– Убирайся вон, говорю тебе! Видеть я тебя больше не хочу! Даю тебе три дня, и чтоб духу твоего здесь не было! – Мама, но мне некуда идти… – Куда хочешь! Снимай квартиру, комнату, уходи куда хочешь! Меня это не интересует! Убирайся, чтобы я тебя больше не видела! Она вышла из кухни, хлопнув дверью, а я осталась сидеть в полной растерянности. * * * …Лилечке, конечно, были приятны ухаживания Истратова. Взрослый мужчина, занимающий важный пост, – это не сопливый соседский мальчишка. Кроме того, он был ей все равно как брат – по крайней мере, раньше. Но выйти замуж? Вот так, неожиданно? И после того, как он нанес страшное оскорбление ее отцу? В чем заключалось это оскорбление, она бы сейчас и не вспомнила, но о Залмане в доме никогда не говорили с тех самых пор, когда он в ярости покинул его. Не говорили – значит нельзя было. Значит, есть в нем что-то, что делает его человеком не их круга, чужим, почти что гоем. Хотя с гоями часто бывает легче и проще, чем со своими. Она часто ходила на рынок, потому что у Ханы сил на домашние хлопоты оставалось все меньше. У входа на базар всегда было многолюдно. Нищие и пьяницы, торговцы подержанным товаром и скупщики краденого, всевозможные мутные личности толпились здесь, совершая свои темные делишки. Лилия привыкла к ним, как к неизменному городскому пейзажу, и мало обращала внимания, но иногда все же останавливалась, чтобы поглядеть на старух, которые, усевшись на большие тюфяки, предсказывали будущее, гадая на бобах. Никогда в жизни не подходила она к ним, ведь мать строго запретила приближаться к этим страшным женщинам. Но Лилия чувствовала себя такой одинокой и беззащитной, ей хотелось услышать, что будущее ее не столь безотрадно и пугающе, как настоящее, и она решилась подойти к одной из старух. Та знаком указала ей на маленький табурет. Лилия села. Старуха протянула ей грязную черную руку. – Деньги давай. Лилечка порылась в кармане, достала несколько монет – свои скромные накопления. Старуха сгребла монеты, внимательно их изучила, потом взглянула в лицо девушке и сказала: – Думай. – О чем? – О чем хочешь знать. Старуха вывалила на большой блестящий поднос ровно сорок одну фасолину. Разложила кумалак[54], разбила бобы на три кучки и выстроила в ряд. Потом по какой-то сложной схеме начала перекладывать фасолины, пока не собрала три ряда. Наконец она глубоко задумалась. Лилия сидела тихо, стараясь не дышать. – Ты проживешь длинную жизнь, – произнесла наконец старуха. – Очень длинную. Может, сто лет, а может, и больше. Но жизнь твоя не будет счастливой. – Почему? – Помолчи, – резко ответила гадалка и снова замолкла. После долгой паузы она сказала: – Ты скоро выйдешь замуж. Твой муж тебя знает, и ты его тоже. Он будет намного старше и очень будет тебя любить. Но жизнь твоя будет тяжелой. – Почему? – снова спросила Лилия. – Не знаю. Старуха снова замолчала. Потом резким движением смешала бобы, вскинула голову и впилась в нее тяжелым взглядом. – Он страшный человек. Очень страшный. – Кто? Но старуха только всматривалась в ее лицо, ничего не отвечая. – Иди, я больше ничего не скажу. – Но… – Иди! – прикрикнула она. – Больше ничего тебе не скажу. Но помни: тебя ждет страшный человек. Глава девятнадцатая Делать было нечего. Конечно, и я, и мама прекрасно понимали, что за три дня я не найду ни нового жилья, ни новой работы, которая позволила бы самостоятельно снимать квартиру. Поэтому между нами установилась глухая вражда, и ни одна из нас не готова была идти на перемирие. Тетя Лиля, которая угасала с каждым днем, все-таки не могла не заметить моего угнетенного состояния. – Что стряслось? – спросила она меня как-то. – Меня мама из дома выгнала. – За что? – За то, что я тварь неблагодарная. Она ради меня собой пожертвовала, жизнь на меня положила, а я вот какая оказалась… – Дурой ты оказалась. – Почему это? – Потому что все, что человек делает, он делает исключительно ради себя. Не верь, когда говорят, что это ради семьи, или ради детей, или ради родины. Человек всегда руководствуется только своими собственными интересами. И только изредка это совпадает с интересами других. – Что-то вы такое сложное мне говорите. Мама здесь при чем? – Твоя мама жила всю жизнь так, как ей хотелось. Ей хотелось ребенка – она его получила. Но ребенок вырос. Ты выросла. Она этого не заметила. Вот и смириться не может с тем, что ее время ушло, а твое только начинается. Хотя и с большим опозданием. – Ну а делать-то мне что теперь? – Оставайся здесь. Пока не найдешь себе что-нибудь подходящее. Так я поселилась у тети Лили. Рома вызвался оплачивать мне полный рабочий день, и я стала круглосуточной сиделкой – заняла маленькую комнату по соседству со спальней, перевезла свои вещи, постелила на узкой кровати и начала