Карл искоса наблюдает за Балтусом. Балтус рассматривает экспонат за экспонатом. — Начиная с 1945 года с каждой стройки, на какой бы ни работал, я брал себе на память в день закладки кирпич или кубик. Теперь ты, может, считаешь меня сумасшедшим… Хотя Балтус не совсем трезв, музей Карла произвел на него громадное впечатление. — Карл, дружище, все собиратели марок, монет, пивных подставок, бабочек с ума сошли б от зависти, доведись им увидеть твою коллекцию! Честное слово, такого сокровища я еще пи у кого не видел! — Ну а сумасшедшим ты меня все-таки считаешь, признайся, а? — спрашивает Карл. — Да ты что, рехнулся? Они поднимаются по лесенке, возвращаются на кухню. Находится еще одна бутылка пива, которую они дружно опустошают. Карл еще плотней подвигается к Балтусу, слово собирается поведать ему неслыханную тайну. — Знаешь, что я сделал бы, будь мне сейчас лет восемнадцать или двадцать? Я бы пошел учиться, учиться на архитектора. Знаешь, меня в дрожь бросает от злости, когда вижу эти современные «птичники». Сразу ясно, так сказать, невооруженным глазом видно, что у нас вообще архитекторов нет. Карл подвинулся еще, теперь он говорит прямо в ухо Балтусу. — А если б жил на Западе и было мне годков двадцать, да, стал бы террористом. Вот ты удивляешься, а я очень даже понимаю этих людей, я хорошо могу себе представить, почему там иному невтерпеж. — Но терроризм… — Балтус хочет приступить к пространному объяснению. — То, что терроризм ничего не дает, я и без тебя знаю, но я их понимаю… Так, а теперь тащи свою гитару, одна нога здесь, другая там, и наоборот! — Сейчас-то, среди ночи? — Ну что тебе, два раза повторять? — Мы ж всех перебудим! — А кто здесь хозяин в доме? Делать нечего — Балтус идет в мансарду. Карл выходит во двор, с минуту стоит у сарая. Едва он заходит обратно на кухню, появляется и Балтус с гитарой. — Знаешь, что мне сыграй, — «Ла палому»! — Карл, твоя жена устроит нам такую «Ла палому», что… — Кому я сказал, играй «Ла палому», не то я в самом деле с ума сойду, — грозится Карл. Балтус тихонько играет. Карл поет, сначала вполголоса, а потом все громче и громче… каждого ждет в жизни час… Как из-под земли появляется жена Карла и спокойно спрашивает: — Вы что, оба спятили? Покорно, как овечка, Карл следует за ней. Балтус возвращается в свою комнату не очень уверенно, и в прямом, и в переносном, и во всех иных смыслах. 30 Утро вечера мудренее… Для меня что-то изменилось за ночь. В голове у меня что-то тяжелое, вроде как свинец. Сегодня у меня последний рабочий день на стройке, а то бы я обязательно прогулял. Завтра я еще раз разберу свой карбюратор самым тщательным образом, мотор барахлит, с таким мотором отправляться в дальнюю дорогу рискованно. А сразу после обеда отчалю, завтра… А куда? В Берлин? В больницу? Или в Грайфсвальд, к Гарри? Завтра вечером должен быть сделан выбор! Одно ясно: и то и другое требует человека целиком. Музыканта, который походя стремится выбиться в медики, такого музыканта не будет; не будет и того «умника», который обходным маневром через санитарную службу больницы хочет стать врачом, а между делом имитирует Хендрикса. Да, завтра я доберусь до того перекрестка, где стоят два указателя. Налево — Берлин, прямо — Грайфсвальд. А Симона? Я до сих пор не написал ей. Непременно напишу, когда снова окажусь в Берлине, когда выбор будет сделан. Что сталось с тем самоуверенным, непреклонным Балтусом, который с такой дерзкой самонадеянностью в графе «резервная дисциплина» снова писал — «медицина»? Балтусом, который на вопрос, так ли он уверен, что ему подходит только медицина, упрямо отвечал, да, она самая, и ничто другое? Тот ли я теперь Балтус, что воображал себя наследником Альберта Швейцера в Ламбарене? Тот ли я теперь Балтус, что клялся когда-то встретиться с двумя закадычными друзьями в Тимбукту, чтобы предложить свою многомудрую ученую помощь африканцам? После великой речи Карла о гарантийных документах я выгляжу как-то не по возрасту старым. В сравнении со мной этот Карл, надувающий через соломинку лягушек на болоте и коллекционирующий кирпичи, — юнец. Действительно ли так уж мудро и революционно менять проторенный, надежный путь с гарантированно обеспеченным финишем на тернистый, гарантированно тернистый? О, как хочется мне знать, как я буду выглядеть перед зеркалом в тридцать! Я имею в виду не только внешний облик… 31 Суббота. Сегодня он едет. С Карлом и его семьей он уже попрощался. Балтус только что подъехал к вагончику Бернда и ставит мотоцикл. И вот на столе аккуратно разложены на суконной тряпочке гаечный ключ, отвертка, клещи, маленькая проволочная щетка… Бернд стоит между мотоциклом и столом. Посмотрел бы кто на них сейчас, подивился бы. На Балтусе халат, надетый задом наперед. Бернд застегивает ему сзади пуговицы. Балтус становится в позу оперирующего хирурга рядом с мотоциклом, протягивает вперед руки, растопыривает пальцы. …Профессор Зауэрбах, великий хирург, за несколько минут до смелой, виртуозной операции, спасает жизнь пациента, за которую никто б уже не дал и ломаного гроша… — Отвертку, — говорит Балтус. Бернд подает ему отвертку. Балтус откручивает гайки с крышки карбюратора и молча возвращает инструмент. — Тряпку! Он протирает поплавок. — Иглу! Он выставляет жиклеры против солнца, протыкает их иглой. — Гаечный! — Держи! — Свечевой! — Получай! — Щетку! — На здоровье! Операция заканчивается тем, что Балтус нажимает на стартовый рычаг. Только раз. Мотор сразу заводится.