Она выходит из комнаты, слышно, как льется из-под крана вода, она возвращается, все еще в бикини, проходит к шкафу и накидывает халат. — Так, — говорит она, — теперь можешь мне все объяснить, если хочешь. Балтусу кажется, будто в горле у него все ужасно пересохло. Он несколько раз кряду сглатывает. Что, собственно, сказать? Может, признаться: знаешь, у меня еще никогда не было ничего серьезного ни с одной девушкой? Или, может, попытаться объяснить ей, что ему ни разу в жизни не приходилось говорить кому-нибудь: «Сожалею, но помочь не могу», равно как и «Я тебя люблю»? Все это можно думать, чувствовать, но сказать, сказать это вслух он не может. Но что-то ведь нужно сейчас сказать. И он говорит: — Я сегодня совершенно измотался. Кристина сегодня сделала свой первый настоящий шаг, потом меня хвалил врач ее отделения, засвидетельствовал мой медицинский талант и спросил, буду ли я учиться. Как обстоят у меня дела в этом плане, ты знаешь. И тут я вспомнил, почему, собственно, уехал из Берлина, какую проблему мне необходимо решить. Симона прерывает его: — Неужто тебе так обязательно думать об этом все время? Как бы ей объяснить, что теперь его беспокоит — и куда больше — совсем другое. Надо бы сейчас сказать: я втюрился в тебя, это все только осложняет, может, мне спать бы сегодня не на чердаке, а… Нет, этого Балтус не говорит. Он говорит: — Знаешь, нам необходимо о многом поговорить. Но сейчас я бы лучше поднялся к себе и лег на скрипучую походную кровать; я не только устал, у меня такое чувство, будто я под прессом побывал. А поговорить мы успеем, ведь у нас впереди еще целая неделя. Он встает. Симона остается сидеть. Балтусу кажется, что в ее взгляде он замечает нечто вроде разочарования. Он медлит мгновение, но потом все-таки идет к двери. 18 Похоже на то, что я осел. Так дальше вести себя нельзя. Ясность, решительный выбор — вот теперь мой девиз. Балтус, соберись, жизнь — прекрасная мелодия… Итак, согласно программе еще неделю работаю в больнице. В следующее воскресенье еду дальше. Накануне проясняю вопрос с Симоной. Потом изучаю ансамбль Гарри во время их балтийского турне. После чего делаю выбор на всю оставшуюся жизнь: либо санитаром с перспективой выучиться на врача, либо подамся в музыканты. Тэк-с! С данной секунды превращаюсь в компьютер: собираю одни только факты — в больнице, в ансамбле Гарри, будущее — на реальную почву! Потом щелкаю моим реле: выбор! Жизнь — прекрасная мелодия… Загвоздка только в том, что я не компьютер, ибо… я чувствую. Например, Симона, она совершенно не вписывается в мой компьютерный вариант. Здесь наметилось что-то такое, к чему не подступиться ни цифровым, ни линейным способом. Она мне нравится. У меня голова кругом идет, когда я ее вижу, особенно если на ней то белое платье. Но я не вправе привязать ее к себе. Я гол как сокол и сам отнюдь не сокол, а только пока воробей. Я мог остаться сегодня с ней внизу. Если б захотел, она поднялась бы ко мне. Да, вполне могло бы случится так. А завтра утром? Как она на меня посмотрела бы? Как бы все тогда обернулось? Через неделю я еду дальше. Я бы не хотел оставлять в душе Симоны след, который потом стал бы раной. И почему я не Бельмондо? Все делал бы одной левой, спокойно, хладнокровно, играючи, не упускал бы ни один шанс. Но я не Бельмондо, я Балтус. Вот в чем моя боль и проблема. Клаус, наш классный Казанова, тот не увидел бы никакой проблемы. У него все шло по формуле: любовь — да, привязанности, обязанности — ни в коем случае. Чего у меня никогда еще не было с девушками, у него бывало не реже трех раз в неделю… Если правда то, что он нам так часто рассказывал. Эрика как-то заявила: «Это ты другим рассказывай, что Казанова против тебя несмышленый молокосос, а я уверена, что голых девочек ты только на картинках видел!» Я не