– Ладно, Анна Николаевна. Не буду вам мешать. Пошел я. Хорошего вам отдыха. Анна вздохнула с явным облегчением: – Спасибо. – Не за что. Одно одолжение, будьте любезны? Она поглядела на меня с тревогой: – Какое одолжение? – Дайте мне адресок вашей покойной бабушки. Ее тонкие брови взметнулись наверх и сошлись над переносицей: – Это еще зачем? – Да, видите ли, хочу тоже прикупить себе домик. Думаю, то село будет как раз. Несколько секунд мы буравили друг друга взглядом. Затем Анна криво усмехнулась: – Вы ведь не успокоитесь, так? Будете копать, как крот. Я кивнул. – Село Верхнее Полозово. Бабку звали Галина Маякова. – Благодарю. – Я слегка поклонился и вышел на улицу. Калитка за мной захлопнулась. Я открыл расписание электричек. Так и есть, перерыв. Ну и достанется мне сегодня на орехи. Придется писать рапорт. Я медленно побрел по дороге обратно к перелеску, периодически оборачиваясь и посматривая на выглядывающий из-за забора дом Анны Гальпериной. Как она изменилась, совсем не похожа на ту несчастную, затравленную женщину, которая варила на тесной кухоньке последнюю сосиску. Неужели так бывает – сначала не везет так не везет, а потом вдруг жизнь поворачивается солнечной стороной. Умирают бабки, оставляют деньги. В перелеске закуковала кукушка. Я невольно стал считать. Один раз, два, три… на четвертом она замолчала. Я тихо чертыхнулся и увидел автобус, подъезжающий к остановке. Следующий будет через час, не меньше. Я бросился бежать по тропинке. Кукушка над моей головой ожила и стала куковать снова. Она куковала и куковала, словно ее заело. Я слышал ее, влезая в салон автобуса. Это был тот самый автобус, который привез меня от станции. Я узнал его по скрипу дверей и по хриплому голосу шофера. – Котово. Следующее Пеньки. Передаем за проезд. Я нашарил в кармане какую-то мелочь, сунул ее в окошко и сел на то место, где сидела Анна. Автобус трясся и подпрыгивал, в окно нещадно палило солнце. Я ехал и думал о том, как кстати мне вчера ночью разбили машину. Невероятно кстати… 25 Марина решила больше не звонить и не писать Сергею. В самом деле, нужно иметь гордость. Если он забыл ее, предал, то пусть. Она переживет, не умрет. Однако не так-то просто было следовать своему решению. Каждое утро Марина просыпалась с одной-единственной мыслью – сегодня Сережка ей позвонит. Сегодня ее позовут к телефону. Или придет письмо. Он напишет ей, что скучает и жить без нее не может. Попросит прощения за Нинку, будет умолять все забыть. Все утро, пока Марина умывалась, завтракала, шла на работу, она была уверена, что так и будет. После обеда ее уверенность начинала таять и к вечеру сменялась горьким отчаянием. Ей хотелось сжаться в комок, спрятаться в темный угол и заплакать навзрыд. Но вокруг были сотни пар чужих, злых, насмешливых глаз. Они только и ждали ее слез, они всегда ждали чьих-то слез со злорадством, присущим всем обиженным и несчастным. Марина из последних сил заставляла себя выпрямить спину, поднять голову и проглотить подступающие к горлу рыдания. Только ночью, укрывшись с головой одеялом, она давала себе волю. Кусала зубами мокрую от слез подушку, утыкалась в нее горячим лбом. «Сережа, Сереженька, как же так? Как ты мог так со мной поступить? Ведь ты же любил меня, целовал, называл «моя сладкая девочка», «мой зайчик». Что же с тобой случилось, Сереженька?» Она шептала эти слова беззвучно, но с такой неистовой силой и страстью, что, казалось, железное изголовье кровати должно было не выдержать и расплавиться. О Нине она вообще не могла думать. Ее тошнило при одной мысли о ней. Подруга, называется. Добилась своего, утащила сладкий кусок. Чтобы как-то отвлечься, Марина записалась-таки в кружок макраме. Она затащила туда и Таньку, чтобы та поменьше торчала в своем отряде. Таньке плести макраме не нравилось, она сидела и смотрела, как это делает Марина. У