– Слишком легкое оправдание, – с горечью проговорила она. Тон, которым он ответил, показался ей оскорбительно-назидательным: – Могу лишь повторить, что собирался всю жизнь оставаться холостяком. – Это не те слова, Саймон! – Это именно те слова! Он скинул ноги со стола, кресло опустилось со стуком на все четыре ножки. Дафна вздрогнула, щеки ее слегка побледнели. – Как ты думаешь, – продолжил он, – отчего я так упорно избегал брака? Первопричину ты уже знаешь. Но, кроме того, не хотел… не мог позволить себе жениться и… лишить свою жену возможности иметь детей. – Ты думал не о будущей жене, – возразила Дафна. – Ты думал только о себе. – Возможно, – согласился он. – Но когда моей вероятной женой должна была стать ты, все для меня изменилось. – По всей видимости, нет. Он пожал плечами. – Ты не права. И сама знаешь это. Я никогда не хотел обмануть… причинить боль… в чем-то задеть тебя… был до конца искренен. – Сейчас ты причиняешь мне боль, – тихо проговорила она. – Если помнишь, Дафна, – произнес он, – я не соглашался сделать тебе предложение, даже когда твой брат так категорически, если не сказать больше, настаивал. Под страхом смерти… Прости, что напоминаю об этом. Дафна ничего не возразила. Она знала – они оба знали, – что на той лужайке, где должна была состояться дуэль, он мог бы погибнуть. И что бы ни думала она о нем сейчас, как бы ни осуждала, даже, быть может, презирала за испепеляющую ненависть, от которой он не может и не хочет избавиться, она хорошо знала: Саймон никогда – при тех обстоятельствах – не поднял бы пистолет против ее брата. Никогда бы не выстрелил в него. А Энтони, оскорбленный до глубины души за сестру, никуда бы не целился, кроме как прямо в сердце Саймона. – Я сделал это… – снова заговорил Саймон. – Решился умереть, так как знал, что не смогу стать для тебя хорошим мужем. Отцом твоих детей. Ведь я не раз слышал от тебя… ты не скрывала… что хочешь иметь детей, за что, естественно, я не смел тебя порицать. Особенно когда узнал твою семью… – Ты тоже можешь иметь семью, Саймон. Словно не слыша ее, он продолжил: – Даже в те минуты, когда ты помешала начать дуэль и благородно предложила себя в жены, я предупреждал: детей у меня не будет… В ней снова проснулся былой гнев. – Ты говорил, что не можешь их иметь. Но оказалось, просто не хочешь. Это совсем разные вещи! – Нет, – холодно возразил он. – Для меня не разные. Так или иначе, я не могу. Моей душе претит это. Я уже говорил сто раз. – Я помню, – упавшим голосом подтвердила она. Ей, она сознавала, было уже совершенно нечего ему возразить. Исчерпаны все слова, все доводы. Что ж, если ненависть к отцу намного сильнее любви к ней… что тут можно поделать? Только смириться. – Видимо, больше нет смысла говорить об этом. Он молча кивнул. Она тоже наклонила голову и произнесла ровным голосом: – Всего хорошего. И вышла из комнаты. Почти весь остаток дня Саймон не видел Дафну. Он избегал встреч с ней, ибо не хотел, страшился лишний раз чувствовать себя виноватым. В то время как – старался он убедить себя – вины его ни в чем не было. Ровно ни в чем. Ведь – повторил он в десятый раз самому себе – он честно предупредил ее о своих намерениях и предоставил выбор. Он ни к чему ее не принуждал. Разве не так? Разве его вина, что она истолковала смысл его слов несколько иначе и решила, что он не может, физически не способен иметь детей? Какая, в конце концов, разница, по какой причине? Факт остается фактом в любом случае. Однако несмотря на все укоры совести и на то, что постоянно думал о Дафне и мысленно видел ее расстроенное лицо, он все-таки испытывал облегчение от того, что тяжесть тайны упала с его плеч и Дафна теперь знает все о его семейных невзгодах. Если можно их так назвать. А если знает, то способна понять и хотя бы немного разделить их. Да, окончательно решил