– Гм? – Есть нечто, что может нам помочь завладеть инкантором, – некий рычаг. – Какая-то хитрость при переговорах? Я неловко поерзал, стесняясь собственного невежества. – Что-то вроде того. – Сидра многое знает о гнездостроителях. Что странно, если учесть, насколько скудны были наши собственные знания на момент моей кончины. Почти все… кроме тех координат. – Сидра говорит мне лишь то, что считает нужным, да и то, если на нее надавить. Ты нам поможешь? Невил задумался. Я не знал, размышляет он всерьез или просто тянет время, чтобы меня помучить. Мне никогда не приходило в голову, что я смогу наконец до него добраться, но так и не смогу убедить. – Как ты относишься к Скорпу? Перебрав все возможные ответы, я в итоге остановился на том, который был правдой: – В общем, не особо. – Недолюбливаешь свиней? – Мне не нравится, что он недолюбливает меня. Скорп нисколько не поверил в мою историю; не поверил, что я мог быть хотя бы наполовину таким, как ты. И не делал тайны из того, что считает меня недостойным его дружбы. – Но ты каким-то образом сумел изменить его отношение? – Я поставил на карту собственную жизнь. Он был готов подвергнуться медленной мучительной смерти, но я не мог позволить, чтобы он это сделал в одиночку, не имея плана побега. В итоге мы сумели спастись и добыли технологию, которая требовалась «Косе», чтобы добраться до корабля гнездостроителей. – Думаешь, после этого он стал твоим другом? Я отрицательно покачал головой: – Я не настолько глуп, чтобы считать, будто его отношение мог изменить единственный поступок. Но начало уже положено. Я знаю, что никогда не стану равным тебе в его глазах, но, думаю, он понял, что я вовсе не самозванец. – Мне хотелось бы поговорить со Скорпом. Поблагодарить за то, что он был со мной до самого конца. Пожелать ему удачи и снова услышать его голос. Он лучше любого из нас. – Позволь передать ему эти слова. – Думаешь, сможешь? – Я причинил тебе немало зла, и этого уже не исправить. Но я могу стать хорошим человеком, каким, как мне всегда верилось, я был на Михайловом Дне. Позволь передать Пинки, что ты по-прежнему его друг. – Есть небольшая проблема. – Он поднялся, оттолкнувшись руками от коленей. – Я кое-что пообещал тебе, Уоррен. Сказал, что, если ты когда-нибудь сюда вернешься, я тебя убью. А нарушать слово… Я тоже поднялся; по спине пробежал холодок. Проклятье! Ведь мне уже казалось, что мы пришли к некоему согласию, что мне удалось его убедить. – Невил, давай забудем на время то, что произошло между нами. Судьба человечества значит намного больше вражды двух братьев. Дай мне информацию. Как только инкантор окажется у нас, я вернусь сюда, и можешь делать со мной все, что захочешь. Дай мне отсрочку. А если это для тебя неприемлемо, придумай, как передать информацию напрямую Сидре. – Я все еще не знаю, в самом деле ли ты явился сюда вместе со Скорпом. Почему я должен верить твоим словам? Ингибиторы проникают в других, и точно так же они могли проникнуть в тебя, в Сидру, да в кого угодно. Возможно, тебе нужна эта информация, чтобы наконец лишить инкантор всех шансов попасть в человеческие руки. – Неправда! – умоляюще воскликнул я. – Тогда докажи! Из тех, кто остался в тот день в живых, со мной только Скорп. Только он знает, какими были мои последние слова. Он должен помнить. И если он в самом деле хочет, чтобы я тебе доверял, он должен был сказать тебе эти слова. Во мне нарастала злость. Меня начинали утомлять эти братские игры. – Может, ты и стал хорошим человеком, Невил, но для меня ты всегда был чудовищем. Ничего не изменилось. – То есть не знаешь? Улыбнувшись, я покачал головой: – Эти пески? Это море? Это серое унылое небо? Я с самого начала знал, где мы, глупец. Это Шотландия. Там мы родились и выросли. И твоим последним словом было «Шотландия». Из тумана позади нас появились двое, размытые серые силуэты. Но мне показалось, будто один из них – пожилая женщина, а другой – женщина помоложе. И обе показывали знаками Невилу Клавэйну, чтобы он повернулся к ним, оторвав взгляд от серо-стального моря. – Шотландия, – уже тише повторил я. Невил кивнул. Без каких-либо видимых изменений – будто в глубинах моего мозга сработал некий трюк восприятия – мальчик превратился в мужчину, а мужчина в глубокого старика с ледяным, полным бесконечного терпения и тоски взглядом. Он видел и пережил больше, чем любой в этом мире. – Ты вспомнишь все, что нужно