– Раздевайся, Антонина. Бабуля, охая и вздыхая, стаскивает с себя телогрейку и рубаху. Михеич слушает ее стетоскопом, потом просто ухом. Стучит ей по ребрам. Снова слушает. Кусает обвисшие усы. – Нет, не пневмония это. Бронхит. Я травку дам, ее нужно заваривать и пить три раза в день. – А горчичник? – спрашиваю я, радостный от того, что у бабули не воспаление легких. – Горчичник на ночь можно, хуже не будет. Бабуля одевается. Я благодарю Михеича, угощаю его оладьями и земляникой. Вижу, что он бы с удовольствием взял поллитровкой, но у бабули в доме спиртного не водится, а сам я не пью. Проводив Михеича, я завариваю травку, настаиваю ее, процеживаю через марлю и даю бабуле. Потом варю обед – суп из картошки и макарон, котлеты из замороженного фарша. Бабуля ест мало, от жара у нее нет аппетита. Потом она засыпает, а я слушаю ее дыхание во сне и выхожу во двор. Темно. Все небо усыпано яркими серебряными звездами. Пахнет яблоками и навозом. За забором слышен собачий лай. Я достаю телефон и звоню начальству с просьбой дать мне назавтра выходной в счет накопленных отгулов. Начальство злится, кричит, но разрешает явиться на работу во вторник. Я убираю телефон в карман джинсовки и долго сижу на крыльце, глядя на звездное небо. Я представляю себе, что звезды – это вовсе не маленькие далекие светила, а глаза тех, кто ушел от нас далеко-далеко. Оттуда, с неба, смотрят на меня глаза отца, глядят внимательно, замечая все, любую мелочь, каждый штришок. А еще – я думаю о Марине Красниковой. Я думаю о ней каждый день, с тех пор как увидел ее. Интересно, как она? Осталась ли такой же гордячкой или ее сломали лагерные будни? Перед моими глазами встает ее лицо, каким было оно после прочтения приговора. Бледное, но совершенно спокойное. Высоко поднятая голова. Знала бы она, что снится мне почти каждую ночь… Марина, Мариночка. Глаза-бирюза. Золотые веснушки на носу. Ты меня ненавидишь, и правильно. Поделом мне. Зато все по справедливости. Все по правилам. По чести. Черт бы побрал ее, эту честь… 24 К утру бабуле стало лучше. Она начала кашлять помягче, не так натужно, и жар спал. Я сварганил отличную глазунью с ветчиной и помидорами, и бабуля с аппетитом поела. После завтрака я дал ей выпить травы. – Спасибо тебе, Володичка. – Голубые, слезящиеся глаза смотрели на меня с нежностью. – Если б не ты, померла бы… – Я тебе дам, померла! – сердито ворчал я, а внутри меня тлел уголек тревоги. Бабуля – единственный близкий человек, который есть у меня на свете. После смерти отца с матерью начали твориться всякие нехорошие дела. То она на подоконник встанет и стоит, глядит на двор, то украдкой веревку на шею примеряет. То купит в аптеке пузырек со снотворным и, закрывшись в ванной, подбрасывает его содержимое на руке. Меня, двенадцатилетнего, тогда обуял ужас. Я боялся заснуть, все следил за матерью, мне казалось – вот закрою глаза, а проснусь, и ее уже не будет в живых. Я никому не говорил, что творится у нас дома, кроме Майи. Она приходила к нам, и тогда я мог хоть немного расслабиться и поспать. Как-то Майя сказала мне, что так больше продолжаться не может – мать надо показать врачу. Психиатру. Легко сказать – показать. А как? Она и слушать не хотела, чтобы идти к доктору. На все уговоры упрямо твердила: – Я здорова! И тут – о радость! – к нам приехала бабуля Тоня. После смерти отца она три месяца сидела у себя в деревне, ни с кем не общалась, почти не выходила из дому. И вот решилась, приехала. Бабуля сразу поняла, что дело труба. Через день к нам домой пришли двое дюжих мужчин. Они закрылись с матерью в комнате, о чем-то долго беседовали. Потом послышался ужасный крик. Это был даже не крик, а вопль раненого зверя. Бабуля поспешно схватила меня в охапку и утащила в соседнюю комнату, плотно захлопнув дверь. Когда минут через двадцать мы вышли в коридор, матери в квартире не было. Ее положили в больницу. Надолго. Тогда я впервые услышал страшное слово «шизофрения». Его шепотом произнесла бабуля, когда говорила с кем-то по телефону. Бабуля осталась жить у нас дома. Она вставала с петухами, готовила, намывала полы, стирала и гладила мою одежду. Когда я просыпался, на столе в кухне меня неизменно ждало блюдо, полное румяных блинов, оладий или пирожков. Бабуля умела не только потрясающе готовить и содержать дом в стерильной чистоте. Она неплохо разбиралась в математике и иногда помогала мне делать