А мама тогда уже два месяца как пропала. *** – Надо ему поесть сделать, что ли, – сказала Кристина. – Ну так сделай, – Андрей пожал плечами и уставился в монитор. Джехона появлялся все реже – говорил, это небезопасно, и каждый раз перед его приходом в доме устанавливалась какая-то нервная атмосфера – в основном стараниями Кристины. Сегодня хотя бы нет никого, кроме нее и ее малышни. Андрей не понимал, зачем командир их здесь держит, но вопросов, конечно, не задавал. Его, пожалуй, спросишь… Парень быстро переключился между окнами, проверил полицейские сводки. Ничего нового. На них пока никто не вышел. Если бы еще удалось установить связь с лабораторией… без того, что придумал Джехона. Не нравился ему этот план. Джехона говорил, что все продумал, но Андрей не понимал, как он собирается выбираться. Но в лаборатории была своя сеть, пробиться к которой через тонны камня было нереально. А все выходы охранялись – слишком хорошо. Джехона появился минут через десять. Вошел, не здороваясь, кинул куртку на стул и кивнул Андрею: – Докладывай. Он подавил желание вытянуться по стойке смирно. Всего два месяца он был в армии, уже в конце войны, и не повоевал толком, а стоит увидеть Джехону – и на тебе, подсознательные какие-то рефлексы. Но в этот момент из-за занавески выскочил Макс, племянник Кристины, и кинулся к Джехоне, обнял его, прижался, а тот уронил ладонь ему на макушку. Следом вышла техлапая лайка, завиляла обрубком хвоста. Лайка Андрею нравилась – в отличие от детей. Сидит себе, не мешает, а главное – вообще голоса не подает, никогда. С некоторым удивлением Андрей отметил, что лицо Джехоны разгладилось, даже кривой шрам, пересекающий щеку, словно стал не таким заметным. Любит он этого пацана, что ли. Впрочем, у него же, кажется, свой сын был – вот такого же возраста, жили они где-то под Карагой. Или он сражался под Карагой, а жил в другом месте? – Я сделал, – сказал Андрей, возвращаясь мыслями к текущему делу. – Вшиваем вот сюда, – он показал пальцем на кадык, – реагировать будет не просто на голос – мало ли, что там с голосом будет – а на вибрацию. Джехона кивнул, а Андрей вдруг засомневался. – А они не найдут передатчик? – Нет, – коротко ответил Джехона, потом глянул на него и пояснил: – Спрячем в фильтрах, которые они устанавливают в легких и гортани. Если передатчик небольшой – то не найдут. – В общем, по кодовому слову он активируется, – продолжил Андрей, – и положит всю внутреннюю сеть лаборатории. Тогда уже можно будет… Только как мы вас… То есть… Он внезапно сбился и замолчал. – Это мое дело, – сказал Джехона ровно, не глядя на него. – Делай свое. Кодовое слово будет – «жасмин». – Как? – переспросил Андрей. – Жасмин? Это настолько не вязалось с образом их командира, что он даже не поверил. – Жасмин, – повторил он, глядя куда-то в сторону. – Это слово я вряд ли случайно произнесу в разговоре. Настраивай активацию, вот пароли для доступа, впиши их в программу. Завтра я должен быть у нашего врача. И дай мне связь с боевой группой. Андрей проследил за его взглядом и понял, что Джехона смотрит на Кристину, которая так и замерла в своем углу. Разомкнув руки Макса, который все еще цеплялся за него, он подошел к ней. – Когда я активирую передатчик, – сказал он, – бери детей и уезжай в Чарну. Они все силы бросят на поиски виновных, у тебя будет не так много времени, пара часов. – Но… – Твоей сестре не помочь, – перебил он. – Поэтому просто бери детей и уезжай. Она покачала головой, глядя на него огромными глазами. – Когда я согласился принять тебя в группу, – жестко сказал он, – условием было – никогда не пытаться ослушаться приказа, не спорить и не возражать. И если я говорю тебе уехать – значит, ты должна уехать. Все. Он отошел, а Кристина так и осталась стоять, сжимая в руках тарелку с чем-то, что она собиралась предложить ему на ужин. – Я тут давно уже не только… из-за сестры, – услышал Андрей ее шепот. Джехона не обернулся. *** Когда Кристина мечтала, что встретит мужчину – героя войны – и полюбит его, и что у них будет дом, двое детей и собака – она не думала, что все это свалится на нее вот таким образом. В двадцать лет она оказалась матерью двоих детей, одному из которых восемь, другой четыре, и хозяйкой собаки, которая ее ни во что не ставила. С сестрой она никогда не ладила, виделись они лет пять назад – кажется, еще до войны, да и переписывались не часто. И когда в Селиполе объявились Макс и Хейке, она была обескуражена. О существовании Хейке она вообще не знала, и еще большой вопрос, кто ее отец. Макс-младший был копией Макса-старшего, а его сестра – чернявая, смуглая – непонятно, на кого похожа. И что это за имя вообще – Хейке? В полиции, передавая ей детей и оформляя временное опекунство, сказали, что Анна исчезла несколько недель назад, ее муж – и того раньше, и что сначала дети жили с соседкой, бабулей Неле, но потом бабуля тоже куда-то делась, а беспризорников в Озерувице было столько, что на еще двоих никто и внимания не обратил, и, не дождавшись матери, они решили пойти искать родню из соседнего города. Кристина схватилась за голову и кинулась на поиски сестры – в конце концов, сейчас же не война, не должен человек просто взять и исчезнуть, и даже смогла узнать, что Анна пошла в какой-то эксперимент – ей должны были заплатить за испытание нового импланта, а дальше она будто наткнулась на стену. Но она не бросила искать, и эти поиски привели ее сюда, в подвал лесного домика, в группу Джехоны. Сначала она была связной в городе – за обещание Джехоны узнать о судьбе ее сестры. Потом, когда он рассказал, что из нее сделали и где она сейчас, она попросилась в его группу. – В войну я делала бомбы, – сказала она. При этих словах воспоминания накатили на неё все разом. Рваные, пропитавшиеся машинным маслом перчатки, резкий запах ацетона, радужная бензиновая плёнка на лужах, скрип крошащегося пенопласта, вес полной бутылки в руке, жар горящего фитиля… – И еще я умею готовить. И стрелять. Готовила она лучше, чем стреляла, и Джехона взял ее в группу связи. На практике это означало сидеть в подвале и ждать сообщений, встречать каких-то людей и передавать им закрытые пакеты, следить за тем, чтобы оборудование Андрея было в порядке, и слушать полицейскую волну. Она упрашивала сделать из нее настоящего солдата, говорила, что пойдет за ним на штурм лаборатории и куда угодно, но он ее словно не слышал. А потом она узнала про его план – про Амелию Лукаш и про то, что лаборатория – это подземный лабиринт, штурмом ее не взять, поэтому он решил добровольно пойти в Программу и открыть им двери изнутри. Она знала о том, что он сражался при Караге, что там полег весь его взвод, а потом, когда Измененные ворвались в город, погибла и его семья, он пытался спасти их, но не успел, и с тех пор он стал вот таким. Иногда, сидя где-нибудь в темном углу, она смотрела на него, смотрела, как он говорит, как раздает приказы, и ей хотелось схватить его за плечи, встряхнуть, закричать: «Ну посмотри на меня, вот она я, живая, посмотри, какая я живая, разреши мне тебя любить!» – чтобы он очнулся уже от своего бесконечного кошмара. Но, конечно, она ничего не говорила. С ним и взглядом-то встречаться было страшно, глаза как сталь, посмотришь – порежешься. И сам он с ней не заговаривал. Кроме того раза, когда он сказал: «Бери детей и уезжай». Кристина закусила губу так, что во рту появился металлический привкус, и запихнула в рюкзак детскую одежду. «У тебя будет не так много времени, пара часов». Остался один час и сорок минут. Андрея не было – он оставил ее дежурить за мониторами и поехал куда-то, сказав, что вернется к утру. Двадцать минут назад она получила сигнал от Джехоны, установила связь с лабораторией, запустила программу, которую показал ей Андрей, убедилась, что она сработала и двери лаборатории открыты, отправила шифрованное послание боевой группе, дождалась подтверждения приема, обесточила компьютер и выдрала жесткий диск – все по инструкции. И только тогда ее начало трясти. Все это время, все эти месяцы он спал с этой выдрой – доктором Амелией Лукаш, скажите, пожалуйста! – с этой сукой, которую по ошибке не расстреляли в Радостоке, улыбался ей, наверное – Кристине он никогда не улыбался, боже мой, да она ни разу даже не видела, как он улыбается! – столько месяцев, а для нее у него не нашлось ничего, кроме «бери детей и уезжай»!.. – Макс, Хейке, – она потрясла их, и на нее уставились две пары заспанных глаз, голубые и черные, – подъем, мы уходим. Хейке начала было хныкать, Макс тоже попытался что-то возразить, и Кристина от души влепила им обоим по затрещине. – Ни звука, – сказала она. – Ни одного гребаного звука. Поднимайтесь наверх и ждите меня. Вскарабкавшись по лестнице, она вылезла из подвала, пробралась через хлам, которым был завален сарай, быстро перебежала через лужайку и постучала в дверь. – Эй, Норт, – позвала она шепотом, – ты там? Занавеска на окне дрогнула, дверь приоткрылась. – Ты знаешь, который час вообще? Я уже сто раз пожалел, что с вами связался. – Дай мне ключи от машины, – попросила она появившегося на пороге мужчину. – Зачем это? Что случилось? – спросил он, прищурившись и глядя на нее с подозрением. – Не знаю, – сказала она. – В смысле, ничего, мне просто надо в Чарну. Вот, смотри, – видя его сомнения, она сняла кольцо и сунула ему, – это настоящее золото. Плата за аренду. Я тебе потом машину пригоню, честно. – А где Джехона? – Нету Джехоны, – Кристина почти сорвалась в истерику. – Ну дай ключи, ну пожалуйста! – Вот сукин сын. – Мужчина потер переносицу, потом взял кольцо, которое все еще протягивала ему Кристина. – Сдается мне, надо всем сваливать. Подожди, Белле совсем плохо… – Черт, Норт, нету времени! – Машина моя, – сказал он, – ключи я тебе не дам. Хочешь – иди пешком, не хочешь – жди меня. Дверь захлопнулась. Кристина саданула по ней кулаком, выругалась, кинулась обратно к сараю – как раз вовремя, чтобы увидеть, как Макс и Хейке вдвоем вытаскивают из подвала лайку. – Бросьте эту долбанную собаку! – велела она.