* * * Вынужденно забитых обгорелых свиней возила на рынок Галина. Когда пришло время рассчитываться, между семьями возник очередной конфликт: Вера и Степан считали, что она должна была заработать в два раза больше, чем привезла, а сама Галина и Владимир с пеной у рта доказывали, что в спешке, да еще у оптовиков-перекупщиков получить больше было невозможно, а потеря времени могла привести к порче мяса. В результате Гаврины и Комаровы в очередной раз рассорились и все отношения прервали. Но Гаврины успешно справлялись с хозяйством. Отец с Сергеем забивали и разделывали свиней, мать возила мясо на рынок, но времени самой торговать не было, приходилось сдавать перекупщикам, на этом терялись приличные деньги. Да и колбасы они делать не успевали, сало не солили и не коптили, что тоже приводило к упущенной выгоде. – Ничего, зато с этими дармоедами не делимся, все в семье остается! – говорил отец. – А то помощи от них с гулькин хрен, а претензий – вагон! – Ох, Степан, нехорошо это, – кручинилась мать. – Родня все же… Они мыкаются без работы, да и нам лишние руки не помешают… Лучше, чем чужих брать… – Ладно, посмотрим, – уклончиво говорил отец. Сергей знал, чем дело кончится: при удобном предлоге родственники помирятся. Так было уже неоднократно. На этот раз предлогом послужило казенное письмо на имя Степана Федоровича, которое пришло уже в конце апреля. В конверте находился официальный документ – постановление об отказе в возбуждении уголовного дела по факту пожара в домовладении Гавриных. «Признаков умышленного поджога в ходе доследственной проверки не установлено, наличие бутылки из-под бензина не подтверждает преступного умысла, так как бензин мог храниться в сарае для хозяйственных целей… Гражданин Бабаскин, которого потерпевший называл в качестве возможного подозреваемого, во время пожара находился в Тиходонске, других недоброжелателей и врагов, по словам Гаврина, у него не имеется. Никого постороннего в момент возгорания поблизости не видели ни потерпевшие, ни соседи…» – Вот идиоты! Какой бензин может храниться в котухе?! – возмущался Степан Федорович. – Не в сарае, как они пишут, а в котухе! Свиньи, что ли, пользовались им в хозяйственных целях? – И потом, Никитос мог кого угодно нанять, а сам уехал, чтобы подозрение отвести! – соглашался сосед Василий. – Как захотели, так и сделали, – печально сказала мать. Соседи, принимавшие участие в тушении пожара, скорбно соглашались, ругали Горыныча и неизвестного следователя, сочувствовали Гавриным. Весть о несправедливом решении быстро облетела всю Яблоневку. И Комаровы пришли с сочувствием, принесли магазинную водку и мясной пирог, изготовленный не склонной к кулинарии Галиной. Примирение состоялось. К лету Гаврины стали отходить от пожара. Удобренная пеплом земля дала хороший урожай, и теперь каждый день Вера Петровна готовила молодую картошку, рассчитывая, что её хватит и на зиму, и на посадку. Начали восстанавливать уничтоженные огнем постройки, решили поставить новый крепкий забор, копили деньги на восстановление поголовья свиней. Гаврош, как мог, помогал родителям. Время близилось к обеду. Перед тем как поесть самому, Сергей пошёл вначале покормить свиней. Мать возилась в летней кухне, а отец с дядей Вовой меняли сгнившие столбы ворот. Новые столбы лежали рядом, заранее вбитые на четверть в металлические трубы, чтобы основания не гнили. Трубы решено было зацементировать. Дядя Вова готовил ямы: стоя на коленях, выгребал своими большими ладонями, как ковшом, землю и труху от старого столба, а отец размешивал лопатой цементный раствор в старом тазу. Гаврош насыпал в корыто поросятам смесь из молотой кукурузы и пшеничных отрубей, бросил большой пучок травы щарицы и пошел набрать ещё корма. С улицы донёсся приближающийся треск мотоциклетного мотора. Гаврошу он показался знакомым. Смутное беспокойство заставило его отвлечься от своего занятия. Из-за отсутствия ворот улицу хорошо было видно. «ИЖ Планета-3» с коляской почти уже проехал мимо, но сидевший в коляске что-то крикнул водителю, и мотоцикл резко свернул к дому Гавриных. Приехавшие были без шлемов, и Сергей узнал их