И что ж тут зазорного? Да, я хочу этим заниматься. Там, где во мне нуждаются, я хочу помочь чем могу. Но так, как обстоят дела сейчас, в том направлении нет пока никакого пути, во всяком случае более или менее перспективного. Да, я еду к отцу, хотя теперь уже полночь. Через десять минут буду у него дома. Загадываю так: если увижу свет в квартире, позвоню, не будет света — еду домой. Было бы здорово, если б он горел, было б здорово. 5 Шестьдесят, восемьдесят, сто, сто десять. Резко вздрагивая, бежит по кругу стрелка тахометра мотоцикла. Балтус едет один, без Марины. Походный рюкзак крепко пристегнут к багажнику, гитара — за спиной. Курс — строго на север. Ораниенбург, Левенберг, Гранзее: мелькают щиты с названиями городков и поселков. Точная цель его путешествия — не некая определенная точка, а линия, именуемая — побережье Балтийского моря. Через некоторое время он намерен ее достичь, через некоторое время в некоторой точке. От значительного ускорения рождается в нем странное, бодрящее чувство, пронизывающее, словно электрическим током все тело, чувство это сродни тому, что человек испытывает при свободном парении в воздухе, сродни тому, что мы называем счастьем. Оно слагается из равномерного гудения мотора, стремительного мелькания деревьев, высаженных вдоль шоссе, из бесконечной цепи микропотрясений, ощущаемых всем телом, заставляющих вибрировать каждую его клеточку. Он чувствует себя слитым с машиной, дорогой, с полями, лугами и лесами, тянущимися справа и слева от шоссе. Он сейчас в таком состоянии, в каком бывает только когда отправляется в сопровождении музыки, исполняемой им на гитаре, в свои воображаемые путешествия. …В белом халате, со стетоскопом на груди стоит он перед своей сельской амбулаторией в мекленбургской глуши. Подъезжает огромный черный лимузин. Из него выходят представительного вида мужчины, все в черных фраках, впереди профессор Биррхан. Биррхан, возглавляющий выездную комиссию, почтительно подходит к нему и говорит: — Уважаемый господин доктор Балтус, от имени Министерства здравоохранения Германской Демократической Республики мы уполномочены сообщить, что вас просят с сентября месяца сего года возглавить клинику Альберта Швейцера в Ламбарене. На эту почетную должность вы рекомендованы Всемирной организацией здравоохранения. Мои вам искреннейшие поздравления, Балтус, дружище… Визг тормозов! С проселочной дороги выползает на трассу «трабант», чуть не столкнулись. Чуть было на веки вечные, чуть было не… Сбавив скорость, Балтус внимательно следит за дорогой. Впереди перекресток, за ним бензозаправочная станция. На второй скорости он проскакивает перекресток, пересекает встречную полоску и подстраивается к длинному ряду машин. Бензозаправщик как раз подсоединяет шланг к подземной цистерне. Так скоро отсюда не уедешь. 6 Свет горел. Во всех комнатах. Я нажал кнопку вызова. Отозвалась Тина: — Дуня, Вернер, а мы вас совсем заждались, думали уже, не придете… Прежде чем я успел сказать, что это всего лишь я, прозвучал зуммер. Мой отец и Тина стояли перед дверью лифта словно члены приветственной комиссии. — Ах это ты! — сказал мой отец. — Неделями не показываешься, а теперь вдруг явился за полночь. Он повернулся и пошел в квартиру. Тина, слава богу, из другого теста. Она подала мне руку: — Добрый вечер, Балтус, проходи, пожалуйста, у нас тут, правда, тьма народу, но для тебя-то место, разумеется, найдется, — и потащила за руку в квартиру. Я бы куда охотней спустился сразу на лифте вниз, и все же через несколько секунд я вежливо здоровался со всей многочисленной честной компанией. Кое-кто был мне знаком, большинство нет. Скоро мне стало ясно, что они собрались по случаю возвращения моего отца из Франции, где он читал курс лекций, теперь же он должен был или хотел, не знаю, поделиться своими впечатлениями о поездке. Тина принесла мне рюмку настоящего французского коньяка и тарелочку с бутербродами. И все-таки у меня было совершенно отчетливое чувство, что я попал не на свой пароход. Я, болван, поверил, что между нами мог состояться серьезный разговор, великий разговор отца и сына. Минут через пять-десять отец отвел меня в угол и спросил: — У тебя что-нибудь серьезное? — Да, — сказал я. — Сколько тебе нужно? — И вынул из кармана пиджака портмоне. Вот так! — Может быть, ты позволишь рассказать тебе о моем серьезном? — Ну не тяни, говори, двадцать пять тебе хватит? — спросил он, а пока спрашивал, все смотрел на гостей. — Нет, не хватит. Дело в том, что я вообще не из-за этого пришел. Я хотел поговорить с тобой, просто поговорить, понимаешь? Наверно, мои слова прозвучали чертовски агрессивно, но я уже не владел собой. В голову шибануло настоящей холодной яростью. Что он? Он достал из портмоне деньги и опустил их мне в карман. — Надеюсь, ты и сам понимаешь, что сейчас не самый подходящий момент для разговора? — А завтра? — спросил я. — Завтра я уезжаю с Тиной в Фельдберг, там мы укроемся от всех на ближайшие три недели. Кроме того, мне обязательно нужно написать хотя бы несколько страниц, а здесь у меня ничего не выйдет… — Ну, тогда я приеду в субботу или в воскресенье, я… И снова я попал не на свой пароход, да, не на свой, ведь он не дал мне даже договорить. — Балтус, честное слово, в ближайшие три недели я вообще никого на свете не смогу видеть, пойми, пожалуйста. Этим он накормил меня вдосталь, по самую завязку. Я оставил его, пошел к Тине, попрощался с ней и хотел исчезнуть. — Надеюсь, вы не поссорились? — спросила она. — Да ну, как можно, — сказал я и пошел. Уже в лифте я услышал, как хлопнула входная дверь квартиры, услышал оклик отца: — Балтус, Балтус, подожди! «Ну и кричи себе», — подумал я. Лифт спускался все ниже, ниже. У выхода я чуть постоял, как бы ожидая чего-то. Чего? Я и сам не мог тогда сказать. Может, что отец спустится вниз или что он еще раз позовет меня? Но ни того, ни другого не произошло. Ничего не произошло. В кармане похрустывали его деньги. Я вынул их. Две бумажки по двадцать марок каждая. Когда я держал их вот так в руке, меня вдруг снова охватила ярость. Входная дверь дома была лишь притворена. Я вернулся в вестибюль и опустил деньги в его почтовый ящик. Тут моя ярость пошла на убыль, перестало перехватывать в горле и давить в животе. Я отправился домой. У Мариенкирхе я еще раз оглянулся. Наверху во всех комнатах горел свет.