— Это местное дезинфицирующее средство на основе йода. — И ты таскаешь его в своем медицинском чемоданчике? — Да. — Вот уж не думал, что многим твоим пациентам требуется первая помощь. — К сожалению, ты прав. Но никогда не знаешь, когда что-то подобное пригодится для самой себя. — Я протянула руку за пинцетом. — Или для кого-либо еще — вот как для тебя сейчас. — Вытащив кусочек стекла, я положила его на полотенце. — Вы, возможно, будете крайне удивлены, специальный агент Уэсли, но начинала я с живых пациентов. — И когда же они стали у тебя умирать? — Практически сразу. Я подцепила пинцетом совсем крохотный осколок, и Бентон напрягся. — Не двигайся, — предупредила я. — Так в чем дело с Марино? Он вел себя как последний придурок. Я выложила на полотенце еще два осколка и промокнула кровь марлевым тампоном. — Тебе лучше сделать еще глоток. — Почему? — Я все извлекла. — Значит, все позади и пора отпраздновать. — Впервые за все время нашего знакомства я слышала в его голосе такое облегчение. — Не совсем. — Я еще раз склонилась над его рукой и, удовлетворенная результатами осмотра, открыла пакет с шовным материалом. — Без новокаина? — запротестовал он. — При таком небольшом количестве швов дискомфорт от анестезии будет сильнее, чем болевые ощущения без нее, — спокойно объяснила я, ухватывая иглу пинцетом. — Все-таки я предпочел бы с новокаином. — Ну, у меня его все равно нет. Тебе, наверное, лучше не смотреть. Хочешь, включу телевизор? Уэсли мужественно отвернулся, проговорив сквозь сжатые зубы: — Давай просто покончим с этим. Пока я работала, он не издал ни звука, только вздрагивал всем телом. Только когда я смазала раны неоспорином и начала перебинтовывать руку, Бентон, с шумом втянув в себя воздух, слегка расслабился. — Ты отличный пациент, — потрепала я его по плечу, вставая. — А вот моя жена так не считает. Я не могла припомнить, когда последний раз он называл Конни по имени. В тех редких случаях, когда она вообще мелькала в его речи, о ней говорилось как о чем-то неизбежном и само собой разумеющемся, вроде закона земного притяжения. — Давай посидим на балконе, допьем начатое, — предложил он. Балкон за дверью моей комнаты был общим и шел вдоль всего второго этажа. Те немногие постояльцы, которые еще не спали в этот час, находились слишком далеко и нас не слышали. Уэсли расположил рядом два пластиковых стула и за неимением столика поставил стаканы и бутылку скотча прямо на пол. — Положить еще льда? — спросил Бентон. — Нет, больше не надо. Он выключил свет в комнате. Едва различимые контуры деревьев, если долго на них смотреть, начинали двигаться в унисон друг с другом. На шоссе вдали время от времени мелькали огоньки фар. — Как по твоим ощущениям — насколько ужасным был сегодняшний день по десятибалльной шкале? — послышался из темноты негромкий голос Уэсли. Я немного поколебалась — за свою жизнь я пережила немало кошмарных дней. — Думаю, я бы поставила семь. — Имеется в виду, что наихудший день — десять баллов. — Такого у меня еще не было. Я почувствовала на себе его взгляд. — А что бы это могло быть? — Даже не могу представить, — ответила я. Я опасалась накликать беду, упомянув о ней вслух. Бентон замолчал. Наверное, он, как и я, думал о человеке, которого я любила и который был его лучшим другом. Несколько лет назад Марк погиб в Лондоне, и мне тогда казалось, что боли сильнее быть не может. Боюсь, я ошибалась. Уэсли нарушил молчание. — Ты так и не ответила на мой вопрос, Кей. — Я же сказала, что не могу представить. — На другой вопрос. Я спрашивал тебя про Марино. Что с ним происходит? — Думаю, ему сейчас слишком многое действует на нервы. — Ему всегда что-нибудь действует на нервы. — Я поэтому и говорю: сейчас — слишком многое. Уэсли промолчал. — Марино не любит перемен, — добавила я. — Ты о его повышении? — И повышение, и то, что происходит у меня. — Что ты имеешь в виду? — Уэсли плеснул еще скотча в стаканы. Его рука слегка коснулась моей. — То, что я теперь работаю в твоей команде, — серьезное изменение. Ни словом не выразив согласия или несогласия со сказанным, он ждал, что я скажу дальше. — Мне кажется, он воспринимает все так, будто я перешла в другой лагерь. — У меня никак не получалось правильно сформулировать свои мысли. — И это очень неприятно. В смысле неприятно для Марино. Уэсли продолжал молчать, потягивая выпивку. Кубики льда легонько постукивали о стенки стакана. Мы оба отлично знали, с чем связано поведение Марино: дело было не в нашем с Уэсли поведении, а в том, как Марино его воспринимал. — По-моему, он очень переживает из-за своей личной жизни, — сказал наконец Бентон. — У него ведь никого нет. — Думаю, и это тоже, — ответила я. — Они прожили с Дорис тридцать с лишним лет, и вдруг он остался один как перст. Он просто не знает, что ему теперь делать, как жить дальше. — Да, он так и не смог принять ее уход. Все это копится в нем и когда-нибудь может внезапно вспыхнуть от малейшей искры. — Вот меня и беспокоит, что именно станет такой искоркой. — Он скучает по ней. Думаю, он все еще любит ее, — сказала я. Поздний час и алкоголь делали свое дело, и сейчас мне было жаль Марино. У меня редко получалось сердиться на него долго. Уэсли поудобнее устроился на стуле. — Думаю, это потянуло бы на десять баллов. Для меня по крайней мере. Я бросила на него испытующий взгляд. — Если бы от тебя ушла Конни? — Если бы я остался без любимого человека. Без детей, хоть с ними всегда сложно. И без надежды, что боль когда-нибудь пройдет. — Он смотрел прямо перед собой, луна мягко освещала его точеный профиль. — Может быть, я сам себя обманываю, но, мне кажется, я почти все мог бы вынести, если знать, что этому настанет конец, что со временем прошлое отпустит меня. — Прошлое никогда не отпускает. — Согласен, до конца никогда. — Все так же продолжая смотреть вперед, он добавил: — Марино испытывает к тебе чувства, с которыми не может справиться, Кей. Думаю, так было с самого начала. — Наверное, лучше ему оставить их при себе.