Спина тоже горит огнём, пульсирует и хочется в голос стонать. Несмотря на дикую боль — я всё-таки жив. Но только… — Кто же я? — хриплю самому себе. Последнее, что помню — это бой не на жизнь, а на смерть. Помню, что домой возвращался я с отрядом, и нападение оказалось неожиданным для нас. На нас напали наёмники. Не разбойники, не враги, с которыми новый король заключил мир, а воины, что пришли с одной лишь целью — убить. Но я жив… Всё ещё жив, несмотря на все старания войны и наёмников. Я промок насквозь. Лежу на берегу реки и не могу вспомнить ни себя, ни в какой стороне мой дом. И есть ли он у меня? Чутьё говорит, что есть. Порыв холодного ветра проносится над речным берегом, и я начинаю дрожать. Да, я выжил в смертельной схватке, но остаться в живых и дальше — это будет гораздо труднее. С трудом вспоминаю, что наёмников было гораздо больше по численности. Пятьдесят наёмников против десяти. И нападение случилось перед рассветом. Расслабились, решили, что раз война окончена — то беды ждать не стоит. Сажусь и морщусь от боли. С губ невольно срывается стон. Поднимаюсь на непослушные ноги, держусь руками за шершавый ствол дерева. Прислоняюсь левым боком к дереву и выскребаю из носа, ушей и глаз грязь да засохшую кровь. После снимаю кольчугу и остальную одежду, дабы оценить свои увечья. Правый бок покрывают кровоподтёки — рёбра в синяках. Уверен, несколько из них сломаны. Но не рёбра волную меня, а глубокая рана, оставленная мечом. Полоса проложена от груди до бедра. Заглядываю себе за плечо. Мне удаётся увидеть, что вся спина представляет собой сплошное кровавое месиво — изодранная и кровоточащая. Со спиной поработал зазубренный топор. Я чувствую невыносимую боль, но я должен терпеть и выбираться отсюда. Должен найти выживших после боя и помощь. Без целителя я долго не протяну. Значит, нужно спешить. Меч неизвестно где. Из оружия у меня имеется лишь короткий клинок, припрятанный в голенище сапога. Хоть какое-то оружие есть. Но в любом случае перспектива удручает: я нахожусь в одиночестве посреди лесов и даже понятия не имею, где именно. Я не помню себя. Не помню и не знаю, куда нужно идти. Правда, можно пойти вдоль реки. Все реки текут на север, с гор к холодному морю. Значит, пойду на север. Почему-то туда тянет, а не на юг, высоко в горы. Но меня ждёт впереди холод. Смертельный холод. Если не просохну и не залечу раны, то на вторую ночь у меня руки и ноги почернеют от холода. И тело моё начнёт гнить кусок за куском, прежде чем я дойду до людей. Или же, я раньше сдохну от голода. — Проклятье… — бормочу устало. Но паники не испытываю. Ощущаю лишь сожаление и смятение. Не совсем приятно не знать о том, кто ты есть. Вздыхаю и со стоном вновь одеваюсь. Мокрая одежда неохотно слушается. Раны болят так, что впору орать и молить Инмария о скорой смерти. Но я терплю. Я должен найти отряд. Есть надежда, что я выжил не один. Но после долгого плутания по лесу, когда уже светило уходит в закат, наконец, я выхожу на лагерь. Это мой лагерь. И глядя на него, понимаю, что надежда только что рассыпалась пеплом и сгинула в небытие. Смотрю на кровавое побоище и не могу сдержать эмоций. Падаю на колени и остервенело, вдавливаю пальцы в податливую землю, орошённую кровью моих боевых товарищей. В груди клокочет ярость, боль и горечь от подлой и недостойной смерти. К моим слезам примешивается мелкий колючий дождь. Под холодными брызгами высохшие волосы вновь прилипают к голове и лицу. Прижимаюсь лбом к сырой земле и рычу, разрывая лёгкие и срывая голос. Пальцами вырываю комья грязи и до боли сжимаю руки в кулаки. Поднимаю лицо и вновь гляжу на мёртвый лагерь. Вот чёрный опалённый круг, где был разведён костёр, на котором варилась похлёбка. Угли, сучья и котёл втоптаны в землю. Вся земля истоптана копытами разбежавшихся или уведённых наёмниками лошадей. Вот большое поваленное дерево, на котором сидели мои товарищи и предавались грёзам о скорейшем возвращении домой, а теперь трое из них были повешены на высокой сосне со вспоротыми животами. Я вижу разбросанные по поляне личные вещи — обрывки и обломки. Ещё двое моих людей лежат сломанными куклами — изрубленные точно зверским мясником. Бреду на непослушных ногах по поляне дальше и нахожу остальных. Все мертвы. Все зверки убиты. Я тоже должен быть убит и мёртв. Меня, как и остальных пытались изрубить в клочья, но вот незадача — я сорвался с обрыва и упал в реку, что вынесла меня далеко от лагеря. Это-то меня и спасло. Но я не чувствую радости. Меня начинает глодать вина — я жив, а мои товарищи нет. Но не время предаваться печали и горю. Убийцы могут вернуться в любой момент. Я должен спешить. Должен уходить отсюда. Но… Также я должен предать тела убитых боевых товарищей огню. Пусть у меня тело трясётся в агонии, горит и стонет, но тела своих людей так я не оставлю. Среди обломков нахожу огниво и кремень. Нахожу флягу с водой и худой мешок с хлебом. Снимаю с дерева тела. Собираю ветви, складываю их в погребальный костёр. Мёртвых кладу друг с другом. Оружие вкладываю в холодные руки. Высекаю искры и развожу костёр. Долго гляжу, как огонь сначала с неохотой, а после уже жадно поглощает тех, кто ещё совсем недавно был жив. Пока огонь освещает округу — я ищу оставшиеся целыми вещи. Всё, что может мне пригодиться. Походный мешок нахожу бесформенной кучей в кустах неподалеку. Его содержимое разбросано. Но я собираю и заталкиваю всё обратно. Верёвка, кусок вяленого мяса, ещё один нож и тёплая шкура, покрытая въевшейся грязью. Сгибаться больно. Перед глазами периодически темнеет. Голова идёт кругом, но я ещё держусь. Не забываю и про котелок — мятый и почерневший. В нём мы отрядом варили еду и вместе ели из него… Снова гляжу на костёр, что озаряет темноту леса и говорю простуженным голосом: — Мы с вами ещё встретимся, друзья. А до тех пор, прощайте. Гляжу на котелок и говорю совсем тихо: — Отныне нас только двое, ты да я. Только мы остались живы… Засовываю его в походный мешок и направляюсь от этого места прочь так быстро, как только могу. Иду на север, туда, где как мне кажется, меня ждут. Инмарий, верни мне память, ибо без памяти я и не человек вовсе.