Чистая правда. Если не уточнять, чему именно я была так рада. – А тебя не пугают предстоящие операции? – Пугают, – я решила ответить честно. – Но это лучше, чем сторчаться на флойте, разве нет? Что угодно лучше, чем умереть так, как Нико, тут мне даже врать не пришлось. Хлопнула дверь, послышались шаги – в кабинет вошел кто-то еще. – Ты принимаешь наркотики? – Нет. Пробовала, конечно, но постоянно – неа. – Это правда? – услышала я чей-то шепот. – Да, пока все в порядке, – прошептали в ответ. Я немного расслабилась – мой способ вранья-без-вранья работал. – Ты нарушала закон? А кто не нарушал? Кару говорил, есть такие специальные вопросы, которые задают только для того, чтобы проверить, врешь ли ты в принципе. И на них надо отвечать честно. – Да. – Ты сидела в тюрьме? Я вздохнула. Ну вот и все. Сейчас меня поблагодарят, напомнят, чтобы держала рот закрытым, если не хочу обратно в тюрьму, и отправят домой. И придется мне штурмовать эту базу через тоннель. – Вы же и так знаете, да? Сидела. – За что? Хороший вопрос. – За нападение на гражданина Чарна-Сити. В конце концов, посадили меня за это. – Что именно ты сделала? – Избила его, – я вспомнила звук, с которым мой ботинок врезался в лицо Марко, и испытала мгновенное удовольствие, – и наставила пистолет. В этот момент меня и арестовали. Второй, неизвестный мне наблюдатель снова сказал что-то шепотом – я разобрала только слова «агрессия», «лимбическая система», «дофамин», «не так уж плохо». – Есть ли вещи, о которых ты бы не хотела никому не рассказывать? Какие-то мысли, которыми ты предпочитаешь не делиться? Я едва не подавилась воздухом. И что мне отвечать? Почему она вообще спрашивает – думает, я маньячка, или что? Надо ответить нет, но что, если она увидит на своем экране, что я вру? А если я отвечу да, и она спросит, о чем именно я думаю?! Впрочем, выбора у меня, кажется, нет. – Да, бывают. Повисла пауза, но к этой теме женщина почему-то больше не вернулась. – Давай теперь поговорим о том, что случилось в том заброшенном городе. Расскажи, с кем ты туда ходила. – С братом, – ответила я и вцепилась ногтями в ладони, оставляя царапины. Тоска по Коди сейчас, когда он был совсем рядом, чувствовалась острее, чем когда-либо. – Он тоже вдохнули нейротоксин? – А? – переспросила я. Мне требовалось время, чтобы что-то придумать, и я решила изобразить дуру. – Нейротоксин. Газ, после которого тебе стало страшно. – А, это… Коди точно вдохнул. То есть, я после этого его не видела… – Я закусила губу. Не знаю, что она сейчас видела на своем мониторе, но я вдруг вспомнила боль, которую непрерывно чувствовала в тюрьме, и как спрашивала Нико, знает ли он легкий способ покончить с собой, и словно пережила все это заново. Я сделала несколько глубоких вдохов. – Извините. Я по нему очень скучаю. Снова раздался шепот, но термины, которыми обменялись собеседники, мне ни о чем не говорили. «Гипоталамус», «премоторная кора», «индуктор», «триггер», «надо проверить на сенскане»… Черт его знает, хорошо это для меня или плохо. – Зачем именно вы туда ходили? – Ну, знаете, мы тогда остались без работы, – сказала я. – Вот и пошли. Мы там уже бывали раньше, там же все брошенное, можно что-то взять. Правда, потом все пошло по… Плохо, короче, пошло. Я даже толком не помню, что там дальше было. Пришла в себя – а я уже в полиции. Ни слова лжи, поздравила я себя. – Короче, после этого меня уже никуда на работу не брали. Хотя вот вы же видите – я не виновата. Как я могу быть виновата, если я надышалась этой штуки, да? Я замолчала, вслушиваясь в шепот – мои собеседники опять обменивались фразами. – …эмоциональная лабильность, – услышала я голос, но не поняла, чей именно. – Конечно, с таким процентом поражения, – ответил второй. Шепот стал еще тише. Я лишь понимала, что они спорят, но вот о чем? – Реталин, расскажи о твоем первом воспоминании, – раздался вдруг мужской голос. – Э-э, – сказала я, чтобы потянуть время, – что? Это кто? Акцент у него был странный. Словно он не говорил, а дрова рубил. – Меня зовут доктор Ланге. Твое первое воспоминание. – В каком смысле – первое? Первое пришедшее в голову? Мне в голову немедленно пришел наш поцелуй с Ди, а следом – мысль о том, что они там на экране, может, даже картинку видят, и я принялась усиленно вспоминать, как Эме однажды стошнило на нашего математика. – Нет, первое – это самое раннее. Самое первое, что ты о себе помнишь. – Ну… – задумалась я. Что они хотят от меня услышать? Для чего ему вообще это нужно знать? Внезапно мне стало все равно. Что тут вообще можно соврать, если я перед ними – как на ладони, и при этом даже не понимаю, зачем он это спрашивает. – Когда Коди – это мой брат – вернулся из больницы. Его долго не было. Не знаю, чем он болел, воспаление чего-то там, но от лекарств, которыми его лечили, он оглох, а потом вообще перестал говорить. Когда он вернулся, бабушка сказала, что он нас больше не слышит и не понимает, что я не смогу с ним разговаривать. – Я задумалась, пытаясь подобрать слова. – Но это была неправда. Я все равно понимала, что он хочет сказать. И могла ему объяснить, что говорили остальные. И тогда я решила, что должна быть его переводчиком. Вот. Это самое раннее, что я помню. – Я помолчала. – Потом мы все, конечно, выучили жестовый язык, и стало проще, – добавила я зачем-то. Снова повисла пауза. Едва слышным шепотом доктор Ланге спорил о чем-то с женщиной (интересно, кто она все же такая), и они повышали и повышали голоса, пока я не услышала раздраженное: – А у нас что, медиаторов слишком много? – Но локус, – сказала женщина, а мужчина перебил ее: – Тем лучше, меньше будет думать, – и они снова перешли на шепот. Наконец они пришли к какому-то соглашению, и крышка моего саркофага поднялась. – Выходи, Реталин, – сказала женщина. – Можешь одеться. Сейчас еще один маленький тест и все. – Так вы меня не отправите обратно за то, что я сидела в тюрьме? Она улыбнулась своей фирменной улыбкой и ничего не ответила. Датчики с моей головы она тоже снимать не стала – наоборот, добавила новых куда-то в район затылка. – Садись вот сюда, – она указала на кресло, рядом с которым на стене был закреплен темный монитор. – Давай руку. Я послушно вытянула руку, и она тут же перетянула ее жгутом выше локтя. Я вдруг заметила бейдж на ее рубашке: «Д-р Сагитта Эйсуле» и ниже буква S. Подошел доктор Ланге – это был немолодой мужчина с прозрачными голубыми глазами и сединой в рыжеватых волосах. Пока доктор Сагитта Эйсуле втыкала иглу мне в вену, он подобрал провода, свисающие с моей головы, и подключил к чему-то за моей спиной, а потом резко, одним движением, пристегнул мои руки к креслу. Я дернулась, но вовремя остановилась, ничего не сказав – нельзя протестовать, как бы страшно мне ни было, даже если кажется, что с этого кресла я не встану уже никогда, останусь в нем, как те Измененные в подвале лаборатории Вессема. Наверное, и вопросов лучше не задавать. Дыши, сказала я себе. Все в порядке. Это ради Коди. Я перевела взгляд на Сагитту Эйсуле. В шприце, который она положила на стол, были остатки ярко-алой жидкости. Я смотрела, не отрываясь. Нет смысла возмущаться. Я подписала «Информированное согласие» и разрешила им делать со мной все, что вздумается. – Не волнуйся, Реталин, – сказал вдруг доктор Ланге. – Это просто еще один тест.