходит к нам, почти всегда угадываем с именем. Кто была эта Лилин? Какая-нибудь актриса? Первая любовь? Думаю, любовь, почти всегда она, не обязательно взаимная. Вэньян кивнул. — Как… как твоя настоящее имя? Она грустно улыбнулась. — Какая разница, да я и сама почти не помню. Нас выкупают у родителей еще подростками, воспитывают, изменяют, учат, и для каждого клиента я становлюсь тем, кем хочет он. — Выкупают? Нет, продажа людей, рабство запрещено… — Разве ты, поступая на работу и подписывая контракт, не продаешься? Разве миллионы людей не вступают в такое же принудительно-добровольное рабство? Принудительное потому что, если не продашься, тебе будет нечего есть, негде жить, заболеешь — лечить никто не станет, пропадешь — никто не будет искать. Все мы — рабы. Там, откуда я родом, это не такой уж плохой и почти единственный способ выбраться. Родители даже счастливы, если удается пристроить дочь, или сына, и им доход, и ребенок, считай, устроен. — Ты… тебе нравится твоя… жизнь? — он хотел сказать «работа», но одумался. Она снова сделал осторожный глоток. — В комнате, там, в клубе, ты же чувствовал себя иначе, верно? Вэньян кивнул. — Внутри распыляются феромоны, гормоны счастья, немного наркотика, газа правды, средств, стимулирующих половое влечение, все в строго выверенных и почти законных количествах. Это делается для того, чтобы клиент чувствовал себя счастливым, раскованным, влюбленным, чтобы еще хотел вернуться к нам. Ты ведь хотел, верно? Вэньян снова кивнул. — Это не я, это все химия. Похожие средства вводят и нам, мы влюбляемся в своих клиентов, почти искренне, ибо человек часто чувствует фальшь, и «почти», потому что умом понимаем — все это неправда, и, когда он уйдет, уйдут и чувства. Но так легче, поверь, для нас и для клиентов. Наш контракт не рабство, мы можем выкупить его, все девочки собирают, и я собираю. Если повезет, годам к тридцати… но я слышала, многие, кто уже собрал, так и остаются работать, ибо больше ничего не умеют, да и что или кто их ждет в том мире. «Я! Я тебя жду!» — хотел сказать Вэньян, но не сказал. Его, ее чувства — это все химия, ненастоящее. — Почему ты пришла… сюда? Лилин, а он мысленно продолжал называть ее так, грустно улыбнулась. — Не знаю. Я видела, как ты мучаешься, видела, что ты отдаешь последнее, ради встреч со мной, но я же знала, тебя тянет не ко мне, а ко всей этой химии, снова испытать то, что испытывал, как наркомана, я видела, что ты скатываешься и… — Пожалела. Она грустно улыбнулась. — Я не знаю. — Как твое настоящее имя? — Мей, меня звать Мей. — Мей, я не приду больше в клуб, я не назову тебя больше Лилин, но я прошу тебя, давай еще встретимся, здесь, или где ты захочешь. Как часто вам можно покидать заведение?