сразу: за рулём сидел Чага, сзади – Худой, а в коляске – Никитос. Они подъехали почти вплотную к дяде Вове, чуть ли не упершись в него передним колесом. Чага заглушил двигатель, и все трое спешились. – Привет работягам! – оскалился Никитос. Дядя Вова высыпал пригоршню земли, обтрусил ладони и направился к рукомойнику. Степан Федорович сжал лопату в руках. – Чего надо?! – Свинины жареной купить хочу! Только чтобы не горелая! У тебя ж с зимы осталась? – Ты меня спалил и еще хвалишься?! Зубы скалишь?! Отец замахнулся лопатой, но Чага с Худым были наготове. Худой ухватился за черенок, повалил его на землю, вырвал лопату и ударил лежащего по голове с такой силой, что послышался хруст – то ли держак лопнул, то ли череп. Тут же подскочил Чага, и они вдвоём принялись избивать упавшего ногами. Удары сыпались без разбора – по голове и по телу. – Вы что делаете, гады! Дядя Вова, мочи их! – Гаврош кинулся на выручку, с разбегу прыгнул Худому на плечи, и свалил на землю. Вскочив, повернулся к Чаге. Но тот, оказывается, и впрямь был боксером – легко увернулся, ударил встречным в челюсть, и свет в глазах подростка померк, он бессильно опрокинулся на спину. Но быстро пришел в себя от крика Никитоса: – Худой, ты офуел?! Ты ж его замочил! Все трое стояли вокруг неподвижного отца. – Да я это… Не хотел… Он сам виноват, – гугниво оправдывался Худой. На шум выбежала из дома мать. Увидев лежащего на земле окровавленного мужа, пронзительно закричала. – Валим отсюда! – приказал Никитос. Они вскочили на свой «ИЖ» и, поднимая пыль, умчались по проселку в степь. Гаврош склонился над отцом. Тот был без сознания. Лицо – как один большой синяк, из раны на голове обильно текла кровь. – Ай-ай-ай! – запричитал подбежавший дядя Вова. – Как же так?! Что ж они, сволочи, сделали! – Чего ж ты не помог?! – зло спросил Гаврош, размазывая по лицу слезы. – Ты же десантник! Ты же один пятерых уложить можешь! – Да я же руки мыл… А это все быстро… Я и не вспопашился… Вокруг стали собираться соседи. – В больницу его нужно! – сказал Василий. – Сейчас я мотоцикл выведу, и повезём! Через несколько минут раненого погрузили в коляску «Днепра». – Вера, позвони фельдшеру, предупреди, чтоб ждал! – крикнул Василий, садясь за руль. Гаврош запрыгнул сзади. «Лишь бы дождался! Лишь бы дождался!» – стучало в голове. Он понимал, что произошло непоправимое и фельдшер ничем не поможет. Но примириться с этим было нельзя, требовалось что-то делать: бежать, нестись по воздуху, как будто они спешили к доброму и всемогущему волшебнику. Утирая передником слёзы, мать побежала к дому Кузнецовых – у главы поселения был ближайший телефон. «Днепр» резко рванул с места. Всю дорогу до Ореховки – только там можно было получить медицинскую помощь, – Гаврош придерживал голову отца. Как ни старался дядя Вася вести мотоцикл плавно, на разбитой дороге сильно трясло. Ворота к дому, в котором располагался фельдшерско-акушерский пункт, были открыты настежь. Фельдшер Кузьмич – пожилой худощавый мужчина в очках, встречал их на входе. – Заносите аккуратно! – командовал он. – Я уже вызвал «скорую» из Климовки! Давайте пока голову перевяжу… Через час приехал «УАЗ-452», именуемый в народе «таблеткой», с насквозь проржавевшими крыльями и большим красным крестом на двери. Кроме водителя в нем сидела лишь молоденькая, видимо только после медицинского училища, девушка-фельдшер. Она опасливо осмотрела пациента. – Тяжелый. В больницу надо. Тут ничего не сделаем! – Я поеду с вами, – сказал Кузьмич. – Помогу. Мужчины погрузили Степана Федоровича на носилках в «УАЗик». В сознание раненый так и не приходил. – Я тоже поеду! – собрался залезть в машину Гаврош. – Нет! – остановил Кузьмич. – Нечего лишним грузом ездить, там есть кому носить! Тебе сейчас там делать нечего, ему предстоит операция. Приезжайте утром. Фельдшер закрыл свой пункт на висячий замок, сел в салон, и «скорая» уехала. Василий с Гаврошем тоже отправились восвояси. Почти всю ночь Гаврош не спал: прислушивался, не лезут ли в дом Никитос с компанией, думал об отце… Рядом с кроватью, на всякий случай, поставил топор. Но никто не пришёл. Только на рассвете