домашнее задание. Также она всегда знала, как правильно пишется то или иное слово, и ей не требовались для этого учебники. Не скрою, я скучал по матери. Первое время все ждал, что ее выпустят из больницы, и она вернется домой. Прежняя, красивая, веселая и молодая. Но время шло, а ей становилось только хуже. Смерть отца погубила ее, лишила жизненных сил. Даже я стал ей не нужен. Она жаждала уйти туда, куда ушел ее любимый, и никакие лекарства не в силах были помочь ей. И постепенно я привык. К бабуле, к ее тихому, ласковому голосу, к мягким рукам, к доброму, немного беззащитному взгляду. Я боялся лишь одного – что и она покинет меня, как отец и мать. Я берег ее, не давал поднимать тяжести, следил, чтобы она отдыхала, научился убирать квартиру. Летом она взяла меня в деревню, и там на воле и свежем воздухе я провел счастливых три месяца. Так и повелось. Осенью и зимой мы жили в городе, а в конце весны съезжали в деревню. Мать умерла через четыре года. Я окончил школу, поступил в академию. Когда мне исполнилось восемнадцать, бабуля тихонько собрала свои вещи и уехала насовсем. – Ты теперь взрослый, Володичка, не хочу тебе мешать. Живи один, ты все умеешь. А я всегда буду рядом. Если что, приеду. Или ты ко мне. Соседи и друзья наши недоумевали: как можно оставить одного совсем юного мальчишку? Не ровен час, начнет водить компании, сделает из квартиры притон либо станет питаться в сухомятку и наживет гастрит. Но бабуля Тоня была мудрой женщиной. Она знала, что никаких компаний я водить не буду, а уж готовить я умел не хуже любой хозяйки. Сначала она приезжала ко мне каждые выходные, потом раз в две недели, потом раз в месяц. Мы часто созванивались, я знал, что мог рассказать ей об всем, что меня интересует и волнует. Последние годы бабуля Тоня сильно сдала. Согнулась, похудела. Стала часто болеть. Я в любое время срывался и ездил к ней. Предлагал взять к себе – но она категорически отказывалась. «Я в своем доме всю жизнь прожила, в нем и помру»… – Поправляйся, бабуля, а я к тебе на неделе еще приеду, вечерком, после работы. Машину починю и приеду. Я обнял ее, поправил подушку, одеяло и вышел из дому. Стоял жаркий июльский полдень. Я шел полем, и над моей головой роились разноцветные бабочки и голубые стрекозы. Пахло гречишным медом и клевером. Мне не хотелось ехать в Москву, тянуло снять рубашку и лечь в эту траву, подставив лицо под солнечные лучи. Нажариться как следует, и в речку. Она у нас в деревне маленькая, но удивительно чистая. И вода в ней студеная даже в жару. Я два года не был в отпуске. Все были, а я нет. Понятное дело – им нужнее, у кого-то семья, дети, хозяйство, а я один, у меня ничего и никого. Вот и уступаю им свою очередь, а сам довольствуюсь поездками в деревню на выходных. С этими мыслями я дошел до станции, купил билет и в ожидании электрички уселся на хлипкую, давно не крашеную лавочку с краю платформы. Вокруг собирался народ. Лето, все курсируют из деревни в город, из города в деревню. Мимо прошли две симпатичные загорелые девчонки в коротеньких шортах и солнцезащитных очках. Одна из них посмотрела на меня и улыбнулась. Я тоже ей улыбнулся и даже рукой помахал. Проехал пацан на велосипеде. С противоположной стороны послышался гудок, и к платформе медленно подползла зеленая змея электрички. Из разъехавшихся дверей высыпала целая толпа. Я глянул в телефон – электричка в Москву должна была прийти через минуту. Эх, жалко уезжать… Я с грустью и завистью посмотрел на разноцветный людской хоровод на соседней платформе и вдруг замер. Взгляд мой выхватил из толпы знакомую фигуру. Я привстал с лавочки. Анна. Это была Анна Гальперина собственной персоной. В длинном, почти до пят, холщовом сарафане, в модной соломенной шляпке, с небольшим матерчатым рюкзачком за плечами. Я узнал ее почти сразу же, хотя выглядела она совсем не так, как раньше. Я хотел окликнуть ее, но вместо этого вдруг сорвался с перрона и кинулся к лестнице. Сбоку послышался свист – это шла электричка. Моя электричка. Но мне уже было все равно. Продираясь сквозь толпу дачников, я бежал вслед за Анной Гальпериной, прячась за чужими спинами. Она пересекла дорожку, отделяющую насыпь от грунтовки, по которой ходили рейсовые автобусы и маршрутки, и встала под козырьком остановки. Я задержался неподалеку, приникнув к стене местного магазинчика. Вид у Анны был весьма вальяжный и довольный. Она достала из кармана телефон и принялась болтать по нему. Слов мне было не разобрать. Интересно, как ее сюда занесло? В гости к кому-то приехала? К родственникам? Но на допросах она говорила, что у нее нет родственников за городом и дети никогда не бывали на даче. А может, у нее роман? Похоронила мужа и решила устроить личную жизнь? Пока я думал да гадал, подошел автобус. Анна залезла внутрь. Я дождался, когда автобус наполнится, и вскочил в закрывающиеся двери. Она ехала впереди, я сзади. Выглядывая из-за чьих-то плеч, я видел ее лицо – с тонко выщипанными бровями и сильно накрашенными губами. Я никогда не видел Анну с макияжем. Она была очень даже ничего, только слишком полновата на мой вкус… Освободилось место, и Анна уселась у окошка, продолжая говорить по телефону. Мне было невыносимо жарко. Я вспотел и думал о том, что скажу начальству. Как буду оправдываться за прогул. Да и вообще, для чего я поперся за Анной? Какая мне разница, куда она ездит из Москвы? Автобус со скрежетом затормозил. Толпа повалила к выходу. Анна продолжала сидеть. В салоне стало пусто. Я побоялся, что она заметит меня и узнает. Но она была всецело поглощена разговором. Я перевел дух, достал платок, вытер мокрое лицо. – Котово, – крикнул водитель. – Выходит кто на Котово? – Я! – Анна вскочила и двинулась к выходу. Я встал у задних дверей в ожидании. Водитель открыл двери перед Анной. Только одни. Задние двери он решил не открывать. Я смотрел, как Анна, не торопясь, спускается с подножки. Ноги ее, обутые в серые мокасины, коснулись земли. Двери со скрипом начали закрываться. Я пулей пролетел через салон и, протиснувшись через них, выскочил из автобуса, больно прищемив плечо. Водитель громко выругался и дал по газам. Анна уже шла по дорожке к виднеющемуся впереди перелеску. Я пристроился за ней. Мы миновали стройные ряды молодых елочек и вышли с другой стороны перелеска. Перед нами оказалась широкая улица, за оградой стояли дома, хорошие, все минимум по два этажа. Вдоль штакетника тянулась серая металлическая труба газопровода. Нехилая, однако, деревня. И газ есть. Я продолжал преследовать Анну. Та сначала шла по центральной улице, затем свернула влево. Прошла пару участков и остановилась у коричневого забора из профнастила. Стащила с плеч рюкзак и достала из кармашка связку ключей. Вот это да. Похоже, Анна пришла сюда вовсе не в гости. Словно подтверждая мои мысли, она по-хозяйски повернула ключ в замке и толкнула калитку. Взгляду моему представился симпатичный участок с ровным зеленым газоном, клумбами и цветниками, а также с парой теплиц. В углу участка высился двухэтажный дом из пеноблоков с красивой застекленной верандой. Больше ничего я рассмотреть не успел, так как Анна захлопнула калитку. Я отошел подальше от забора и задумался. Откуда у Анны Гальпериной такой дом? Он стоит довольно дорого, миллионов шесть-семь, не меньше. Постояв еще немного, я подошел обратно к калитке и постучал. Ответом было молчание. Я стукнул сильнее. Послышался шорох травы. Калитка открылась, и передо мной появилась Анна. Она близоруко сощурила глаза, всматриваясь, и лицо ее побледнело. – Вы? – Я. – Что вам надо? – Вот, шел мимо, смотрю – знакомое лицо. Решил заглянуть в гости, узнать, как дела. – Нормально все, – ответила она довольно грубо и хотела закрыть калитку, но я придержал ее руку и зашел на участок. – Хорошенький домик. И участок ничего. Газом топитесь? Она кивнула, хмурясь и переступая с ноги на ногу. – Что ж, хорошее дело. А квартирку свою никак продали? – Еще чего! – Анна посмотрела на меня с откровенной злостью. – Что я – сумасшедшая? Отсюда в Москву не наездишься. – Это верно, – согласился я. – Может, пригласите на чашку чая? – Мне некогда. Я тороплюсь. У меня дела. Я пожал плечами: – Раньше вы были более гостеприимны. Она ухмыльнулась: – То было раньше. – А сейчас что изменилось? Откуда деньги на такую покупку? – Вам-то какое дело? – сердито прошипела Анна. – Вы правы, Анна Николаевна, никакого. Я просто спросил. Можете не отвечать. Она нервно дернула плечом: – Да ладно, я отвечу. Бабка у меня в соседнем селе жила. Умерла месяц назад. Деньги копила всю жизнь, вот, мне достались. – Хорошая бабка. – Я усмехнулся. – Всем бы такую. Анна взглянула на меня в упор. Она отлично понимала, что сказанное ею можно легко проверить. Но знала она также и то, что следствие по делу гибели ее мужа прекращено.