Такого поворота сюжета я не ожидала. – Ваш, наверное, – неуверенно говорю я. – Вот это мне и не нравится. – А что вас не устраивает? – Да за такие деньги я еще поживу! Через четыре дня я опять сидела напротив блондинки с длинными ногтями. Она, как и в прошлый раз, встретила меня невидящим взглядом. – Заполняйте анкету. – Уже заполняла три раза. – И что? – И ничего. Не могу я на телефоне работать. – Почему? – Стыдно. Блондинка хмыкнула и впервые взглянула на меня с интересом. В ее глазах я прочитала что-то, напоминающее удивление. – Пока ничего нет, – сказала она после долгого раздумья. – Может, ты еще что-нибудь умеешь? Я погрузилась в размышления. – Вспомнила! – вдруг меня осенило. – Я в армии фельдшером служила. Может, это как-то поможет? – Вряд ли, – охладила мой пыл блондинка, – но надежда есть. Я вышла из бюро в самом угрюмом настроении. Денег не было, работы тоже, да и перспектив не просматривалось. Я села на лавочку в парке и развернула бутерброд с колбасой, который взяла из дома. Есть не хотелось. Хотелось плакать. Скверик, где я оплакивала свою незадачливую жизнь, зажатый огромными многоэтажными офисными зданиями, находился в центре города. День выдался нежаркий, что редко бывает. Дул несильный, но ощутимый ветерок. Листья на деревьях колыхались ему в такт, голуби деловито хлопали крыльями, курлыкали, догоняли и клевали друг друга. Желторотые скворцы, скрытые между акаций и баухиний[1], щебетали на разные голоса, заливались трелями и свистом, изредка высовывали свои черные головки и исполняли бесплатные сольные концерты для всех желающих. Солнце светило деликатно, как будто чуть застенчиво выглядывая из-за широких ветвей сикоморы, просачивалось сквозь яркие желтые мимозы, играло на огненных цветах красной акации. Прилетела колибри с синей головкой. Она воткнула длинный клюв в цветок бугенвиллии и зависла на несколько долгих секунд. Я смотрела на ее крохотное тельце, блестящую головку, трепещущие крылышки с завистью и тоской – ведь это красочное и разнообразное буйство жизни не имело ко мне совершенно никакого отношения. Я чувствовала себя подавленной и несчастной. Моя жизнь была абсолютно бессмысленна и пуста. У заливающегося в песне дрозда, у ползущей по земле улитки, у цветущего куста жимолости было какое-то тайное предназначение. У меня же не было никакого. Настало время обеда. Офисные работники начали потихоньку, тонкой струйкой, вытекать из огромных сверкающих зданий. Высокие женщины на тонких каблуках, с развевающимися по ветру волосами, придерживая дорогие сумки, засеменили в соседние ресторанчики. Я взглянула на свой бутерброд с дешевой колбасой и проводила их завистливым взглядом. Они принадлежали этому миру – блестящему, богатому, успешному… Они то и дело отвечали на звонки, в то время как мой телефон молчал по несколько дней. Они решали сложные и глобальные вопросы, в то время как я думала, как бы мне убить оставшееся время с минимальными потерями. Они ворочали огромными суммами, управляли вкладами, отслеживали тенденции на рынках, в то время как я с тоской размышляла, где бы мне разжиться парой сотен, чтобы хоть как-то дотянуть до конца месяца. Они были частью этого большого механизма, а я не подходила даже на роль мельчайшего винтика. Они продавали за большие деньги свои знания, умения и потенциал роста. Мне же продавать было нечего, кроме тела сомнительной привлекательности. Вдруг зазвонил телефон. У меня? Я вздрогнула от неожиданности. Кому могло прийти в голову искать меня? – Работа есть, – я сразу узнала хриплый голос блондинки из бюро по трудоустройству и впервые обрадовалась, услышав ее. – Но тяжелая. Не потянешь. – Потяну! – пообещала я. Неужели? Что она предложит на этот раз? Модель? Нет, для модели я тяжеловата. Телеведущая? Нет, кажется, картавлю. – Сиделка, – сказала блондинка. Я тут же представила ее длинные ногти, которые равнодушно барабанят по клавишам, пока она беседует со мной по телефону. – Женщина, старая. Плохо слышит. Плохо ходит. Ищет сиделку. Три уже отказались. Пойдешь? – Пойду, – ответила я и тоскливо вздохнула. Глава вторая На следующий день я отправилась на работу. Дверь мне открыл высокий мужчина средних лет, лысый, худощавый, с несколько брезгливым выражением лица. – Вы из агентства? – спросил он, окинув меня оценивающим взглядом. – Да, – ответила я на иврите. – По-русски говорите? – Да, – ответила я. – Это хорошо. Мужчина буравил меня взглядом маленьких, умных глаз. – Я должен вас предупредить, – сказал он хриплым, грубым голосом, – мама – человек тяжелый. С ней сложно ужиться. А вам придется видеться каждый день, по много часов… Вы понимаете? – Понимаю. Он продолжал изучать меня. Невысокая, коренастая, я никогда не блистала красотой, и если раньше спасало очарование юности, то теперь и оно стало меня покидать. – Не думаю, что вы понимаете, – сказал мужчина. Я съежилась под его тяжелым, пытливым, недовольным взглядом. – Мне нужна работа. Он промолчал. – Присядь здесь, – указал он на стул возле круглого столика, покрытого клеенкой. Я осмотрелась. Это была маленькая квартирка, опрятная, но несколько запущенная. Стены и потолки давно не белены, а в углах заметны следы плесени. Окна чистые, но рамы в некоторых местах расколоты. На полу кое-где виднелись трещины, на стенах – подтеки. В единственной вазе, стоявшей на небольшом полированном столе, – давно засохшие цветы. На выцветшем, то ли розовом, то ли фиолетовом, диване – пыльные подушки. – Это она? – послышался старческий голос. – Мама, ты только не волнуйся. Я встала. Из темной глубины коридора медленно выползала старуха. Опираясь на ходунки, она с трудом двигалась по направлению ко мне. В комнате было жарко, но кондиционер не включали. Старуха, одетая в легкий халат и теплые тапки, согнувшись над ходунками, еле-еле передвигала ногами, при этом не забывая недобро поглядывать на меня. Наконец она доплелась до стола и плюхнулась на стул, где я только что сидела. – Ну? – она вопросительно посмотрела на меня. – Здравствуйте! – Я пыталась говорить, как можно вежливей. – Я Ева. – А мне какая разница? – Старуха сразу же поставила меня на место. Удивительно – несмотря на дряхлость и немощность, глаза у нее были живые и умные. Темные, глубоко посаженные, с сохранившимися ресницами, они смотрели внимательно, словно заглядывая в самое сердце. – Что умеешь делать? – Вообще-то, в мои обязанности входит ухаживать за вами. – Я попыталась встать в защитную позицию. Она только усмехнулась: – Гулять я не буду. Не в детском садике. – Хорошо. – Готовить мне не надо, я твою отраву есть не буду. – Хорошо. – Читать мне не надо, сама грамотная. – Понятно. – Телевизор я не смотрю, там сплошная дрянь. – Ясно. – Что тебе ясно? Что ты тут делать собираешься?