Бельмондо и не Клаус, впрочем, и не легко программируемый компьютер. Итак, я точно знаю, кем и чем я не являюсь. Но кто же я? Кто же я? Если я и дальше буду в себе копаться, сегодня я не засну. А ведь я сейчас мог бы лежать рядом с Симоной, если б захотел, конечно. Ладно, на эту тему больше ни-ни. Меняем курс… Моя скрипучая кровать предмет хоть и исторический, но крайне неудобный. Дед фон Бреденфельде загнулся на ней в африканской пустыне; надо бы прочистить карбюратор; нельзя быть вблизи Симоны, когда на ней бикини, такой провокации я в следующий раз могу не выдержать и сорваться; завтра целый день — воскресенье… Воскресенье. Нужна, ой как нужна какая-нибудь идея! 19 А не обретет ли он уверенность, если перекинется двумя-тремя фразами с отцом, поговорит с ним, как в добрые старые времена, времена кладоискательства? За завтраком он говорит: — Поедем сегодня куда-нибудь, куда вынесет. Тронемся, как только Нина будет готова. Нина в ту же секунду заталкивает в рот полбутерброда, что должно означать — пожалуйста, я уже готова. Симона молчит. Она пока вообще не сказала ни одного слова, кроме «доброе утро». «Вероятно, оттого, что я вчера вел себя как баран», — думает Балтус. — Как ты насчет экспромт-поездки? — спрашивает он. — Я не против, — отвечает она и начинает убирать со стола. То, что он называет экспромт-поездкой, на самом деле не что иное, как обдуманное решение Балтуса: мы едем в Фельдберг. Пусть я совершенно случайно найду его дом и он совершенно случайно увидит на и пригласит нас совершенно случайно в дом, а потом… Ну и что потом? Примерно в полдень они приезжают на место. Теперь самая пора случайностей. Маленький городок, кажется, погружен в ленивую летнюю дремоту. Пусты улицы, некоторое оживление лишь у ресторана, около которого стоит несколько машин и мотоциклов. Одинокий полицейский, облокотившись о капот «трабанта», выписывает штраф и засовывает квитанцию за «дворники». Тут Балтус берет Его Величество Случай за шиворот и спрашивает: — Извините, пожалуйста, вы не знаете, где здесь живет господин Прайсман? — Если вы имеете в виду писателя из Берлина, то он живет внизу у озера, сразу за лесопильней надо свернуть на проселочную дорогу… Симона слышит диалог. — Это твой отец? — Да. — Если хочешь, я останусь с Ниной здесь, мы пока пообедаем, а ты потом за нами заедешь. Это Балтусу не подходит. — Я не собираюсь к нему в гости. Просто хочу взглянуть на его дом издали, так, мимоходом. Они катят по проселочной дороге, оставляя за собой длинный пыльный шлейф. Теперь самое время для второй случайности. Но и ее нужно подмаслить. Проезжая мимо усадьбы, Балтус видит в саду Тину с граблями, на веранде сидит отец и читает. Но оба не замечают Балтуса. Не доезжая до конца улицы, он разворачивается, медленно-медленно еще раз едет мимо усадьбы. Однако и на этот раз его не замечают. Недалеко от шоссе, на которое выходит проселочная дорога, Балтус снова разворачивается. Его Величество Случай явно ждет, чтобы его подтолкнули: перед садовой калиткой Балтус до отказа выжимает газ и заставляет мотор адски взреветь. Именно этого и ждал Его Величество. Тина опирается на грабли, а отец Балтуса смотрит поверх газеты. Между тем Балтус успел доехать до конца улочки. Он вновь поворачивает, а Симона спрашивает: — Может, ты мне окажешь, что все это значит? Весь этот цирк? Балтус делает вид, будто ничего не слышит, и они вновь приближаются к усадьбе. И как того желает Его Величество Случай, Тина стоит у садовой калитки. Балтус едет черепашьим ходом, так что едва может удерживать равновесие. Тут наконец пробивает минута Его Величества Случая: — Вот так чудеса, Балтус, ты? — кричит Тина. Балтус давит правой ногой на тормоз и глушит мотор. Тина, кажется, искренне рада. — Ну давайте слезайте и заходите. А как зовут нашу маленькую леди?