– Нет, мамочка, это вы с папой купили в магазине, – отвечает папа Хедвиг. И тогда Хедвиг распахивает дверцу. В шкафчике пахнет стариной. Солдаты смотрят на неё своими живыми глазами. Хедвиг берёт одного, с латунным горном, приставленным к губам. Туууууу! – гремит горн. Это значит, что все должны идти в атаку. Солдаты с криком бросаются друг на друга и начинают стрелять. Хлещет кровь, головы летят с плеч. Лошадь отчаянно ржёт. Тууу-тууут! Следующий сигнал означает, что битва окончена. Бойцы возвращаются в лагерь. Многие так и остаются лежать на земле. Кто-то получил увечья на всю жизнь. Хедвиг ставит солдатика с горном на место и тянется в глубь шкафчика. Вот бы достать лошадку… Но случайно задевает фигурку, стоявшую с самого края. Солдатик срывается и с грохотом падает на пол! Хедвиг спрыгивает и хватает его. Сердце стучит так, что в груди почти больно от его ударов. А когда она поднимается, перед ней стоит бабушка, прозрачнее и серее тени. Хедвиг окаменела. Она не может сдвинуться с места, не может вымолвить ни слова. Они долго стоят и просто смотрят друг на друга. – Я устала, – говорит наконец бабушка совершенно спокойным голосом. – Пойду посплю. – Хорошо. Бабушка бросает взгляд на солдатика в руке Хедвиг. – Понравились тебе солдатики? – спрашивает она так, будто Хедвиг видит их в первый раз. – Да. Бабушка кивает. – Тогда они будут твои. – Сейчас? – Нет, не сейчас. Сейчас я хочу спать. И, шаркая, уходит в спальню. – Когда ты поправишься? – спрашивает Хедвиг. Бабушка не слышит. Дверь спальни со скрипом закрывается. – Что же ты творишь, этот шкафчик нельзя открывать! Из кухни прибегает мама. Она забирает у Хедвиг солдатика и ставит на место, а потом закрывает дверцу. – Бабушка захотела прилечь, – говорит мама. – Давай-ка собираться. Они едут в лифте, и сердце Хедвиг всё ещё колотится – как будто железо лязгает по железу. Это поразительно, что сказала бабушка, даже не верится. У папы в руках три мешка мятых рубашек. Когда они их перегладят, то снова поедут в город. И тогда, возможно, бабушке станет лучше. И тогда… возможно, думает Хедвиг, оловянные солдатики будут её. Стейк приехал – Хочешь, я поглажу рубашки? – спрашивает Хедвиг маму на следующий день. – Как мило, что ты переживаешь за дедушку, – отвечает мама. – Но ты ещё слишком маленькая, ты можешь обжечься. Я сама поглажу. – Когда? – Это не к спеху. У дедушки есть майки. – Он больше любит рубашки, – бормочет Хедвиг и плетётся на улицу. Июнь подходит к концу. Отцвела каприфоль, карабкающаяся по красным стенам «Дома на лугу». Птицы в лесу щебечут уже совсем не так бодро, как неделю-другую назад. Овцы дремлют в тени, куры зевают, стоя на одной ноге, а осёл Макс-Улоф серой тенью бродит по прохладной опушке. Когда настроение у него нормальное, на нём можно кататься верхом, но, как правило, он предпочитает одиночество. Возле домика для щенков стоит папа и точит косу. – Как всё заросло, – стонет он, поглядывая на высокую траву вокруг построек. Тут косить и косить. – У меня уже спина не разгибается. – Помочь? – спрашивает Хедвиг и тянет косу у него из рук. – Ай-ай, она слишком для тебя острая, – предупреждает папа. – Но я хочу! – Слушай, сперва подрасти. Отдай косу, пожалуйста! Хедвиг со вздохом выпускает косу и убегает. В такие бестолковые дни совершенно нечем заняться, а у мамы и папы никогда нет времени ни на что, кроме своих дел! Да ещё и Линда, лучшая подружка Хедвиг, уехала. Вообще-то Хедвиг и Линда решили, что этим летом будут играть почти каждый день. Но Линдина мама ни с того ни с сего запихнула всё своё семейство в машину и укатила в Сконе. Там у её приятельницы дача, всего в пятидесяти метрах от моря, поэтому теперь Линда вернётся домой только к началу школы. И никому нет никакого дела до того, что они там себе решили. Хедвиг смотрит по сторонам. Как бы ей хотелось, чтобы вдоль дороги жили другие дети, а не только она. Но это не так. Кроме заброшенного хутора да ещё одной развалюхи здесь почти ничего и нет. Все, похоже, норовят свалить отсюда при первой удобной возможности. Но вдруг кто-нибудь сюда, наоборот, приедет? Хедвиг садится на крыльцо. Я зажмурюсь, думает она. Так сильно, что увижу звёзды, а когда снова открою глаза, на дороге кто-нибудь появится. Кто-нибудь, с кем я смогу играть. А живот уже свело от волнения. Ей уже не кажется, что она придумала всё это просто ради того, чтобы время скоротать. Нет. Всё так и будет, это действительно произойдёт. А тут ещё петух в курятнике исполнил фанфары – словно в честь грядущих великих событий. Хедвиг зажмуривается. Сильно, ещё сильнее, так сильно, что звёзды заплясали у неё в голове. Синие и коричневые, даже глазам больно. Ещё чуть-чуть, думает она. Ещё чуть-чуть. И ещё немного. Всё! Она открывает глаза. Дорога пуста. Никого. Хотя нет, по дороге идёт кот. Живот болтается, как мешок, голова всклокочена и покрыта шрамами. Это Буссе, он живёт у Глюкмана, на повороте. Глюкман – наркоман. Окна у него забиты фанерой, чтобы никто не увидел, как он принимает наркотики. Хедвиг вздыхает. Вообще-то она представляла себе дружка повеселее, чем старина Буссе. Но, раз пришёл именно он, ничего не поделаешь. – Поиграем? – кричит она. Буссе молчит. – Иди сюда, поиграем! Хедвиг направляется к нему, но Буссе сворачивает на луг и вдруг как припустит. Хедвиг свирепеет. Такая скука, а тут даже старый соседский кот не хочет с ней играть! – Стой! Хедвиг бежит за Буссе. Чёрный хвост змеёй виляет в траве. Бодяк раздирает кожу, жжётся крапива. Бабочки взлетают из-под ног. Но вдруг Буссе исчезает из виду. Трава не колышется. Куда он подевался? Вон он! Мелькнул за плугом, который давным-давно стоит в траве и ржавеет. Человек, живший на хуторке в лесу, всё бросил и уехал лет пятнадцать назад. Чтобы догнать кота, Хедвиг прибавляет шагу. Буссе проворный, несмотря на отвисший живот. Он проскальзывает между ёлками и ныряет в заброшенный сад. Хедвиг недолго раздумывает. А потом бежит за ним. Трава здесь высокая и густая из-за сорняков. Вишни узловатые, ветки мягкие от мха. Ручка двери, ведущей в дом, заржавела, стёкла внутри затянуты паутиной. Домик называется «Чикаго». Изначально это место звалось «Какашкин луг», потому что всё вокруг было заминировано коровьими лепёшками, но тот, кто много лет назад решил построить тут дом, хотел выбрать имя покруче. «Чикаго» будет в самый раз, решил он.