самой Марины выходило замечательно: она сплела себе подвеску, салфетку на тумбочку и браслет. Браслет оказался ей великоват, и она решила подарить его Спиридоновой. Дождалась, когда начальница зайдет к ним и протянула маленький пакетик. – Что это? – удивилась та. – Откройте. Это вам. Подарок. Спиридонова нахмурилась, но пакет вскрыла. – Красиво. – Она повертела браслет в руках. – Тонкая работа. Раньше этим занималась? – Никогда. Начальница кивнула: – Ну да, ты же у нас миссис умелые ручки. Мастер на тебя не нахвалится. – Спасибо, – сдержанно поблагодарила Марина. – Я буду носить. – Спиридонова повернулась к ней спиной и хотела было идти, но вдруг обернулась. – Браслет – это хорошо. А что с глазами? – Что? – не поняла Марина. – Глаза опухшие. Почему? Вроде никто не обижает. Или есть что-то? Говори, не стесняйся. – Никто меня не обижает, – тихо проговорила Марина, стараясь заставить подбородок не дрожать. – Так, отставить истерики. – Спиридонова открыла дверь. – Идем со мной. Она привела Марину к себе в кабинет. Марина здесь еще не была. Над столом висела большая цветная фотография – белокурая малышка лет пяти в ажурной панамке. – Дочка? – Марина кивнула на снимок. – Дочка. Присаживайся. – Спиридонова указала на стул в углу. Марина села и опустила глаза. – Вот что я тебе скажу. – Спиридонова подошла и встала рядом. – Плакать здесь нельзя. Со слезами теряешь силы. А они здесь нужны. Иначе не выжить. Ты мне поверь, я тут уже десять лет. Многое повидала. – Я верю, – проговорила Марина. – Точно никто не обижает? – Нет. – Дома что-то? Марина кивнула и закрыла лицо руками. – Я же ясно сказала – отставить истерику. Не то отправлю в ШИЗО. Что случилось? – Муж… – прошептала Марина сквозь слезы. – Муж… бросил… не пишет, не звонит. Не приехал ни разу. Его моя мама видела… видела с моей… подругой… – Горло перехватил спазм. Марина замолчала, глядя на Спиридонову полными слез глазами. Та тоже молчала, только хмурила изящно нарисованные брови. – Ну что муж. Что подруга. Дети есть? Марина покачала головой: – Нет. – Нет, ну и слава богу. Как говорится, катись колбаской по Малой Спасской. – Спиридонова вдруг улыбнулась. Ее улыбка была крайней редкостью, и Марина поглядела на начальницу с удивлением. – Мой вот тоже спутался и именно что с подругой. Марьяшке годик всего был. Я с ней в сквере гуляла, вернулась – а они в спальне. Ну я взяла швабру и их обоих в чем мать родила за дверь и вышибла. Ничего, жива. Чего о таких жалеть? Ты ж не Дашка, не Кристина, не Шурка. Молодая, красивая, образованная. Выйдешь через год по УДО, пошлешь его к такой-то фене. Найдешь себе другого, в сто раз лучше. А станешь сырость разводить, от твоей красоты ничего не останется. Будешь, как Люська, с опухшей мордой ходить. Та тоже дура, два года проревела, своего благоверного оплакивая. Распустила себя, а была сорок шестого размера. Дальше больше, ушами хлопала, так на базе, где она работала, товар на кругленькую сумму сперли, да на нее и свалили. Подставили по полной. Вот так плакать-то. – Откуда вы все это знаете? – Марина изумленно глядела на начальницу. – Я про всех все знаю. – Спиридонова закусила губу и отвернулась от Марины к окну. Помолчала немного и тихо добавила: – Сестра она моя. Старшая. Чтоб ее разорвало. – Сестра?! Марина сидела пораженная. Вот, оказывается, чем объясняется расположенность начальницы к дневальной. В голову не могло прийти такое, настолько они разные. Совершенно непохожие. – Короче, я тебе ничего не говорила. – Спиридонова сощурила глаза. В них была угроза. – Пикнешь кому-нибудь, смотри. – Не пикну. – Плакать не будешь больше? – Нет. – Тогда свободна. А за браслет спасибо. Марина вышла из кабинета и вернулась в спальню. Люська дремала на своей кровати после ночного дежурства. Марина покосилась на нее с любопытством и принялась разбираться в тумбочке. 26