— Она с Гансом Хигелем в банде? — Не знаю, Ганс Спесивый с ней часто бывает, а вот в банде ли они или просто милуются, не скажу. Не знаю того. — А где Ганс живёт, знаешь? — Нет, господа, клянусь, не знаю. — И про Вилльму, конечно, не знаешь? — не верил Сыч. — Про Вильму знаю, — вдруг сообщил трактирщик. — Да? И где же? — Фриц обрадовался. — В приюте живёт, у святой. — Что за святая? Что за приют? — Есть у нас приют, прецептория ордена святой Евгении. Вроде как послушницы там живут, а как монахинями становятся, или постригут их, или как там у них положено, так их в орден переводят, в монастырь куда-то. А пока это вроде приюта для непутёвых баб. — Что за бабы непутёвые? — интересовался Сыч. — Ну, девки порченные, которых родители из дома за распутство выперли, или жёнки от мужей беглые. Блаженные разные, все туда собираются, вот Вильма там и живёт. — А что там за святая? — спросил кавалер? — Старуха одна, что приют в стародавние времена основала, сама уже не ходит, лежит лёжмя, а все её за святую почитают. Народ прёт к ней за благословениями, а она и не говорит уже, только глазами зыркает, а к ней всё равно народ прёт. Чтоб хоть руку поцеловать, или даже хоть увидеть. — Месяц назад, у тебя, в твоём трактире, останавливался купец с того берега, звали его Якоб Ферье. Помнишь такого? — спросил кавалер. — Господа хорошие, да откуда же, у меня таких проходимцев дюжина в день останавливается, и с того берега, и с этого, и что на лодках приплыли, и что на телегах приехали, город-то людный, разве всех упомнишь? — причитал Руммер. — Не помнишь, значит? — переспросил Волков. — Господи, да откуда, — продолжал трактирщик. — У меня голова кругом изо дня в день, кого тут упомнишь? Слушал его кавалер и мало ему верил, скользкий был трактирщик. Не уж-то они так много тут купцов режут, что и упомнить не могут, сколько их было и откуда они. Нет, не верил ему кавалер. А уж Сыча провести этот прощелыга и вовсе не мог. Сыч смотрел с ехидной улыбкой на Руммера. — Врёт он, знает он, где Ганса искать, — на ухо Сычу сказал кавалер, — режь его, пока не скажет. — Резать-то оно конечно… Да, вот я что подумал, — Фриц Ламме помолчал. — А может съездим в приют, поглядим, может там она, вдруг повезёт нам. Вдруг там её застанем. А этого резать всегда успеем, куда он денется. Как всегда Сыч был прав. Волков глянул на Максимилиана: — Лошади? — Не рассёдлывал, господин. — Так, где твой приют, говоришь? — спросил Сыч у трактирщика. Глава 13 Вдоль забора сидели люди, хоть и не жарко было на улице. Богомольцы-паломники, что таскаются вечно по святым местам, старухи, хворые, увечные, бабы с детьми. Кто-то молился, кто-то ел крохи последние из тряпицы, кто-то кутался в лохмотья и дремал на ветру. У ворот стояла пара дюжин, в надежде, что пустят до святой. Люди слушали какого-то болтуна-проповедника призывающего каяться. Волков слез с коня, Максимилиан и Сыч распихали перед ним людишек, давая ему возможность пройти к двери. Ёган был при лошадях, монах, его тоже взяли, вдруг ведьму взять удастся, остался в телеге. Сыч рукоятью ножа начал стучать в красивую, крепкую дверь. — Отворяйте, — орал он. В двери распахнулось малое окошко, такое малое, только чтобы лицо было видно, и из него заговорил мужичок: — Чего вы? Матушка почивает, принимать и благословлять не будет сегодня. Ступайте. — Отворяй, говорю, кавалер Фолькоф желают поглядеть на ваш приют и поговорить с вашей главной, — продолжал Сыч. — Говорю же, почивает она, приходите к вечеру, — мужичок попытался закрыть окошко, да Волков засунул в него руку и схватил мужика за одежду: — Отворяй, не нужна мне твоя матушка, — грубо сказал он, — отворяй, или через забор перелезем, и кости тебе поломаем. — Не велено, — блеял мужик, пытаясь вырваться. А рука у кавалера была слаба ещё, и порезана вся, не удержал он его. Мужичок вырвался и сказал с достоинством: — Не балуй. Говорю, не велено, так идите с Богом. Кавалер глянул на Сыча, кивнул головой: «Давай». Сыч понял и сказал Максимилиану: — Подсоби-ка. — Чего вы удумали? — мужик через окошко пытался увидеть, что там делают эти люди. — Сейчас-сейчас, — обещал ему Сыч, — сейчас узнаешь, что мы тут удумали, когда кости твои хрустеть будут. — Открывай по-хорошему, последний раз прошу, — строго сказал кавалер. И мужик вдруг согласился. Сказал: — Открываю, супостаты вы. Лязгнул засов, Максимилиан толкнул тяжёлую дверь, вошёл и грубо отпихнул мужика с прохода, за ним вошёл Сыч и поднёс мужику к носу кулак: — Я тебе, — пообещал он. — Да чего вы? — бубнил мужик. — Кто таков? — грубо спросил Фриц Ламме. — А? — Михель Кнофф я, — представился мужичок. — Привратник? — И привратник, и истопник, и дворник тут. А Волков же шёл в дом, Максимилиан спешил за ним, они поднялись на пару ступеней, отворили дверь и вошли в большую залу. Тут был камин нетопленый с печкой, окна под потолком стеклёные, длинный, чистый, свежескоблёный стол. За ним две молодых женщины, в одинаковых платьях и чепцах лущили фасоль. Они с удивлением уставились на вошедших мужчин. Привратник Михель Кнофф семенил за Волковым и говорил просяще: — Господин, не надобно вам сюда, тут приют бабий, тут мужчинам недозволенно. Тут почитай монастырь. Волков остановился, глянул на него и спросил: — Кто тут старший? — Так-то матушка, но она скорбна болезнью, а ей помогает благочестивая Анхен. Она тут все дела и ведёт. — И где она? — спросил кавалер. И тут что-то изменилось вокруг. Словно света больше стало, или тепла в прохладном зале прибавилось. Изменилось всё вокруг, словно солнце вышло и греет всех, и светит на всех. Всё другое стало. И услышал кавалер за своей спиной красивый женский голос: — Здесь я, добрый господин. Он обернулся и увидал прекрасную, по-настоящему прекрасную, молодую женщину. Была она свежа, чиста и лицом и одеждой, из-под накрахмаленного чепца смотрели на Волкова огромные глаза цвета дождевой тучи. Серые-пресерые. А ликом она была такой, каким ангелы должны быть. Благочестивая Анхен потупила взор и присела низко. Волков тоже ей кланялся. И Сыч кланялся, а Максимилиан, стоял истуканом, рот разинув, смотрел на неё. Тут она подняла глаза на кавалера, глянула ему в лицо, прямо в глаза и словно увидела, узнала там что-то. Отвела взгляд, торопилась. Стала смотреть на его лоб. На свежий шов. Волков поглядел на Сыча случайно и опять увидел его красные глаза, страшные, без белков, с кровью глаза. И понял, что его собственные глаза не многим лучше. Вот женщина от них взгляд и отвела. Не очень-то приятно смотреть на такое. А она заговорила своим удивительным голосом, чистым, звонким, который хочется слушать и слушать: