– Полагаю, мне остается лишь одно, – услышала она шепот губ, прижатых к ее уху, – доказать на деле мои возможности. Он осторожно поднял ее и положил на постель. Дафна не видела ничего, кроме его настойчивых светлых глаз. Весь остальной мир будто перестал существовать. Не было стен, потолка – ничего. Саймон склонился над ней и снова коснулся губами ее губ. На сей раз поцелуй был требовательным и властным. Его язык проник к ней в рот и вел себя как хозяин. Затем Саймон опустился на постель рядом с ней, продолжая прижимать к себе жену, и на этот раз она явно ощутила возбуждение внизу его живота. – Сегодня ты станешь моей, – хрипло прошептал Саймон и лег на нее. Ее дыхание участилось, оно казалось ей громким, как удары набата, его звуки заполняли всю комнату. Она не чувствовала сейчас тяжести большого мускулистого тела мужа, из-под которого не могла бы уже вырваться, даже если бы захотела. Это было то, о чем она мечтала, что пыталась представить себе с той минуты, когда тем утром в Риджентс-парке он сказал, что женится на ней, но никогда не думала, не могла подумать, что это так волнующе и захватывающе… Как ни странно, ей нравилось чувство собственного бессилия. Он мог сейчас делать с ней все, что пожелает, и она была готова разрешить ему это. С его губ сорвалось «Д-даф…», и она с некоторым удовлетворением осознала вдруг, что тоже имеет над ним власть: он так неудержимо желает ее, что почти потерял дар речи, с трудом выговаривает ее имя. И, обретя эту уверенность, она внезапно ощутила: ее тело само знает, что нужно делать, как себя вести. Когда он приподнял ей юбки, она широко раздвинула ноги и обвила ими Саймона. – О господи, Дафна, – выдохнул он, слегка приподнимаясь на локтях, – я не могу больше терпеть… – И не надо, – сказала она, не вполне понимая, о чем они говорят. – Мы слишком торопимся. – В его глазах промелькнула ирония. – Но в таком случае нам следует подумать о нашей одежде. – Одежде? А что с ней? – Она нам мешает. Надо как можно скорее избавиться от нее. С этими словами он встал с постели и поднял с нее Дафну, которая вначале едва не захлебнулась от возмущения: ей показалось, он решил подшутить над ней в такой неподходящий момент. У нее ослабели ноги, она чуть не потеряла равновесия, но он успел ее подхватить. Затем его руки стали ласкать ее обнаженные ягодицы, и он спросил: – Как лучше снять с тебя платье: через голову или спустить к ногам? Он с такой естественностью задал вопрос, что она собралась ответить, но вовремя спохватилась. Сначала ее обидела его шутливость в такие минуты, но она тут же сообразила, что он делает это намеренно – чтобы снять излишнее напряжение, и главным образом с нее. Заданный самому себе вопрос он быстро разрешил в пользу второго варианта, и вскоре одежда лежала у ее ног. Теперь она была обнажена, если не считать короткой шелковой сорочки, сквозь которую просвечивало тело и темнели затвердевшие соски. Сквозь ткань он гладил ее груди, и эта двойная ласка – упругого шелка и его рук – кружила ей голову, жарким туманом застилая глаза. – Боже, как давно я мечтал об этом, – сказал он. – Что же вам мешало? – нашла она силы ответить. – Не что, а кто. Мой лучший друг Энтони, твой брат. Еще усилие, и она даже смогла улыбнуться и сказать. – Какой вы гадкий! Зачем вы так долго его мучили? Однако она почти не слышала своих слов – все ее существо изнывало от желания. – Я думал о вас каждую ночь, – прошептал он, снимая с нее сорочку. – О ваших губах, улыбке, теле… И в своих грезах я был очень гадкий… Очень испорченный… Легкий стон сорвался с ее губ. – Но сегодня мои ночные видения станут явью… – произнес Саймон и, подняв обнаженную девушку на руки, отнес в постель. Не сводя глаз с Дафны, он стал быстро снимать с себя одежду. Ее кожа в колеблющемся свете свечей отливала цветом спелого персика, прическа, над которой недавно трудился парикмахер, потеряла форму, и теперь волосы свободно спадали на