обживаться. * * * …С кем посоветоваться? Кому поведать о своих страхах? В жизни никогда еще Лилечка не чувствовала себя такой одинокой и растерянной. Рассказать матери или сестрам? Нет, это невозможно. Подруг у нее нет, по крайней мере таких, с кем можно поговорить об интимном и важном событии. Остается только один человек, которому можно довериться, – Айдар. Вскормленные одним молоком, они всегда чувствовали связь между собой. Он, так же как и Залман, был намного старше Лилечки, но испытывал к ней братскую нежность, которая со временем имела шансы перерасти в мужскую любовь. В детстве они часто гурьбой бегали купаться на речку Алматинку, которая протекала через весь город. Вода холодная, с гор, речка мелкая и бурная, зато в ней были устроены запруды из камней, которые позволяли купаться в маленьких заливах без опасения быть унесенным стремительным горным потоком. С тех пор прошло много лет, но воспоминания о детской дружбе все еще связывали их. Лилечка вызвала Айдара на свидание в их условном месте, там, где находились мужские купальни. Они были особенно популярны в выходные летние дни, но в конце сентября, когда солнце не грело, как прежде, а вечерами становилось свежо, желающих искупаться было мало. Айдар пришел немало удивленный. Их отношения, близкие и доверительные, никогда не выходили за рамки приличий. Они были связаны тайной симпатией, когда каждый взгляд, каждое движение рук, каждое оброненное слово обладает секретным значением, понятным только двоим. Кроме того, они далеко не были уверены в чувствах друг друга. Ведь их разделяло абсолютно все: возраст, положение, религия, национальность… Кроме воспоминаний о детстве, когда Айдар был старшим братом и товарищем по играм, их, по сути, ничего не связывало, и все-таки что-то смутное, малопонятное тянуло друг к другу. Он пришел в сумерках. Она ждала его на берегу, задумчиво подбирая камешки и бросая их в реку. Ее тонкий силуэт, ее хрупкость, ее невинность вызывали в нем волну нежности. – Ты звала меня? – спросил он. Она резко повернула к нему лицо – прекрасное лицо с горящими глазами. – Да, мне нужно тебе кое-что рассказать. Лиля рассказала об ухаживаниях Истратова, о его настойчивости, о неясных, но вселяющих страх угрозах. – Айдар, что мне делать? – спросила она, и голос ее дрогнул. Он долго молчал. Потом обнял ее, прижал к груди и сказал: – Ничего не бойся. Пока я с тобой, я сумею тебя защитить. Он почувствовал, как она уткнулась в его грудь и рубашка взмокла от ее слез. Айдар и Лиля сговорились встретиться еще раз, через неделю. Виделись они обычно по вечерам. Молодые люди не признавались в этом вслух, но оба чувствовали, что об их связи стоит помалкивать. Не то чтобы в ней было что-то предосудительное или стыдное, но они знали, что их отношения никогда не найдут понимания ни у ее, ни у его родни. Поэтому они невольно стремились уйти из города, сбежать от чужих глаз, найти убежище там, где будут наедине. Так, однажды они отправились в горы. Было прохладно, начало ноября. По пути попадались то грубые кочки, то ямы, то растущие сплошной стеной кустарники. Многовековые деревья, уставшие от своей сложной, длинной жизни, роняли ветви на землю, а те врастали в почву, заполняя собой, своей мощью, все пространство, превращая все вокруг в густой непроходимый лес. Жирные, сытые корни, изнывающие от своей толщины и тяжести, как громадные черви, выползали на земную поверхность, обнажая зловещую клоаку сокрытой в глубине жизни. Земля была усыпана сморщенными листьями, дул сильный ветер. Чем выше, тем становилось холоднее. Ночью были заморозки. Правда, снег еще не выпал, но мертвые листья уже покрылись тонкой ледяной коркой, а остывшая земля стала твердой и угрюмой. Слева разверзлась горная бездна. В глубине, журча, протекал ручеек, ловко огибая разноцветные моховые островки, причудливо разлетевшиеся по дну, из которого вырастали грозные каменные глыбы с острыми углами и отвесными боками. Справа возвышалась глухая каменная стена, поглощавшая свет и звук. В воздухе чувствовался запах птичьего помета и прелых разлагающихся растений, ветер доносил слабые ароматы навоза, овечьей шерсти и дыма. Наконец добрались они почти до самого верха, до того края, выше которого начинались ледники. Взору их предстал дикий сад, вольно растущий в горной выси, ничуть не стесненный человеческим присутствием. Это были яблони-дички, гордость местных жителей. Летом у спелых яблок был удивительный сочный и сладкий вкус, а весной деревья цвели, завораживая своей мягкой и гармоничной красотой, нежными белыми и розовыми лепестками, от которых исходил медовый аромат. Сейчас же сад был сухой и мертвый. Голые деревья жутко, как привидения, вырастали из земли, а их ветви походили на щупальца страшного зверя.