– Что? – Она развернулась так быстро, что с нее сползло одеяло. – Я бы никогда… – Разве ты только что не сказала, что выйдешь замуж за того парня? – Это совсем не то… что ты сейчас сказал, – отрубила она. – Неужели? Думаешь, ты сможешь выйти замуж за мужчину, не разделив с ним супружеского ложа? Горячая кровь ударила в щеки Кортни. Ни о чем таком она совершенно не думала, и сказала об этом только для того, чтобы успокоить себя. – Тебя не касается, что я буду делать после того, как ты отвезешь меня обратно в Рокли, – с вызовом произнесла она. Он подошел, возвышаясь над ней. – Если ты продаешь свою девственность, меня это может заинтересовать. На мгновение она онемела. Он говорит это специально, чтобы ее разозлить? – Я говорила о браке, – дрожащим голосом произнесла Кортни. – А ты? – Нет. – Тогда нам больше нечего обсуждать, – твердо сказала она и отвернулась. Она завела руку за спину, взялась за одеяло и подтянула его к самому подбородку. Чандос отвернулся на мгновение и посмотрел на черное звездное небо, думая, что, должно быть, сходит с ума. Сделав глубокий вдох, он произнес: – Я отвезу тебя в Техас. Последовало изумленное молчание. Потом она сказала: – Твоя цена стала слишком высока. – Никаких дополнительных трат, леди, только то, что ты готова заплатить. После всего, он снова передумал! Кортни была так подавлена, что сумела ответить только: – Нет. Спасибо. – Как хочешь, – бросил он небрежно и ушел. Что он о себе возомнил? Решил поиграть с ее жизнью? Долгое время ночную тишину нарушало только потрескивание костра. А потом она произнесла шепотом: – Чандос? – Что? – Я передумала. Я принимаю твое предложение. – Тогда спи, леди. Нам рано отправляться. Глава 14 Кортни разбудил сильный запах кофе. Мгновение она лежала, прислушиваясь к ощущениям от теплых лучей утреннего солнца на лице. До этого она никогда не спала под открытым небом, и оказалось, что просыпаться от нежных ласк утреннего солнца очень приятно. Скатка, разложенная на густой траве, тоже была довольно удобной. Может быть, даже хорошо, что они не обзавелись фургоном. Стоило ей пошевелиться, у нее родились другие мысли. Боже, все ее тело болело. А потом она вспомнила предупреждение Мэтти. Вчера они провели в седлах почти шесть часов. Ехали не быстро и преодолели всего пятнадцать-двадцать миль, не более. Но Кортни не привыкла так много времени проводить на лошади. И теперь ее мышцы решили напомнить о себе. Она перевернулась, морщась. Все хуже, чем она думала. Но потом взгляд Кортни упал на ее спутника, и все мысли о неудобстве были забыты. Чандос брился. Он стоял в трех ярдах от нее, рядом с привязанными лошадьми. Кружка для бритья с помазком внутри стояла на земле у его ног. Зеркало висело на седле, уже надетом на лошадь. Висело оно ниже лица, но под углом, чтобы он мог в него смотреть. Она часто наблюдала за тем, как брился ее отец, но это было совсем не то же самое, что наблюдать за Чандосом. На нем не было рубашки, только штаны и сапоги, и на бедрах ремень с кобурой. Она смотрела, как он поднимает руку, чтобы стереть пену с лица. Она смотрела, как его мышцы напрягаются и двигаются, и не могла оторвать взгляд от прямых, твердых линий его тела. Его голая кожа казалась темной, гладкой и чарующей. – Тише, Верный. Его лошадь отступила от него на шаг, и Кортни поразилась, каким успокаивающим и нежным может быть голос Чандоса. Он еще что-то сказал на языке, которого она не знала. А потом Кортни вздрогнула от неожиданности, когда услышала: – Лучше выпей кофе, леди. Нам скоро ехать. На ее щеках проступил румянец. Он знал, что она наблюдает за ним? Как он, вообще, узнал, что она проснулась? Кортни медленно села, снова ощущая боль во всех мышцах. Ей хотелось застонать, но она не осмелилась показать Чандосу, что ей больно. Они ехали всего один день. Если он