– Он не хочет дать волкам ни малейшего повода повернуть назад, – еле слышно прошептал я. – Наверняка уверен, что нам известно о его действиях и мы извлечем из них максимум пользы. Что нам и следует делать. – Я прокричал, обращаясь к находившимся внизу Пинки и Розе-или-Нет: – Это Клавэйн. У нас появилась возможность избавиться от волков и благополучно уйти в межзвездное пространство. Но для этого придется приложить все усилия. Перегрузка возрастет, и самым слабым придется нелегко. Как только мы запустим двигатели на полную мощность, вы не сможете передвигаться или оказывать помощь раненым. – Предполагается это как-то обсудить? – спросил Пинки. – Нет. Я просто подумал, что вам следует подготовиться. Он помедлил, прежде чем ответить: – Ты говоришь совсем как старик. Мы разогнались до четырех g. При такой перегрузке непросто было не то что двигаться, но даже разговаривать и думать. При каждом вздохе мне казалось, будто на ребра навалена груда книг. Так что нам оставалось лишь лежать и наблюдать. Иоанн Богослов теперь стал самым ярким источником энергии во всей системе, за исключением Эпсилона Эридана. Выбросы его двигателей походили на два расположенных рядом маяка, два миниатюрных солнца, то вспыхивавших, то угасавших. Но их уже начала заслонять пепельная вуаль волчьих машин. Вокруг корабля собирался не только рой, прежде считавший добычей нас, – к нему устремилось из окрестностей Йеллоустона вдесятеро больше. Казалось, все разрушения, которым мы сегодня стали свидетелями, лишь прелюдия к величайшей из катастроф. Я допускал, что в конечном счете жертва Иоанна Богослова никак не отразится на наших шансах. Но хотелось верить, что с расстояния в несколько световых минут – не столь уж большого расстояния – какая-то его часть следит за нашими передвижениями, ловит отголоски экзотического излучения увеличившихся выбросов нашего темнопривода или видит тепло, исходящее от более не защищенных криоарифметическими экранами частей корпуса. Его угол зрения отличается от угла, под которым ранее двигался преследовавший нас волчий поток, так что, возможно, он знает, что мы реагируем на его действия. Оставалось лишь надеяться, что другие потоки не придерживаются иного мнения на наш счет или настолько увлечены новой добычей, что попросту нас не замечают. Это была лишь гипотеза, которую невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть, но я верил, что в историю войдет еще одно благородное деяние. Что вопреки длинному списку сомнительных поступков, из которых состояла его долгая и странная жизнь, возможно, самая долгая и странная из всех жизней, Иоанн Богослов, автор книги семи печатей, получит наконец отпущение грехов, пусть даже в последние сладостные мгновения его существования в этом мире. – Насколько я его знаю, – сказала леди Арэх, – он наверняка попытается забрать с собой как можно больше врагов. О том, что должно случиться, мы узнали заранее, но совсем незадолго. Две летящие рядом звезды разделились – Иоанн отбросил двигатели, как старинные химические ускорители, отделявшиеся от основной части ракеты. На некотором отдалении – по словам леди Арэх, в считаных километрах – двигатели взорвались. Нам не требовалось ни увеличения, ни улучшения картинки, чтобы понять результат: если бы у «Косы» имелись настоящие иллюминаторы, мы бы увидели вспышку собственными глазами; пожалуй, пришлось бы зажмуриться, чтобы избежать временной слепоты. Взрыв был необычайно мощным: казалось, будто огонь вырвался из пространства между двигателями. Он поглотил и их, и все до единого атомы корабля, и, возможно, сколько-то волчьих элементов. А пока этого не случилось, хор продолжал петь: Чье это откровение? Иоанна Богослова. Чье это откровение? Иоанна Богослова. Семи печатей книга… Иоанна Богослова не стало. А мы продолжали спасаться бегством. Глава 20 Через час мы снизили ускорение с четырех g до трех, а еще через шесть договорились сбросить его до обычной силы тяжести на время, которое требовалось для ухода за беженцами и решения худших проблем с их здоровьем. Мы с Пинки и Розой-или-Нет спустились к ним, пока леди Арэх следила за кораблем и его окрестностями. Наши нервы все еще были напряжены до предела. Мы тешили себя надеждой, что удалось ускользнуть от волков. Возможно, так оно и было, но убедиться в этом мы могли лишь по прошествии многих недель. У меня вдруг возникло знакомое со времен «Салмакиды» ощущение – именно тогда я понял, что человек не в состоянии испытывать тревогу бесконечно. Ближайшие недели казались столь же несущественными, как и последующий миллион лет. Имело значение лишь то, что в течение часа мне не нужно думать о смерти. Беженцы все еще пребывали в своих углублениях. Никто не кричал, а стоны и брюзжание странным образом успокаивали. Баррас взглянул на меня из своего кокона, имевшего форму его тела. – Расскажи нам, что происходит, – попросил он. Я посмотрел на Пинки, подумав, что