вспомнить, – сказал он и шагнул навстречу Галиане и Фелке. Я всплыл и вдохнул первый сладостный глоток живительного воздуха. Я остался жив, меня пощадили. И хотя в данный момент не мог ничего вспомнить, я знал, что где-то в недрах моего разума появились новые знания, которые я вскоре смогу выразить словами. Я стер с глаз зеленую пену и поплыл вперед, тяжело дыша и радуясь тому, что жив, хотя и сомневался, что хватит сил доплыть до лодки. Щурясь от жжения в глазах, осмотрелся. Зеленые стены лагуны исчезли. Я не видел никаких следов сгустка, никаких туч в небе. Не имея иных ориентиров, невозможно было понять, что именно переместилось – сгусток или я сам. Мне вовсе не хотелось тут умереть, но руки и ноги все тяжелели, а мышцы все слабели. Будет сущим абсурдом, если я, успешно завершив переговоры с Невилом, погибну, не успев передать информацию друзьям. Но Вселенная горазда весьма извращенно шутить над своими обитателями. Нет, поклялся я. Не здесь и не сейчас. Я должен выжить. Если хватало сил мыслить, их должно хватить и на то, чтобы плыть. Или хотя бы держаться на плаву. На краю моего поля зрения что-то блеснуло. Оно покачивалось на волнах, то исчезая, то вновь появляясь. Лодка. Я ее видел, и из этого следовало, что она должна была находиться поблизости, но сейчас ничто не казалось мне более далеким. В лицо ударила волна, и я хлебнул воды. В глазах потемнело, и лодка исчезла. Кашляя и отплевываясь, я было подумал, что она мне привиделась, но она появилась снова. Я зафиксировал положение лодки на фоне облаков, надеясь, что ни она, ни облака не будут слишком быстро двигаться относительно друг друга, и поплыл в ту сторону. Я так ослаб, что меня снесло бы самое пустяковое течение, но лодка, похоже, оставалась неподвижной, и я надеялся, что любое перемещение водных масс воздействует одинаково и на меня, и на нее. В этой полоске серого металла мне удалось опознать лодку лишь потому, что никаких других искусственных предметов поблизости просто не могло быть. Теперь я мог различить подробности, надеясь увидеть Скорпиона – который, возможно, еще не заметил меня, но продолжал ждать. Лодка была перевернута. Неудивительно, что ее так сложно было разглядеть среди волн. Я в ужасе смотрел на нее, не в силах поверить глазам. Только не это. После всего… – Скорп… – одними губами прошептал я, еще не выплюнув воду. В это мгновение я возненавидел всю планету. Я ненавидел жонглеров, океан и обитающие в этом океане разумы. Ненавидел раздражительного и неумолимого тирана, в которого превратился мой брат, и бездушную судьбу, которая позволила этому случиться. Но поскольку лодка обещала единственный шанс на спасение и утонуть мне по-прежнему не хотелось, я продолжал плыть, надеясь, что каким-то чудом лодка вдруг сама перевернется и я увижу свиномордого друга, который призывно помашет рукой. Я все плыл. Лодка виднелась отчетливее, но в ней ничего не менялось. Будто в подтверждение парадокса Зенона, мои силы уменьшались вдвое, по мере того как вдвое сокращалось расстояние, которое оставалось преодолеть. Чтобы добраться до сомнительной цели, пришлось бы плыть бесконечно. Сколько это заняло времени, я не имел ни малейшего понятия; возможно, с того момента, как я вынырнул, и до момента прикосновения к лодке прошло от силы несколько минут. Но борьбы и отчаяния в них вместилось столько, что хватило бы на годы. Какое-то время я провел в воде, держась за лодку, – на большее не оставалось сил. Интуиция подсказывала, что перевернуть лодку вряд ли удастся, но, чуть передохнув, я все же попытался. Лодка была слишком тяжела, чтобы ее мог опрокинуть одинокий пловец. Глубоко вздохнув, я поднырнул под нее, там еще оставалось немного воздуха. Обнаружить Скорпиона я почти не надеялся, и его действительно не оказалось, как и всего нашего снаряжения. Хоть мы и считали, что надежно его закрепили, оверкиля оно не пережило. Здесь было холоднее, и я понял, что вряд ли смогу долго продержаться. Последним усилием я вынырнул из-под лодки и полез на нее, цепляясь ногой за киль и пытаясь дотянуться пальцами до уключины. Взобравшись на горячий металл, я вытянулся ничком, радуясь: если все же предстоит умереть, это хотя бы не будет смерть утопленника. Затем я провалился в рваную полудрему, полную громоздящихся друг на друга видений. Где-то среди них промелькнуло осознание, что, когда мои пальцы скользили по борту лодки, их кончики были черны. Но у меня