Она росла без родителей, в семье у двоюродной тетки. Денег на нее почти не тратили, держали в строгости. Учиться тоже особо не заставляли, и Нонна, через пень-колоду окончив восемь классов, устроилась на работу. Она мыла полы в гастрономе, помогала принимать товар, словом, всегда была на подхвате. Там ее и заметил пожилой грузчик по имени Семен. Он положил на Нонну глаз и вскоре позвал замуж. Она не противилась. Особой внешностью бог ее не наделил, а из приданого у нее был лишь комплект старого, вылинявшего постельного белья, которым снабдила ее тетка на совершеннолетие. Сыграли скромную свадьбу, Нонна переехала к Семену, и начался ад. Семен оказался жутким алкоголиком. Напившись, он жестоко колотил Нонну и таскал ее за волосы. Она пряталась от него под кровать, убегала из дому и ночевала на работе в подсобке. Но потом все равно возвращалась – в подсобке надолго не заночуешь, а идти ей было некуда – тетка, как выдала ее за Семена, так сразу предупредила: – Обратно ни ногой. Нонна терпела три года. Ходила в синяках, от любого окрика втягивала голову в плечи, научилась ловко уворачиваться от тяжелого мужнего кулака. Через три года Семен умер от пьянства. Квартиру забрали его дети, появившиеся невесть откуда, как только отца не стало. Нонне снова стало некуда податься. Магазин ей осточертел, и она устроилась в роддом на две ставки – уборщицы и санитарки. Санитаркам выделяли служебное жилье – крохотную комнатку в подсобном помещении. Там Нонна и ютилась вечерами, приходя с дежурства без задних ног. Однако она была довольна. Никто больше не лупил ее, не унижал, она могла ночью спокойно спать, не опасаясь проснуться от грубого окрика или удара сапога. Нонна ловко справлялась со своими обязанностями, намывала полы, протирала подоконники, таскала горшки, возила каталки с роженицами. Вскоре она поняла, что ее должность позволяет ей иметь некие неучтенные доходы. Посещения в роддоме были строго запрещены, а родственники жаждали повидаться с молодыми мамочками. Нонна за небольшую мзду выводила девчонок к мужьям, мамам и свекровям через служебный вход. Она рисковала – если бы заведующий отделением или старшая медсестра засекли ее, то тут же уволили бы. Но Нонна была не из робких, три года с буйным супругом научили ее ничего не бояться. Она ходила по отделению, как по собственной вотчине, грела уши, подслушивая разговоры сестер и врачей, болтала с пациентками и чувствовала себя как рыба в воде. В один из дней она везла из родильного зала каталку, на которой молча, стиснув зубы, лежала темноволосая девчонка. Лицо бледное, губы искусаны в кровь. – Красавица, эй, чего такая мрачная? – пошутила другая санитарка, Лена, помогавшая Нонне катить каталку. – Кого родила? – Сына, – тихо и как-то исступленно прошептала девушка. – Намучилась, поди. – Лена сочувственно покачала головой. – Намучилась. – Ну ты не хлюпай, завтра все уже забудется. Будешь кормить своего богатыря. Папка обрадуется, сережки тебе купит или колечко. Чернявая вместо ответа перевернулась на другой бок. Нонне почудилось в ней что-то странное. Она много повидала новоиспеченных мамочек, были и такие, что отказывались от младенцев, и те, у которых детишки лежали в специальном кувезе, приходя в себя после не слишком удачных родов. Но эта девица не подходила ни под одну из категорий. Весь вид ее выражал такую отчаянную степень страдания и безнадежности, что сердце схватывало. Нонна помогла ей перелечь на кровать, укрыла одеялом, принесла лед. Девушка по-прежнему молчала, не произнося ни слова. Она не плакала, как другие девчонки, у которых с детишками были нелады. Просто лежала, глядя в потолок. Вечером того же дня Нонна подслушала разговор двух медсестер. – Слышала, из четвертой палаты, Баранова, урода родила. Врачи говорят, такое раз на миллион случается. Генетическое заболевание. Передается по материнской линии только младенцам мужского пола. – Да, слышала, слышала, – сказала другая сестра. – Все отделение об этом говорит. Бедняга. Нормальная вроде женщина, не пьет, не курит, не наркоманка какая. – Говорю тебе, это генетическое. Пей не пей, не спасет. – Что теперь будет с ребеночком? – Не знаю. Наверное, в дом инвалидов отправят. Да врач сказал, такие долго не живут. Год-другой. Ну пять в исключительных случаях. Потом все равно смерть, да еще и мучительная. – Ох, Господи Иисусе, – со вздохом проговорила вторая сестра. Нонна отошла подальше от сестер, покусывая губы, перед ее глазами стояло бледное отрешенное лицо девушки на каталке. Так вот, значит, в чем дело. Ужас, врагу не пожелаешь такого. И откуда берутся столь страшные болячки? Назавтра она уговорила детскую сестру пустить ее в боксы для новорожденных. Специальной реанимации в больнице не