– Что-то вроде того. Кару было заметно не по себе от этого разговора. – Короче, – перебила я его, – дайте теперь я. Привет, меня зовут Рета, я вообще ни в каком месте не ученый, но это я вас нашла. Вы же военный, да? Значит, должны спокойно ко всему относиться. Так что я вам лучше сразу скажу. Ваши воспоминания скопировали и запихали в чип, а потом мы этот чип нашли и вот сейчас подключили, только не к телу, а к компьютеру. Так что вы не в госпитале. Ну, в некотором смысле в госпитале, потому что тут операционная. Но это не настоящая больница. И вы тоже не очень настоящий. А вы за кого воевали, за Альянс или за Возрождение? – Рита, это сейчас едва ли имеет значение, – остановил меня Кару. – Ладно, нет так нет. Слушайте, Джехона, вы меня понимаете? Я говорю, мы нашли в Вессеме ваш чип и подключили. Я не думаю, что вы сойдете с ума от этой новости, потому что вы вроде как и так не очень живой, просто скажите, вы меня понимаете вообще? – Я понимаю, – подтвердил он. – Значит, вы были в лаборатории Вессема, да? Вы ее помните? Можете рассказать, что там было? – В лаборатории, расположенной в природных пещерах и неиспользуемых шахтах под городом Вессем, проводятся работы по биологической и технологической модификации людей, что нарушает закон о трансгуманизме и договоренности, отраженные в Радостокском соглашении. Говорил он хорошо, я прямо заслушалась. Интересно, этому можно научиться только после смерти? Или у меня еще при жизни получится говорить «стереть данные с жестких дисков» вместо «ничего тут не это самое»? – Мне также известно, что испытуемые, находящиеся в лаборатории, не были в должной мере информированы о содержании медицинских манипуляций и их последствиях. Доктор Амелия Лукаш, руководитель проекта по созданию модифицированных солдат, целиком несет ответственность за эксперименты на людях, является военным преступником и должна предстать перед судом. – А я думал, она его девушка, – сказал Ди. – Кто тогда этот В.Д. из ее дневников? – Это сейчас не важно, – снова влез в разговор Кару. – Капитан Джехона, нам нужны подробности. В чем именно заключались эксперименты? Как конкретно создавались Измененные? Процесс, этапы? Вы ведь все это проходили! – Наиболее подробные сведения содержатся в записях доктора Лукаш. Внутренняя сеть лаборатории закрыта, однако в случае необходимости я могу передать коды доступа военной полиции. – Нет уже никакой внутренней сети, – вздохнула я. – Лаборатория Вессема разрушена? – Ага. А вы знаете, что там произошло? – Да, – ответил Джехона и после паузы добавил: – Я ее уничтожил. Эпилог 2065 год *** – Доктор Лукаш? Амелия подняла глаза от листа ежедневника, изрисованного цветами и завитушками так плотно, что едва можно было разобрать написанное. Выплюнула изжеванный кончик косы. В дверях стояла Ката, толковая девчонка, но очень уж неуверенная в себе. Вечно смотрит на нее, будто ждет, что Амелия с ней что-нибудь сделает. Надо бы предложить ей перевод в новый центр в Чарне. – Доктор Лукаш, номер сто двадцать девять... Вы просили сказать, когда поедут на полигон… Ката замолчала, и Амелия с усилием улыбнулась. Жаль, нельзя просто ее уволить. – Хорошо, – кивнула она и встала. – Вы поедете? От плохо скрываемой радости в голосе Каты она почувствовала раздражение. – Нет, – ответила она сухо, – с платформы им вслед помашу. Все они ее боятся, все. Просто некоторые скрывают это лучше, некоторые хуже, а кто-то не может скрыть совсем. Замолкают, когда она подходит, начинают суетиться, стоит ей войти в лабораторию, засмеяться или пошутить в ее присутствии – такого себе никто не позволяет. Они Измененных так не боятся, как ее! Наверное, если бы они знали, кто она такая и кем была раньше, они бы вообще не согласились тут работать. Половина – точно. Широко шагая, Амелия направилась к лифту. С номером сто двадцать девять все получится, сказала она себе. После прошлого раза она отладила нейроимплант – пакет «Голоса» должен встать хорошо. Конечно, это будет ясно только через месяц, но она чувствовала, что в этот раз пройдет как надо. Лучше будет только с номером сто тридцать один. Она почувствовала, что краснеет, как школьница, и непроизвольно снова сунула кончик косы в рот. Если все получится… Нет, не «если». Просто – получится. Получится перенести память целиком. Он все будет помнить, все-все. И ее тоже. А если вдруг не получится, сказала она себе решительно, то она запишет его «Голос» в другое тело. Возьмет кого-то в Программу или потребует вернуть в лабораторию номер сто пятнадцать. Двери лифта разъехались, она вышла, и тут же как по команде установилась тишина. – Доброе утро, – кивнула она всем и никому. Она будто увидела себя их глазами – уставшая некрасивая женщина сорока пяти лет, ни семьи, ни друзей, всю жизнь просидела в подвалах, кабинетах без окон, закрытых лабораториях, или вот как сейчас – в переоборудованных шахтах, тянущихся на десятки километров под землей… Сейчас все иначе, они просто не знают. Владимир ее не боится, подумала она. Ни ее, ни ее работы. – Рада, что все вы пришли нас проводить – по-видимому, дел ни у кого нет. Пока пакет «Голоса» не импринтирован полностью, работаем с оператором, проверяем реакции и работу техносоматики. Кто оператор? Вперед выступил Леони, и она кивнула ему почти с теплотой. Два с лишним года назад, когда после Караги война повернула к финалу, ей предложили продолжить работу – на территории, принадлежавшей Альянсу, на новое правительство, на условиях полной анонимности, – и она вырвала, выгрызла право оставить Леони в живых. Она раз за разом доказывала, что операторы еще понадобятся, что нельзя вычищать всех, что найти и натаскать хорошего оператора – дело не одного месяца, она готова была его под кроватью у себя прятать после долбанного манифеста. Никто не ненавидел Возрождение Нации сильнее нее – из-за их действий под Карагой ей пришлось пустить всю свою работу, своих людей псу под хвост. Ей удалось сохранить лишь Леони – лучшего из всех. Теперь операторов у нее было четверо, но Леони все равно оставался лучшим. И всех остальных людей в команду пришлось искать новых – ее бывшие коллеги, отказавшиеся сотрудничать с правительством Фогараши, очень скоропостижно умерли в тюрьме. Она подошла к транспортной платформе, на которой уже было закреплено тяжеленное кресло, и лишние мысли тут же отступили на второй план. Улыбнувшись, она провела кончиками пальцев по щеке Измененной, ласково погладила отросшие волосы, прикоснулась к плечу. Накачанная релаксантами Измененная медленно, с усилием повернула к ней голову, приоткрыла рот, будто пытаясь что-то сказать. Ничего она не скажет, Амелия это знала. Пока «Голос» не выстроит новые связи и структуры в ее мозге, она будет такой. Идеальной с виду и пустой внутри. Ничего, она наполнит эту оболочку содержанием – таким же гармоничным и идеальным. – Все хорошо, маленькая, – сказала Амелия с нежностью. – Все будет хорошо. Сейчас поедем на полигон, побегаешь. Ты же хочешь побегать, правда? Она уловила за спиной бормотание, в котором определенно расслышала слово «урод». Амелия резко обернулась, пробежалась взглядом по лицам, которые застыли, будто замороженные. – Ты, ты и ты, – ткнула она пальцем в троих, в ком безошибочно вычислила этих, разговорчивых, и с удовлетворением увидела испуг на их лицах, – едете со мной. На платформу, живо. Я им покажу «урода», с холодной яростью подумала Амелия. Побегают сегодня с ее девочкой и поймут, что это они сами – уроды, жалкие, слабые, бесполезные. А ее Измененная – совершенна. *** Хейке уснула и теперь смешно сопела и дергала ногой. Макс посмотрел на сестру – точь-в-точь Луна, когда перебирает лапами во сне. Он обнял белую лайку, и та положила голову ему на колени, подтолкнула мордой, напрашиваясь на ласку. Макс зевнул и тут же выпрямился. Нет, он не уснет. Он слышал, как взрослые говорили – не ему, конечно, а между собой – что Джехона сегодня придет. И принял решение его дождаться. Неизвестно, когда он появится в следующий раз. Может, как их с Хейке родители – никогда. За занавеской, отделяющей их с сестрой матрас от общей комнаты, послышались шаги, и он, опознав тетку, тут же закрыл глаза и уткнулся лицом в собачий бок. Тетка заглянула, пробормотала: «Опять он со своей псиной», – но гнать Луну не стала и ушла. Он слышал, как она переговаривается с Андреем. А Джехона точно придет? Точно, он говорил, обсудим связь. Общее собрание будет? Нет, сегодня нет, иначе он сказал бы всем передать сообщение. Надо ему поесть сделать, что ли. Макс обнял Луну крепче. Одной лапы у собаки не было – подорвалась, когда они ушли из Озерувица. Он тогда вспомнил, что в Селиполе живет тетка, мамина сестра, и решил ее искать. Они шли след в след – Луна, потом Хейке, потом он – сначала вдоль реки, потом через обугленные яблоневые сады, потом, когда стемнело, решились выйти на дорогу, и там Луна нашла мину первой. Когда у него перестало звенеть в ушах, он услышал плач сестры – она аж заходилась, прямо выла, а не плакала. – Тихо ты, а то щас как дам, – сказал он хрипло, горло драло, он сам не понимал, отчего. Но Хейке все не унималась, и тогда он понял, что это не Хейке. Он достал пистолет, который взял вчера у убитого солдата – их полно было возле Озерувица, некоторые еще с начала войны валялись, и сказал Хейке: «Закрой глаза, заткни уши и считай – громко, чтоб я слышал, поняла?» – а сам направил пистолет на Луну, потому что знал, что раненое животное лучше пристрелить, чтоб не мучилось, и что если Луна будет так завывать, то их услышат, и мало ли, кто тогда придет, и еще – что с такой собакой им не дойти. – Ты не бойся, – сказал он Луне. – Это не больно. Я просто нажму и все. Ты ничего и не почувствуешь. Луна прекратила скулить и смотрела на него, и из глаз у нее текли настоящие слезы, и кровь из белой лапы бежала и впитывалась в развороченную землю, и пахло грязью, металлом и еще чем-то сладким, и пистолет в руке весил целую тонну, и Хейке за спиной громко считала: «Восемь, девять, десять, Макс, а я дальше не знаю, что после десяти, давай я тебе лучше спою», – и Луна тяжело дышала и непрерывно облизывала черный нос, и Макс понял, что сам скулит, и что ни за что он не выстрелит, это же Луна, его Луна, ее же папа принес еще такусенькую, держал ее вот так вот, а она лапами перебирала в воздухе, и мама смеялась, и тогда он опустил пистолет и стал заматывать лапу своей футболкой, и Луна все норовила лизнуть его руку.