он уснул тяжёлым сном. А проснулся через несколько часов: пришел Иван Петрович Кузнецов. Глава, опустив глаза, потоптался у двери. – Что? – с надеждой спросил Гаврош. Мать поняла всё без слов и заплакала. – Позвонили из больницы… В общем, нет больше твоего батьки… Гаврош только кивнул. Глаза остались сухими. То ли уже готов был к такому известию, то ли просто разучился плакать слезами. Улучив минуту, когда остался один, достал блокнот с черной клеенчатой обложкой, куда записывал забитых свиней, и написал на последней странице: «Никитос, Чага, Худой». Потом подумал немного и дописал: «Дядя Вовка, десантник хренов…» Глава 3 Хоть нас везли в другую сторону 1992–1996 гг., с. Яблоневка – Н-ская воинская часть К окончанию школы Сергей был уже опытным резником. Начиная с девятого класса односельчане стали приглашать его забивать свиней. Одни заказывали резать горло, считая, что мясо так получается вкуснее, другие – колоть в сердце, чтобы потом вычерпать из грудины скопившуюся там кровь для колбасы… Гаврош выполнял всё безупречно. За работу платили четвертак – вполне приличные деньги, плюс давали обязательную долю – кусок парного мяса, а изготовив кровяную, ливерную или чесночную колбасу, приносили кружочек – словом, как взрослому резнику. Даже стакан самогона подносили. Сергей не отказывался – здоровье позволяло не пьянеть, только веселей становилось, да дурные тягучие мысли оставляли измученное сознание. Постепенно самогон стал нравиться, хотя не настолько, чтобы пить без повода. Зато он пристрастился к свежей свиной крови, и, может, поэтому (сам он был уверен, что именно поэтому), никогда не болел и, несмотря на небольшой рост, имел мощную фигуру и обладал огромной силой. Получив аттестат, Сергей остался в Яблоневке, хотя почти все одноклассники подавались в город – за лучшей жизнью. Но поступить в колледж, а тем более в институт, Гаврошу всё равно не светило. Да и не хотел он учиться – надоело, а помогать матери было нужно, и не только потому, что в селе без мужика тяжело. После смерти мужа Вера Петровна начала сильно выпивать. Тут же нашлись сочувствующие утешители из любителей дармовой выпивки и закуски. Все чаще дома у Гавриных стали собираться веселые компании, мать всё чаще заставляла Гавроша забивать свиней, чтобы потчевать гостей и обменивать мясо на выпивку. Иногда он выгонял надоевших пьянчуг, но каждый раз это влекло скандал с матерью. – Они же меня поддерживают! – кричала Вера Петровна. – Ты хочешь, чтобы я совсем слегла от одиночества? – Но у тебя же есть я! – с обидой отвечал Гаврош. – Ты же со мной пить не хочешь! А меня тоска грызет, иногда хочется руки на себя наложить! Гавроша тоже грызла тоска. Через год после смерти отца в райцентре состоялся суд: на скамье подсудимых оказались Худой и Чага. Но судили их не за убийство – Худому дали шесть лет за причинение тяжких телесных повреждений, повлекших по неосторожности смерть потерпевшего, а Чаге – год условно за хулиганство. Никитос проходил свидетелем, причем свидетелем никудышним: он заявил, что ничего не видел и не помнит, так как был пьян. И все. Считалось, что правосудие восторжествовало, а виновные получили по заслугам, но все односельчане думали по-другому: убийцы откупились и остались безнаказанными. И Гаврош так думал тоже. Правда, записи в черном блокноте давали ему надежду и согревали душу, тем более что страницы быстро заполнялись именами убитых свиней, и рано или поздно очередь должна была дойти до свиней двуногих… И пусть Худой чалится в зоне, а Никитос и Чага не появляются в районе, всё равно их черёд придёт! И этот говнюк дядя Вова тоже своё получит – пусть только пройдёт время и все забудется… Однако мать ничего этого не знала, по своему боролась с горем, и вскоре уже не было дня, чтобы она осталась трезвой… Но Гаврош все-таки нашел средство от прилипчивых нахлебников: ловил по одному, избивал и обещал в следующий раз поломать ноги. Бил он сильно, причем независимо от пола воспитуемого, в результате даже пропитые мозги «гостей» смогли правильно взвесить притягательность халявной жратвы и риск потерять здоровье: последний явно перевешивал.