уже не осталось сил, чтобы об этом задуматься. Ярко светило солнце. Я ощущал холод и брызги морской воды. Лежа ничком на покачивающейся на волнах лодке, я скорее слабел, чем набирался сил. Когда появились пловцы, я уже не способен был сопротивляться. Они возникли из воды, прижав перепончатые ладони к бортам лодки и обратив ко мне загадочные усатые лица – наполовину человеческие, наполовину тюленьи. Кажется, я закричал – по крайней мере, пытался слабо протестовать. Но один из них приложил палец к моим губам, будто успокаивая испугавшегося ночного кошмара ребенка, и, следуя некоему странному убеждению, я покорно сдался. А потом они увлекли меня в темнеющие воды. Глава 28 Мне снились горячечные сны о звездах. Викторина опасно балансировала на кухонном стуле, держа в одной руке ящик с красками, а в другой кисть. Она рисовала на потолке звезды – голубые, золотистые и красные пятна, похожие на мелкие цветы. Звезды светились, как будто в ее скудном наборе импровизированных материалов нашлись чудесные светящиеся красители, о существовании которых она прежде не подозревала – или, возможно, не считала нужным использовать, пока ей не пришла в голову мысль изобразить это звездное небо. Звезды парили, создавая головокружительное ощущение глубины. Вместо того чтобы являться неотъемлемой частью плоскости потолка, каждая отличалась собственным расстоянием до нее и яркостью – будто потолок вознесся на недостижимую высоту, а звезды были подвешены к нему на ниточках. Глядя на терпеливый труд девочки, я почувствовал головокружение. Ноги оторвались от пола, – казалось, я готов рухнуть в эту зияющую бездну. – Я сделала немножко звезд, – сказала Викторина. – Они помогут попасть тебе куда нужно. – Я сделал тебе машину, – сказал я так, будто этот ответ был единственно возможным. Позже я узнал, что с момента моего появления в лагуне и до момента, когда я полностью пришел в себя, миновало трое суток. У меня не было повода сомневаться в точности этого срока, но если бы мне сказали, что прошло три часа или три вечности, вряд ли я стал бы возражать. Жонглеры образами разобрали меня на составляющие и собрали заново, как механизм, и где-то в процессе разорвалась связь времен. Осознав, что не умер, не тону и не превращаюсь постепенно в мумию на днище лодки, я перешел к более содержательным наблюдениям. Я находился в чем-то вроде комнаты или палаты. Меня окружали стены и потолок, воздух был прохладным, но не доставлял неприятных ощущений. Бледные поверхности и изогнутые контуры, а еще высоко расположенное окно, украшенное изящной резьбой и кусочками разноцветного стекла, наводили на мысль о раковинных постройках, которые мы приспосабливали для собственных нужд в Первом лагере. Но я сомневался, что нахожусь в Первом лагере. Там не было ничего похожего на это помещение, а здешняя обстановка не имела ничего общего с модульными компонентами и материалами, которые по моей просьбе производила «Коса». Я лежал на кровати, возле которой находились два длинных и извилистых, похожих на кресла предмета, состоявшие из позвонков, тазовых костей, ребер и плавников. Имелось также нечто вроде невысокого стола на четверке пятнистых крабовых ног, и не то шкаф, не то комод, втиснутый в стенную нишу; похоже, он был изготовлен из китового уса. В разных местах стену украшали кружевные наросты из кости или коралла, образовав вьющиеся и разветвляющиеся цепочки. Комната слегка покачивалась. В окна лился окрашенный цветными вставками свет; на стенах и полу перемещались в убаюкивающем ритме его пятна. Мне довелось пережить нечто ужасное, исчерпавшее резервы моей выносливости до предела. Я также знал, что достаточно отдохнул и готов вернуться в мир. Поднявшись с кровати, я ощутил лишь легкую боль в конечностях от внезапного усилия. Завернувшись в простыню – в воздухе все еще ощущалась влага, – я прошлепал босиком к стене. Приподнявшись на цыпочки, увидел сквозь зеленое стекло волны, облака и край напоминающего раковину сооружения, хотя оно, похоже, не составляло единого целого с тем, внутри которого я находился. Эти раковины имели другое назначение и выглядели иначе, но они явно относились к той же разновидности инопланетных сооружений, что и находящиеся на суше. В стене позади меня открылась украшенная китовым усом дверь. Вошел Пинки. Он был одет так же, как я помнил, и выглядел не слишком потрепанным. Окинув меня взглядом, он указал на кровать: