Я почувствовала, как меня снова скручивает это ощущение, всегда возникающее в присутствии Петера. Я убрала руки под стол и сжала кулаки. Только бы он не заметил. Потому что тогда, на полигоне – он точно заметил. И, вероятно, из-за этого и сорвался. – А ты? – спросила я. – Что ты чувствуешь, когда мы подключаемся? Это больно? Он покачал головой. – Тогда приятно? – По-разному, – ответил он наконец. – Расскажи, – попросила я. – Коди не скажет мне правду, если она неприятная. А Детлеф всегда несет какую-то чушь, не поймешь, всерьез или нет. Я видела, как лицо Петера оттаивает, и сжимала кулаки все сильнее. Как же мне хотелось просто встать и уйти под любым предлогом! Но мне нужно разговорить Петера, мне нужно, чтобы он доверял мне. – Иногда это как мерцание, – сказал он неуверенно. – Как будто что-то такое внутри головы. Иногда – как будто шелест. А иногда кажется, что тебе нож в голову всадили. Только это не больно. Другие ощущения. – А от чего это зависит? От настроения, или там от времени суток? Есть разница? Когда я шелест, а когда нож? – спросила я с набитым ртом. Петер покачал головой. – Нет, – сказал он. – От каждого медиатора всегда одни и те же ощущения. Я подняла на него глаза, забыв, что нужно проглотить еду. Петер тоже уставился на меня, поняв, что он проболтался. От одного медиатор ощущения всегда одни и те же – но он перечислил три разных чувства. От трех разных медиаторов. Мы застыли, глядя друг другу в глаза и не понимая, что сказать. Я не могла открыто признаться ему, что ночью видела девушку в подвале, а он точно ни за что не расскажет мне, что за медиатор был тут до меня и Эрики. Затянувшееся молчание прервал сигнал «лексона». Мы с Петером синхронно посмотрели на запястья. – Мне пора, – сказал Петер. – А меня вызывают в желтую зону, – кивнула я и вылила в себя оставшийся кофе. – И не переживай. Ты никого не убил. *** – Итак, – очень спокойно проговорила доктор Эйсуле, – вчера ты почувствовала головную боль настолько сильную, что рядовому Керефову пришлось нести тебя на руках, но никто не подумал сообщить об этом мне. Олли выглядела особенно бледной. Я заметила, что руки у нее подрагивают. Очкастый парень, имя которого я никак не могла запомнить, старался держаться в стороне и не отсвечивать. – Скажи, – улыбнулась мне Эйсуле, – ты нарочно саботируешь проект? Или у тебя просто не хватает ума понять, насколько важна эта работа? Я больше не могла смотреть ей в лицо, поэтому уставилась на ее пальцы. Они были длинные, с коротко остриженными ногтями, и дочерна загорелые. На безымянном пальце я заметила едва различимый светлый след. – Рядовой Керефов перестарался, – сказала я. – Все было не так плохо. Обещаю, больше этого не повторится. – Не так плохо, – задумчиво протянула женщина. – Напомни, Реталин, когда ты успела получить специальность нейробиолога? Я впилась ногтями в ладони. Это ради Коди, напомнила я себе. Ради Коди я могу потерпеть и не послать ее к черту прямо сейчас. – В сканер, – скомандовала Эйсуле, не дождавшись от меня ответа. Я полезла в сканер. Олли выдохнула и принялась крепить электроды к моей голове. Минуту спустя сверху опустилась крышка, отрезая меня от остального мира. Некоторое время я ничего не слышала, потом раздался голос доктора Эйсуле – она негромко раздавала какие-то указания своим ассистентам. Хлопнула дверь, и я узнала шаги доктора Ланге. Снова воцарилась тишина. – Не стойте над душой, – услышала я наконец раздраженный голос Эйсуле. – Сядьте и смотрите, если хотите. Послышался звук отодвигаемого стула, и снова все стихло. – Что это? – спросила вдруг Олли, когда я уже начала дремать. – Я такого еще не видела. Сон как рукой сняло. – А я видела, – вздохнула доктор Эйсуле. – Вылезай, Реталин. Крышка начала подниматься, и я села в своем саркофаге, пытаясь разобрать бубнеж герра доктора. – Хватит, – резко оборвала его Эйсуле. – Хватит ваших заигрываний с нейрогенезом. Вы видели таф-ритмы? Все, достаточно! – Она сумела подключиться без стимулятора, мы на верном… – Идите к черту! – рявкнула доктор Эйсуле, и я вздрогнула. – Реталин! Ты приросла к этому сканеру? Я поспешила натянуть комбинезон и подойти к ней. – Вы за это ответите, – зловеще пробормотал Ланге и вышел. – Отвечу, отвечу. Ольга! Олли вздрогнула. – Долго ты будешь на меня смотреть? Олли метнулась к шкафу у дальней стены, приложила запястье к считывающему устройству. – Сядь, – раздраженно сказала мне Эйсуле, тонким пальцем указав на кресло с фиксаторами. – У тебя не мозг, а швейцарский сыр. Неудивительно, что ты не можешь запомнить и выполнить простейшие требования. Это ради Коди, повторила я в сотый раз. – У меня есть лекарство, но проблема в том, что оно не проходят гематоэнцефалический барьер. Хотя ты вряд ли знаешь, что это такое. Просто знай, что я введу антидот, – раскосые глаза доктора Эйсуле смотрели, казалось, прямо мне в душу, – напрямую в твой мозг. Будет немного больно. Я сглотнула. – А можно хотя бы под наркозом? – Конечно, – ответила она с сарказмом. – Давай смешаем экспериментальной лекарство с наркозом, что может пойти не так? Заур, что ты стоишь как столб? Ждешь, пока явится Ланге с подкреплением? Заур – вот, оказывается, как зовут очкарика – подошел ко мне и принялся закреплять фиксаторы. От ужаса меня почти парализовало, и я не сопротивлялась. – Чертов придурок, – бормотала себе под нос доктор Эйсуле, – мясник, ему бы только конечности менять. Очкастый парень положил руку на мой затылок и нагнул голову вперед. Теперь я видела только ноги: ярко-голубые кроссовки (очкарик, Заир или как его), резиновые шлепанцы с мультяшками (Олли) и тяжелые черные ботинки (доктор Сагитта Эйсуле). Я зажмурилась и вцепилась в подлокотники. Не знаю, чего я ожидала. Наверное, что они возьмут огромную иглу и воткнут мне в темечко. Но я почувствовала прикосновение к шее, там, где уже была металлическая пластинка. Давление усилилось, стало и правда больно. Олли успокаивающе погладила меня по плечу. Это ради Коди, сказала я одними губами. Мне захотелось заплакать или даже скорее захныкать. В затылке нарастало странное ощущение – будто через шею в голову поднимается густая холодная жидкость. Почему-то вдруг стало очень сложно сжимать кулаки и жмуриться. Мышцы расслабились, Олли поддержала меня, чтобы я не слишком заваливалась вперед. Мультяшки на ее шлепанцах расплылись. – Готово, – произнесла доктор Эйсуле. – Положите ее куда-нибудь. Я почувствовала, как очкастый парень (опять его имя вылетело у меня из головы) поднимает меня. – Да не здесь! – прикрикнула доктор Эйсуле. – Возьми кресло, перевези ее в свободную палату, господи, с какими идиотами приходится работать. Меня усадили обратно, очкастый вышел, шлепанцы Олли тоже пропали из поля зрения. Мне было хорошо и спокойно. – Реталин, ты меня слышишь? – спросила Эйсуле, заглядывая мне в лицо. Я что-то промычала. – В ближайшие два часа тебе лучше не двигаться. Лежи, можешь спать, но не вставай и не напрягайся. Это ты сможешь сделать? – М-м-м, – согласилась я. Доктор Эйсуле закатила глаза и вышла. Очкарик и Олли пересадили меня в кресло-каталку и куда-то повезли. Я плохо понимала, что происходит вокруг меня, все расплывалось. Вот я еду по коридору, вот я лежу, вот тень на потолке превращается в лису и начинает перебирать лапами… Часа через два я наконец стала соображать более ясно, но, следуя полученным инструкциям, старалась не шевелиться. Во всем теле чувствовалась слабость, но странным образом это не пугало и не раздражало. Если бы еще Коди пришел меня навестить, подумала я, было бы совсем здорово. Стоило этой мысли оформиться в моем сознании, как дверь открылась, и вошел Коди.