это ему следует обратиться к свиньям, но он лишь кивнул и пошел дальше по проходу, высматривая вместе с Розой-или-Нет тех, кто нуждался в экстренной помощи. – Мы полагаем, что волки утратили к нам интерес. – Полагаете? – Редко можно быть в чем-то уверенным, – улыбнулся я. – Но все говорит о том, что поток погнался за другой добычей. – Когда мы точно будем знать, что опасность миновала? – Может, никогда. Но если сегодня мы умрем, то не из-за волков. – Ты что, таким образом пытаешься поднять наш моральный дух? – усмехнулся Баррас, но встретил мой взгляд и кивнул. – Ты вытащил нас из Свинарника, Клавэйн. Что бы ни случилось по пути к водяной планете, я уже за одно это тебе благодарен. Меня позвал Пинки, который склонился над беженцем, согнув колени и уперевшись в них руками. – Что-то происходит, Вонючка. Пол выталкивает ее обратно. – Как тебя зовут? – спросил я. Свинья взглянула на меня: – Мира. Мы с Пинки попытались ей помочь. Пол выравнивался, заполняя углубление. – Ты ранена, Мира? – Я заметил сильно распухшее запястье и подумал, нет ли перелома. – Есть те, кто пострадал куда сильнее. Но после того, как мы легли в эти ямы, болит уже не так сильно. Теперь в основном просто жжет. – Все равно нужно осмотреть. В помещение вплыли четыре шарообразных робота. Мы с Пинки настороженно наблюдали за ними, понимая, что эти машины напрямую нам не подчиняются. Они выполняли распоряжения корабля. Роботы окружили Миру и протянули к ней конечности, намереваясь извлечь ее из углубления. Я отступил на шаг, понимая, что мешать им нет смысла. Пинки, оказавшийся чуть медлительнее – или чуть упрямее, – получил не слишком вежливый тычок в живот и едва не упал. Он размахивал руками, пока я не поймал его за локоть. – Доктор лучше знает, что делать, – заметил я. Пинки проворчал в ответ нечто, что могло бы сойти за спасибо. Мира сопротивлялась роботам, как поступил бы любой на ее месте. Но у них было больше конечностей, чем она могла оттолкнуть руками и ногами, и им удалось достаточно деликатно ее одолеть. Свинью подняли в воздух, равномерно распределив между собой вес. – Они хотят тебе помочь, – сказал я. Мира перестала отбиваться и обмякла, – похоже, ей вкололи успокоительное. Роботы удалились, неся между собой безвольное тело. – Ты точно знаешь, что они собираются с ней сделать? – прошептал Пинки. – До сих пор корабль заботился обо всех. Если только он не спятил, следует исходить из предположения, что ее доставят в медицинский отсек, как было с Сидрой. Постепенно прибывали все новые роботы. Казалось, пол в первую очередь выталкивает тех свиней, которые больше всего нуждаются в лечении, – корабль каким-то непостижимым образом их сортировал. Возможность решить вопрос со всеми сразу у него явно отсутствовала, так что свиней забирали лишь по одной или по две. К тому времени стало понятно, что само пребывание в углублениях обладает анестезирующим воздействием: большинство раненых сообщили об ослаблении боли. Но на большее устройства в полу не были способны, и дальнейшее лечение приходилось проводить где-то в другом месте. – Этот корабль вовсе не сумасшедший, – сказал я так, чтобы слышал только Пинки. – В каком-то смысле он даже нормальнее Сидры. – Ну, раз уж дошло до сравнений, Вонючка… – От помощи он не откажется, – улыбнулся я. – Знаю. Леди Арэх уговорила корабль снова впустить нас в медицинский отсек. Казалось, та встреча с Сидрой произошла намного раньше, чем день назад, – в ином, менее грешном периоде моей жизни. Тогда Снежинка, Омори и Иоанн Богослов были еще живы. Их смерть будто прочертила границу между тем, кем я себя считал, и тем, кем, как я знал в глубине души, был на самом деле. Мы собрались возле занимавшего в помещении главное место резервуара, в котором я видел Сидру в последний раз. Возможно, она все еще пребывала там, но заглянуть в резервуар теперь было невозможно. Заполнявшая его среда помутнела и стала желто-зеленой, скрывая свои тайны, а медицинские устройства прекратили всю деятельность, которой занимались прежде. – Ты там, Сидра? – спросила леди Арэх, приложив ладонь к стенке резервуара. – Наверняка, – сказал я. – С чего ты взял? – буркнула леди Арэх. – Где же еще ей быть? Я видел ее в этом сосуде. И вокруг нее суетились машины. – Проклятые девятилапы. Они никогда мне не нравились. – Леди Арэх убрала ладонь, оставив влажный отпечаток, испарившийся через несколько секунд. – Она нам нужна. Не только потому, что во многих аспектах этого корабля разбирается лучше меня, но и из-за всего остального. У нее не меньше тактического и стратегического опыта, чем у меня. – Леди Арэх посмотрела мне в лицо. – И у тебя тоже его будет много – когда все вспомнишь. – Сидра! – позвал я. – Если хоть какая-то частичка тебя жива и слышит меня, найди способ ответить! – Ты что, теперь ей приказываешь? – спросила леди Арэх. Пинки негромко откашлялся. – По-моему, когда мы сюда пришли, этого не было.