было, и мальчик Барановой лежал в общей палате, но поодаль от всех, в кувезе под лампой. Через стекло Нонна смогла разглядеть странное, похожее на марсианское личико. Ручек у ребенка не было, ножки лишь по колено. Ее продрал холод, по спине поползли мурашки. «Что бы я стала делать, родись у меня такой уродец?» – подумала Нонна и отошла от стекла. Она не сомневалась, что оставила бы ребенка в роддоме. Наверное, так и поступит несчастная Баранова. Нонна вернулась в отделение и заглянула к ней в палату. Черноволосая уже не лежала, а сидела, отвернувшись к окну и слегка наклонившись. Подойдя к кровати, Нонна с изумлением увидела, что она сцеживает молоко из груди в специальную мензурку. – Что, грудь болит? – осторожно спросила она девушку. Та повернула к ней бледное лицо с запекшимися губами. – Нет. Врач сказал, малыша можно покормить. Пока через зонд. – Ты хочешь его кормить? – не поверила своим ушам Нонна. – Да, а что? – Теперь пришла пора удивляться чернявой. – Да нет, ничего, – спохватилась Нонна. Она уже хотела уйти, но тут словно черт ее дернул. – А ты видела его? Ребенка своего? – спросила она у Барановой. Та помотала головой. – Хочешь увидеть? – А разве можно? – Черные глаза, полные страдания, с мольбой уставились на Нонну. – Можно, – твердо проговорила та. Через полчаса они уже вместе стояли у стеклянной стены. Нонна боялась, что девчонка грохнется в обморок, поэтому прихватила с собой пузырек нашатыря. Но Баранова не думала терять сознания. Она стояла и смотрела в кювез, лицо ее оставалось спокойным и даже слегка просветлело. – Ну что? – тихо спросила Нонна. – В каком смысле «что»? – Девушка вопросительно вскинула брови. – Зачем тебе его кормить? Ты же не возьмешь его отсюда. – Возьму. По тому, как она это произнесла, с каким холодным, уверенным спокойствием, Нонна поняла, что так и будет. Баранова заберет своего калеку-сына домой, будет нянчить его и пестовать, заранее зная, что жить ему всего ничего и что он обречен. Странные люди. Нонна не понимала, откуда такие берутся. Ей почему-то стало не по себе. – Ну что, пошли уже? Насмотрелась, небось? – Еще чуть-чуть, – попросила Баранова. – Он такой… такой хорошенький. Я немножко еще посмотрю на него, а то врач не разрешает. Спасибо вам. – Она доверчиво глянула на Нонну. Той и вовсе сделалось муторно. Она кивнула и отошла в сторону, дожидаясь, пока Баранова налюбуется на свое отродье. А та продолжала стоять у прозрачной стены, губы ее шевелились. До Нонны долетали тихие обрывки фраз. – Мой хороший! Мой самый лучший мальчик на свете. Все будет хорошо, и я тебя люблю. Мы скоро поедем домой. Наконец девушка отошла от стекла. – Я готова. Идемте. Нонна проводила ее в палату. Вечером она никак не могла уснуть в своей подсобке. Страшное, инопланетное лицо ребенка все стояло у нее перед глазами. А в ушах звучал голос Барановой, ласково увещевающий младенца… Наутро она пришла к выводу, что Баранова находится в состоянии аффекта. Нечто вроде послеродового психоза. Пройдет немного времени, она одумается и поступит так, как поступила бы сама Нонна, как сделали бы почти все, будучи в таком положении. Она принялась ждать. Однако ничего не менялось. Баранова прилежно сцеживалась пять раз в день и отправляла молоко в бокс. Вскоре врачи разрешили ей навещать младенца. А через десять дней она ушла, прижимая к груди голубой сверток. Ушла в сопровождении мужчины и сухонькой старушки, которая все время крестила голубое одеяльце и ревностно подтыкала кружевной уголок. Нонна тщательно вымыла палату, перестелила постель Барановой. Ей хотелось отвлечься от мыслей, не дававших ей покоя. Почему, откуда у этой девушки есть силы молча и смиренно нести своей крест? Она еще долго не могла забыть Баранову и ее больного ребенка. Постепенно, однако, ее образ стерся из памяти Нонны. Она перестала думать об этом, а вскоре познакомилась с молодым медбратом, проходившим в больнице практику. Между женщиной и юношей вспыхнул роман. Нонна оказалась беременна. Мать Матвея – так звали медбрата – была категорически против их брака, потому что Нонна была старше Моти почти на десять лет. Однако они все равно стали жить вместе. Родился Сергей. Едва Нонна пришла в себя от боли родовых схваток, она истерически потребовала показать ей малыша. Цепким взглядом вонзилась в его личико. Два глаза, носик пуговкой, губки бантиком. Ручки, ножки – все на месте. – Скажите, он здоров? – простонала Нонна, силясь поднять голову с родового стола. – Успокойтесь, у вас отличный малыш, 9/10 по шкале Апгар. Нонна счастливо улыбнулась и бессильно распласталась на столе… Пропищал домофон, Нонна открыла дверь подъезда и поднялась в квартиру. За воспоминаниями она не заметила, как дошла до дома. Она включила