решит, что она не выдержит, то может снова поменять решение. – Это ты на испанском говорил? – спросила она как бы между делом. – Нет. – Мэтти думала, что ты, наверное, испанец. Твое имя испанское? – Нет. Кортни скорчила гримасу. Боже, ну и зануда. Неужели нельзя хоть разочек поговорить вежливо? Она сделала еще одну попытку. – Если ты не испанец, то кто же ты? – Кофе стынет, леди. Вот тебе и вежливый разговор, подумала Кортни. А потом ее внимание сосредоточилось на кофе. Ей ужасно хотелось есть! – У нас есть еда, Чандос? Наконец он взглянул на нее. Пока она спала, волосы ее рассыпались, накрыв большую часть ее клетчатой рубашки. Он вспомнил, как накрутил на руку эти волосы. Девушка смотрела на него теперь из-под отяжелевших век, отчего казалось, что ее глаза косят больше обычного. Она неважно выглядела от слез и от того, что не спала полночи. Но он чертовски хорошо знал, что она понятия не имела, до чего соблазнительно выглядела. – У костра печенье, – коротко произнес он. – Это все? – По утрам я обычно мало ем. Вчера вечером нужно было наедаться. – Во мне еда бы не удержалась. Мне было так… – Она заставила себя замолчать. Ни слова о вчерашнем дне, Кортни. – Печенье – то, что надо. Спасибо. Чандос вернулся к бритью. «Наверное, я ненормальный», – сказал он себе. Другого объяснения, почему он взялся везти женщину – эту женщину – через четыреста с лишним миль прерии, не было. Чертова девственница! Она даже не нашла ничего лучше, как пялиться на него, думая, что он этого не замечает. Но едва ее глаза касались его, он тот же час это чувствовал. Он чувствовал эти глаза так, будто это не глаза, а ее руки ласкали его тело. Ему не нравились чувства, которые она вызывала. Но он отвезет ее в Уэйко. Потому что в противном случае ему никогда не удастся забыть ее красивое мокрое от слез лицо, ее полные отчаяния кошачьи глаза. У него не было желания носить этот образ с собой всю оставшуюся жизнь, как последние четыре года он носил образ этой испуганной девушки, напоминавшей ему покойную сестру. Они были связаны с того самого дня, когда он впервые увидел ее, связаны тем, что он выстрадал, и что предстояло выстрадать ей. Когда он сохранил ей жизнь, она стала частью его жизни. Она этого не знала. И у нее не было причин подозревать его. Было ошибкой приезжать в Рокли проверять, не уехала ли она куда-нибудь. Еще большей ошибкой было спасать девушку от ее собственной глупости. Он не отвечал за нее. Он хотел одного: освободиться от этого непонятного влечения, разорвать нити, связывавшие их. Вместо этого он повез ее в Уэйко. Да, он точно тронулся рассудком. – Чандос? Он вытер с лица остатки пены, взял рубашку, висевшую на луке седла и, надевая ее, повернулся к Кортни. Она сидела у костра и выглядела очень женственно. В одной руке жестяная чашка, в другой – кусочек печенья. На лице – горячий румянец. Она смотрела не на него. Ее взгляд был устремлен на просторы вокруг них, лишенные кустов и деревьев. Он сразу догадался, что ее терзает, но решил дождаться и посмотреть, что же она будет делать. Ее глаза скользнули по нему, потом снова метнулись в сторону. – Кажется, я… у меня… то есть я хочу сказать… Ладно, не обращай внимания. Его глаза весело заблестели. Она была невероятной. Она предпочитала страдать, лишь бы не говорить вслух о том, что она, несомненно, считала запретной темой. Он подошел к огню и присел на корточки рядом с ней. – С этим нужно что-то делать, – сказал он, убирая прядь волос с ее плеча. Взгляд Кортни приковала к себе его бронзовая грудь и черные волосы на ней. Ему не стоило подходить к ней в незастегнутой рубашке. Впрочем, предположила она, ей, видимо, придется привыкнуть к его невоспитанности, если она собирается путешествовать с человеком, для которого такого понятия, как благовоспитанность, просто не существует.