плечи. Саймон, с поразительной легкостью еще несколько мгновений назад справлявшийся с ее одеждой, не мог так же легко разобраться со своими пуговицами и застежками. Дафна, внимательно наблюдавшая за ним, принялась натягивать на себя одеяло. – Не надо, – сказал он, не узнавая своего голоса. – Я тебя согрею. Сорвав с себя остатки одежды, уже не слыша ее ответа, он накрыл ее своим телом и произнес: – Тише. Обещаю: все будет хорошо. Доверься мне. – Я верю, – дрожащим голосом ответила она. – Но только… – Что «только»? Его руки гладили ее грудь, бедра. – Мне стыдно, что я такая неумелая… невежественная, – робко сказала она и услышала, как в его горле забулькал смех. – Опять смеетесь? – Перестань, – пробормотал он, – умоляю, прекрати, если не хочешь все испортить. – Что я должна прекратить? – обиженно спросила она. – И что во всем этом смешного, черт возьми? – О боже, Дафф! – простонал он. – Я смеюсь от радости. От радости, что ты такая… невежественная. – Он прижался губами к ее губам и после долгого поцелуя добавил: – Горжусь тем, что я первый, кто удостоился счастья прикоснуться к твоему телу. Ее глаза расширились, и она спросила: – Это правда? Насчет счастья?.. Вы… ты не шутишь? – Чистая правда, – ответил он таким тоном, что она сразу поверила. – В эту минуту я готов убить любого, кто помешает нам. Будь это даже твой любимый брат Энтони! К его удивлению, она рассмеялась. – О, Саймон! Как чудесно, что вы… ты такой ревнивец! Спасибо. – Я надеюсь заслужить твою благодарность чуть позднее. – Возможно, – прошептала она с лукавым огоньком в глазах, – я тоже заслужу твою благодарность. – Я уже благодарен тебе… – проговорил он. Саймон с великим трудом сдерживал желание сразу проникнуть в нее и завершить то, о чем мечтал, ибо понимал: эта первая ночь целиком ее – Дафны – и для нее, а не для него. И ни в коем случае она не должна испытать неприятные ощущения или эмоции. И он обязан оградить жену от этого. Только удовольствие и блаженство должны сопутствовать ей в этом первом путешествии в мир любовных переживаний. Он знал, чувствовал: она уже хочет его, изнемогает – пусть не в такой степени, как он, – от желания. Дыхание ее участилось, глаза заволокло дымкой вожделения. Но он решил, что этого недостаточно. Она должна изнывать, сгорать от страсти – тогда ей легче будет принять его. Он снова принялся целовать ее. Не только губы – грудь, плечи, живот… Она стонала и извивалась под ним, и лишь когда в глазах ее появились искорки безумия, он опустил руку и, коснувшись ее лона, с удовлетворением отметил, что она готова к вторжению. – Сейчас тебе будет немного б-больно, – проговорил он хрипло, – но я об-бещаю… – Умоляю, сделай это скорее! – простонала она. Не в силах больше сдерживаться, он резко вошел в нее и сразу ощутил, как поддалась ее девственная преграда, однако не услышал крика боли, поэтому спросил: – Все хорошо? Дафна кивнула и, прерывисто дыша, сказала: – Только какое-то странное ощущение… – Больно? Она покачала головой и с улыбкой прошептала: – Все в порядке. Но раньше… когда рукой… было лучше. Даже в тусклом свете свечей он разглядел, что краска залила ей щеки. – А так тебе нравится? – тоже шепотом спросил он и наполовину вышел из нее. – Так лучше? – О нет! – почти вскричала она. – А если так? Он снова полностью вошел в нее, и Дафна застонала: – Да… Нет… Так… Еще… Если можно… Медленно и осторожно он начал двигаться в ней. Каждое движение вызывало ее легкий стон, и эти звуки сводили его с ума, заставляли действовать энергичнее. Стоны перешли в крики, дыхание стало еще более прерывистым, и он понял, что она близка к кульминации. Его движения стали быстрее, он стиснул зубы, стараясь сдерживаться, чтобы не прийти раньше, чем она, к завершению. Дафна выгнулась ему навстречу, выкрикнула его имя и обмякла. Саймон позволил себе еще одно завершающее движение внутри ее, затем вышел и растянулся рядом, прильнув к ее губам благодарным поцелуем.