свет, разделась и присела в спальне у окна. Есть ей пока не хотелось, а воспоминания все продолжали лезть в голову, яркие, настойчивые, словно картинки на экране телевизора… День бежал за днем. Молодые жили в квартире, доставшейся Матвею от деда, Сережа рос, смешно лепетал, делал первые шаги, потом заговорил. Нонна была счастлива. Она не замечала ничего вокруг, кроме любимого сыночка. Ей казалось – краше и умней его никого нет. Другие дети виделись ей чуть ли не умственно отсталыми и малосимпатичными. Она гордилась сыном, даже в магазин входила с гордо поднятой головой, ведя закутанного Сережку за руку. Ее почти не расстроило признание Матвея в том, что он встретил другую. Встретил – ну и ладно. Главное, он же не выгонит их с сыном на улицу! Матвей выгонять собственного ребенка не собирался, но квартиру предложил разменять. Нонне досталась маленькая однушка на окраине. Она была чрезвычайно этому рада. Работала на двух работах, растила сына, Мотя периодически подбрасывал ей деньжат, а его мать неожиданно стала проявлять интерес к внуку и под конец жизни даже переписала на него квартиру. Незаметно пролетело время. Сергей вырос, выучился в школе, поступил в институт, окончил его. Глядя на красавца сына, Нонна умилялась и смахивала слезу. Она и мечтать не могла о таком, она, простая девчонка-сирота, истязаемая мужем, бездомная, ничем не примечательная. Теперь они с сыном жили себе не тужили. Бабушка умерла, Нонна сдавала ее квартиру, сама продолжала работать санитаркой в больнице и уборщицей в онкодиспансере, Сергей тоже подрабатывал, да и Матвей не забывал их, периодически подбрасывая копеечку. И тут неожиданно грянул сюрприз. Сережка влюбился. Нонна понимала, что когда-нибудь этот момент настанет, мысленно себя к нему готовила, хотя и осознавала, что отдать любимого сына какой-то чужой девчонке ей будет ох как нелегко. Она изо всех сил изобразила спокойствие и попросила привести избранницу на чай. Марина ей очень понравилась. Во-первых, красавица, во-вторых, с отличным образованием. Уже работает, имеет права, серьезная, хозяйственная, такой не жалко подарить свое сокровище. Нонна смирилась и даже почувствовала себя счастливой. Предстояла свадьба, она отдала молодым подкопленные деньги и скрепя сердце подарила бабушкину квартиру. Настал момент знакомства с родителями невесты. Отец Марины произвел на Нонну хорошее впечатление – солидный, доброжелательный, с юмором. А вот мать вызвала неприязнь. Черноволосая, похожая на цыганку, с какой-то непонятной вечной печалью на правильном, строгом лице – она будила в Нонне смутную тревогу, которую та сама себе не могла объяснить. Тем не менее внешне все выглядело чинно и мирно. Сообща подготовили свадьбу, раз в месяц встречались либо у молодых, либо у Нонны за празднично накрытым столом. Отец Марины шутил, галантно ухаживал за Нонной, а мать все больше молчала, глядя куда-то мимо всех своими огромными черными глазами. Нонна про себя прозвала ее Цыганкой. Прошло несколько лет. Ребята жили дружно и весело, Нонна на них нарадоваться не могла. Ей исполнилось 66, и она стала подумывать о том, чтобы уйти на заслуженный отдых. Здоровье не радовало, сказались лишения и тяжелый труд в молодые годы, а также не прошли без следа мужнины побои. Все больше Нонна мечтала о том, чтобы осесть дома и нянчить внучат. А тут – вот радость-то – Марина сама заговорила о детях. Мол, хочет ребенка в ближайшем будущем, как Нонна к этому отнесется? Нонна ликовала. Она обняла невестку, расцеловала ее, торжественно поклялась во всем ей помогать, беречь как зеницу ока. Марина бегала по врачам, Нонна терпеливо ждала у телефона. Вечером выслушивала последние новости, осыпала невестку комплиментами и грезила, грезила малышом. Тот день не предвещал ничего плохого. Наоборот, с утра позвонил Сережка, сказал, что вечером к ним собираются в гости Маринины родители, которые по делам приехали в Москву. Пригласил мать заглянуть на огонек. – Конечно, милый, я обязательно приду, – проворковала в трубку Нонна. – Спасибо за приглашение. Она купила торт, связку бананов и виноград и, вызвав такси, поехала на квартиру к Сергею. Вечер получился теплым и душевным. Марина запекла изумительную утку в меду с начинкой из чернослива и яблок. Ее родители наготовили салатов и привезли отличного белого вина. Ноннин торт произвел фурор. Часов в десять все немного осоловели. Сергей с тестем вышли на балкон покурить и поболтать. Марине позвонили по работе, и она ушла с телефоном в спальню. В гостиной остались только Нонна и Вера Ильинична. Подвыпившая Нонна пребывала в чудесном настроении. Белое вино сделало свое дело – Цыганка перестала казаться ей непонятной и странной, она почувствовала к ней симпатию и даже нежность.