— Придержи ее чуток, мы заедем с тобой за сирень, а то зрителей чересчур много. Он наигрывает мелодию, всего несколько тактов, потом спрашивает: — Тебе это знакомо? Кристина не отвечает, и Балтус поет: — Жили на свете принц и принцесса… Девочка слушает, смотрит, как бегают по струнам его пальцы. — Ручей был чересчу-ур глу-убо-окий… Тихо-тихо, едва шевеля губами, девочка напевает вместе с ним. Сыграв эту песенку, Балтус кладет гитару на траву и спрашивает: — Еще что-нибудь? Кристина кивает. Балтус напряженно думает, не пришла ли минута, когда можно предложить Кристине сделать первый самостоятельный шаг. «Нет, терпение, друг, терпение, только после того, как она действительно заговорит, я попытаюсь». Теперь надо бы сыграть еще что-нибудь, но его репертуар для детей возраста Кристины крайне скуден. Песни, которые он поет Нине, он не может предложить вниманию Кристины, они ей будут неинтересны, а модные шлягеры он, к сожалению, почти не знает, в них он несилен, а ведь как раз ими-то, кажется, он и мог бы заинтересовать девочку. — Яркой звездой в летней ночи… Он пытается петь в стиле Франка Шёбеля. Но фальшивит до того сильно, что Кристина смеется. «Да, она действительно рассмеялась», — ликует Балтус. И решает повторить трюк, теперь он подражает Томасу Люку: — Я так охотно пи-та-юсь, пи-та-юсь, пи-та-юсь… Если двумя минутами раньше девочка смеялась, можно сказать, беззвучно, одними глазами и губами, то теперь она смеется так, что на глаза ей навертываются слезы и она заходится в кашле. Этому успеху Балтус радуется так, что падает навзничь в траву и тоже заливается смехом. Да, это был настоящий, живой смех, смех радости. Смех значит больше, чем слово. «Вот теперь попробую», — решает Балтус. Он встает. — Кристина, мне через минуту-две пора идти работать. Завтра я приду снова, а сейчас давай-ка мы с тобой попытаемся сделать вот что… собственно, даже не мы, а ты попробуешь постоять хотя бы секунду одна, я совершенно уверен, что ты сможешь… Ну, смелей… Он протягивает ей обе руки. — Давай, давай, я помогу тебе, я буду так крепко тебя держать, что у тебя обязательно получится. Все будет хорошо, только не трусь. Балтус от волнения весь внутренне подобрался, он ждет. Он берет ее ладони в свои, она не вырывает их, но они у нее совсем вялые. — Ну же, смелей, Кристина. Он чувствует, как напрягается тело девочки. Она крепче и крепче сжимает его запястья, миллиметр за миллиметром ее ступни отделяются от подножки каталки, она ставит их на землю. И осторожно-осторожно выпрямляет тело. — Да, так, молодец, а теперь выпрями колени и напряги их, вот, отлично, ах, какая молодчина! Кристина стоит! Балтус придерживает ее только с одной стороны. Постепенно он отпускает и вторую руку. Он чувствует, как она старается сохранить равновесие. — А теперь будь внимательна, я отпущу тебя совсем, но ты не бойся, ты не упадешь. Она не протестует, остается без поддержки и совершенно самостоятельно стоит несколько секунд, несколько долгих секунд! Балтус видит, каких усилий это ей стоит. Но вот у нее подгибаются колени. Балтус подхватывает ее под руки, бережно, осторожно усаживает в каталку. — Ну, Кристина-молодчина, видишь, как здорово все вышло, просто по-настоящему здорово, рассказывать об этом никому не будем, пусть это остается нашей с тобой тайной! А завтра мы попробуем еще раз. Хорошо? И происходит уже второе за этот день чудо. — Да, — говорит она и смущенно улыбается. Балтус видит, что у нее подрагивают колени. И все-таки она заговорила, и разве так важно, что сказала она лишь одно-единственное слово, а, кроме того, в течение нескольких секунд стояла на ногах! Балтус счастлив. Он бежит наискосок через лужайку, к своему отделению, бежит вприпрыжку, как мальчишка. Да, это счастливый день, действительно счастливый. Когда он встречается с Симоной у ворот, та сразу замечает, что Балтус в прекрасном настроении, но не спрашивает, почему. До ужина Балтус снова подстригает кусты фрау фон Бреденфельде под руководством Нины. Она собирает тонкие веточки, складывает их по-разному и утверждает, что это дома, корабли и слоны. Позже, за ужином, Балтус придумывает и предлагает Нине новую «застольную» игру: он кладет кусочек бутерброда ей в рот, а она — ему. Симона говорит: — Когда ты на следующей неделе уедешь от нас, возникнут трудности. Я не обладаю таким воображением, как