он уже к вечеру, хорошо, что никакая тайна не разъединяет их больше. А к ночи почти убедил себя, что вообще не совершил ничего предосудительного. Почти – потому что не смог окончательно отрешиться от мысли, что, вступая в брак, понимал: сердце Дафны будет разбито и он – прямо или косвенно – будет виновником. Он понимал, что она достойна лучшего: хорошей семьи, семейного счастья и, значит, кого-то, кто в состоянии все это ей дать. А с другой стороны, она была честно предупреждена и сама, словно мотылек, летела на огонь. Он содрогнулся от мысли о том, другом, кто мог бы стать мужем Дафны. Нет, он не хотел этого! Даже одно предположение было для него невыносимым! Она принадлежит ему и только ему! Она его жена… Но ведь она желала и желает настоящей семьи, детей и, значит, будет с ним несчастлива всю оставшуюся жизнь. А он хочет ее и желает ей счастья… И как же быть? Что делать? Он чувствовал себя в замкнутом кругу. И туда же завлек Дафну… Но ведь она сама… Стой! Довольно!.. Это ни к чему не ведет… А что ведет?.. И куда?.. Он вскочил с кресла в кабинете, куда опять вернулся с наступлением ночи. Нужно еще раз поговорить с Дафной. Объяснить решительно все, снять с себя ощущение вины перед ней и добиться, чтобы она поняла и простила его. Да, именно поняла и простила… Она обижена. Кроме всего прочего – на то, что он не пожелал с ней разговаривать, когда она пришла к нему в кабинет. И потому не спускалась ни к завтраку, ни к обеду. Но ведь она его жена, черт возьми! И он вправе видеть ее за столом… и в постели. Да, в постели!.. Везде, где он захочет!.. Он решительно прошагал по лестнице, по коридору, так же решительно отворил дверь их спальни и встал на пороге. Дафны там не было. Но где же она? Уже скоро полночь. Она должна лежать в постели. А, наверное, у себя в туалетной. Надевает эту дурацкую сорочку, которую он почти тотчас же снимает с нее. – Дафна! – позвал он, подойдя к двери. Ответа не последовало. Да и света там нет – не проникает в щель под дверью. Он толкнул дверь. Туалетная пуста. Саймон яростно дернул шнурок звонка. Еще и еще раз! Не дожидаясь, пока появится кто-нибудь из слуг, он вышел в коридор. На его зов спешила горничная верхнего этажа, хрупкая блондинка, чьего имени он не удосужился узнать. Она сразу поняла, что хозяин чем-то разгневан. – Где моя жена? – выкрикнул он. – Ваша жена? – Да, – повторил он, – я говорю о ней. – Девушка смотрела на него с таким недоумением, что он посчитал разумным пояснить: – Полагаю, вы догадываетесь, о ком я говорю. Она примерно вашего роста, волосы темные, густые… У несчастной служанки было такое испуганное лицо, что ему сделалось стыдно за свой сарказм. Он подумал, что она сейчас спасется бегством и тогда он вообще ничего не узнает. Не будить же всю прислугу и выставлять себя на посмешище! – Где же она? – спросил он намного мягче и спокойнее. – Разве она не в постели? – пролепетала служанка. – Насколько могу понять – там ее нет. – Он кивнул в сторону своей спальни. – Но она же спит не там, ваша светлость. – А где же, хотел бы я знать? – Разве она… Глаза служанки еще больше расширились от ужаса, она тоскливо озиралась, по всей вероятности, в поисках пути к спасению. – Говорите же! – прикрикнул Саймон. – Разве она не в бывшей комнате вашей матери, милорд? – Что? – крикнул он так, словно бедняжка сама заставила его жену перебраться туда. – С каких пор? – По-моему, с сегодняшнего дня, ваша светлость… Мы все так и подумали, что вы займете отдельные покои… в конце медового месяца. – Вы… вы подумали? – проворчал он. – Мне сказали, что так поступали ваши родители, и вы, наверное, тоже, ваша светлость. – Вы… Мы… Родители!.. – закричал он. Девушка отскочила от него. – Не знаю, как родители, – пробурчал он. – Но я… я могу поступать по-другому, черт меня побери? – Конечно, ваша светлость.