ты, чтобы придумывать для Нины каждый вечер новую игру. Пока Нина прожевывает очередной кусочек, Балтус говорит: — Никаких трудностей не будет, я составлю тебе программу на месяц вперед. Когда Нина уложена, Балтус предлагает: — Не выпить ли нам бутылочку вина, как ты думаешь? — Есть подходящий повод? Балтус рассказывает, что произошло сегодня в парке с Кристиной, и чувствует, что Симона радуется вместе с ним. — За это ты действительно заслужил поощрение, если не награду, ну-ка закрой глаза. Он закрывает глаза и… губы Симоны касаются его щеки. Он берет ее голову в свои ладони и целует в губы. Симона отвечает на его поцелуй, но только мгновение, потом она отворачивается. — Ну, разве это не счастливый день?! Да, это по-настоящему счастливый день, пусть в этот вечер второго поцелуя и не было, пусть он, как всегда, отправляется к себе на чердак. 14 Когда я был совсем маленьким мальчиком, мне однажды приснилось, что я летаю. Я действительно летал, как птица, высоко и свободно. Я вспоминаю об этом потому, что после мне еще не раз доводилось видеть этот сон в различных вариантах. Утром, когда я просыпался, во мне еще жило ощущение парения, невесомости — этой изумительной легкости. Впервые я увидел этот сон, вероятно, после того, как мне удалось сделать пять самостоятельных шагов. Наверняка это было так. Пробовал ли я когда-нибудь маленьким мальчиком летать и днем, я не помню, не знаю. Давно уже я не видел этот сон. Но сегодня, сейчас, когда я лежу на этой походной кровати, меня переполняет то же ощущение, что я испытывал всякий раз после того сна. Может, я летал сегодня? Странно, но так можно думать только про себя, сказать об этом никому нельзя. Во всяком случае, без риска услышать в ответ добрый совет, суть которого сводилась бы к тому, что тебе самое время обратиться к психиатру. Все, кого я близко знаю, мои друзья, отец, мать — кому бы из них ни рассказал я про свои сны, как рассказываю про них сейчас, любой назвал бы меня фантазером, выдумщиком. Говорить с кем-нибудь обо всем. Возможно ли это? Долгое время таким человеком был для меня мой отец. Теперь он разучился меня слушать. Моя мать вообще никогда не была склонна вести со мной разговоры. Для нее существовали всегда только работа да домашнее хозяйство, все остальное воспринималось ею как нечто такое, что лишь отвлекает ее от основных интересов, то есть было ей в тягость. Но, может быть, я просто несправедлив? Особенно по отношению к матери. Она всегда была перегружена всякими делами. Диплом специалиста внешней торговли она получила, окончив заочное отделение, по вечерам сидела над книгами, но всегда уже после того как меня уложит в постель. Воскресенья она вечно проводила на кухне, пока мы с отцом ходили в музей или раскапывали клад. Потом наступила пора командировок. В своей внешторговской конторе она считается безотказной «командировочной». На работе ее очень ценят. Вполне понятно, почему она не могла уделять мне много времени. Да и угрызения совести в связи с этим она вряд ли когда-либо испытывала, в конце концов чем меньше бывала со мной она, тем больше бывал со мной отец, который работал дома. С этой точки зрения прохладные отношения между мной и матерью следует, пожалуй, расценивать как результат планомерного внутрисемейного разделения труда. Вообще-то я восхищаюсь ею, потому что она способна всецело отдаваться какому-либо делу. И в то же время мне жалко ее, потому что она забывает про все остальное! С ней я никогда не мог бы говорить о своих проблемах, неважно, что это за проблемы — взаимоотношения ли с девушками, недоразумения с учителями или ситуация, в которой я оказался теперь. После развода она еще глубже ушла в свою работу. Короче, все обстоит именно так, как оно обстоит… Быть может, вообще нет на свете такого человека, с которым можно было бы говорить или хотелось бы говорить буквально обо всем?! Симона? Теперь необходимо быстренько сменить тему, не то я совсем свихнусь. Вчера я заглянул-таки в один из ящиков, беспорядочно наваленных здесь в углу. Обнаружив в нем массу странных книг, как-нибудь вытащу какую-нибудь наугад, как жребий на счастье. …Портос сделал такой прыжок, что все столы в зале заходили ходуном, как в пляске смерти. Несколько бутылок покатились по стойке и грохнулись об пол, вино… Да, были времена, были орлы-ребята: три мушкетера.