– Гавриил Михайлович, определитесь с местом бивака, дозорами и прочим. Завтра будем думать, как взломать этот орешек. Пока отходим. Ночь прошла спокойно, несмотря на то что противник был не далее чем в шести верстах. Ромка, взяв две тройки братов, ушёл в сумерках в разведку. Беспокоясь за них, ночь практически не спал. Под утро, когда только забрезжил рассвет, охотники вернулись, притащив с собой языка, жалко, что из рядовых всадников. Как оказалось, плохо спал в эту ночь не только я. Не успел я с братами перекинуться и парой фраз, как к нам подошли Ренненкампф с Ладыженским и переводчиком-китайцем с интересным именем Ван Дам Гуй. На Жан-Клода Ван Дамма из моего времени-пространства этот представитель китайского народа был абсолютно не похож. Одним словом, нет, двумя словами – маленький «гуй». Тем не менее к допросу языка переводчик приступил рьяно, и вскоре между ними разразилась отчаянная перепалка на очень высоких тонах. – Что происходит? – глядя на ругающихся, удивлённо поинтересовался генерал. – Ваше превосходительство, пленный из маньчжур, точнее ведёт свой род ещё от древних чжурчжэней. Он возмущён тем, что наш переводчик, который, оказывается, тоже из маньчжур, обрезал косу и служит проклятым иноверцам. Грозит отрезать нашему Ван Даму голову. А переводчик… В общем, Гуй говорит, что пленному сейчас самому отрежут голову, если он будет молчать, – улыбаясь, произнёс я, внимательно вслушиваясь в активный и громкий диалог. – Вы так хорошо знаете китайский язык, Тимофей Васильевич? – поинтересовался Ладыженский, а Ренненкампф взглядом показал, что очень желает услышать ответ на этот вопрос. – Гавриил Михайлович, они говорят на горном маньчжурском диалекте, поэтому понимаю половину слов из того, что слышу. Плюс к этому они ещё и ругаются, используя неизвестные мне идиомы, соответствующие нашему мату. Но общий смысл я уловил. Переводчик, услышав мои объяснения, сверкнул белозубой улыбкой и произнёс: – Ваше превосходительство, задавайте вопросы. – Сколько войск и артиллерии генерал Чжан собрал на перевале? Ван Дам Гуй перевёл, и снова началась ругань. – Что там опять?! – раздражённо произнёс Павел Карлович. – Как ни жаль, ваше превосходительство, но пленённый оказался упёртым фанатиком. Вряд ли мы что-то от него узнаем. Опять грозится смертью переводчику, – невесело ответил я генералу. – Чёрт побери! Есть, как вы говорите, Тимофей Васильевич, язык, а толку от него никакого, – Ренненкампф раздражённо махнул рукой. – Хорунжий Селивёрстов, доклад! – Ваше превосходительство, мы ещё не успели нанести на карту разведанную обстановку, – виновато произнёс Ромка. – Пройдёмте в штаб, там всё и покажете, – голос генерала не предвещал ничего хорошего. «Н-да, всю жизнь в армии инициатива имеет инициатора», – подумал я, успев подмигнуть Лису, направляясь за командиром отряда. В штабной палатке Селивёрстов совместно с Туром подробно рассказали о результатах разведки. Оказывается, тройка Верхотурова исследовала левый фланг позиций китайцев, а Ромка вместе с тройкой Шаха – правый. По докладу казаков нас ожидала как минимум трёхрядная оборона противника. По левому флангу обойти позиции китайцев не представлялось возможным из-за скального уступа. По правому флангу была лесисто-горная местность, через которую можно было бы пройти, но Ромка высказал мнение, что там может ждать засада. Пройти до конца перевала не удалось, так как было много дозоров и пикетов противника на этом направлении. Общее количество войск генерала Чжана Ромка оценил не меньше чем в пять тысяч. Сколько орудий? Неизвестно, но не меньше двадцати. В общем, у противника пятикратное превосходство в живой силе, надо двигаться вверх по склону, а артиллерии тоже в два раза больше. Наступать – самоубийство! – Господа офицеры, результаты разведки неудовлетворительные. Конкретных сведений нет, Роман Петрович, одни домыслы, – жёстко произнёс Павел Карлович. На Ромку было жалко смотреть после этих слов, между тем Ренненкампф продолжил: – Проведём разведку боем, господа! «Охренеть! – подумал я, чувствуя, как всё то уважение, которое в моих глазах завоевал генерал за время знакомства, стало рушиться. – Он чего хотел, чтобы ему привели в качестве языка генерала Чжана или его начальника штаба?! Да дай мне этого чжурчжэня минут на пятнадцать, он запоёт, как соловей. Так нет же! Противоречит офицерской чести! А то, что они вырезают всех, как натуральные фашисты, так это нормально?! Варвары, однако, но мы-то цивилизованные, млять! А теперь казачки гибнуть будут!» Видимо, на моём лице что-то отразилось, потому что Павел Карлович спросил: – Тимофей Васильевич, вы не согласны с моим решением? «Ага, сейчас так и отвечу», – с грустной усмешкой про себя подумал я, в ответ же произнёс, стараясь держать лицо без эмоций: – Ваше превосходительство, ваше решение – приказ. – Это правильно, – Ренненкампф заученным движением расправил свои усы. – Диспозиция будет следующей. С фронта в атаку пойдет пятая сотня амурцев, вместе с ней идут все расчёты мадсена. Четвёртая сотня Амурского полка будет наступать слева. Сотни нерчинцев под командованием полковника Ладыженского будут наступать в обход позиций противника справа через перелесок. Атаковать будем пешими. Артиллерия после пятого залпа переносит огонь в глубину обороны противника. Расчёты пулемётов Максима на тачанках остаются в резерве. Ими будет командовать Генерального штаба капитан Аленин. Надеюсь на вас, Тимофей Васильевич. Ваше предложение, вам же и командовать. Генерал внимательно осмотрел собравшихся офицеров. – Господа, цель нашей атаки – выявить силы противника. В случае упорного сопротивления приказываю отходить. Наша цель – разведка! Лишние потери нам не нужны. Всё ясно? – Так точно! – дружно рявкнули офицеры. – Атакуем через час, когда окончательно рассветёт. Завтрак или обед после наступления. Как говорят медикус, лучше воевать с голодным желудком. Я иду с пятой сотней. В случае чего за меня остается полковник Ладыженский. С Богом, господа! «И что это было?! Генерал пойдет в атаку с сотней в лоб? Идиотский приказ, и командира отряда можем лишиться. И кому это надо?! А ещё говорил, что я должен другими категориями думать. Сам же, как сотник, в атаку решил идти», – с этими мыслями, матерясь про себя, я направился к батарее, а точнее – к роте тачанок с пулемётами Максима. Восемь мобильных станковых пулемётов – это конкретный аргумент. Постараюсь, чтобы он сработал. Из девяноста девяти человек пулемётной батареи-роты теперь использовались в бою только двадцать четыре: восемь команд, состоящих из восьми ездовых, восьми наводчиков и такого же количества запасных наводчиков или вторых номеров. Практически всех остальных направили в обслуживание захваченных французских пушек. Унтеры, которые были наводчиками, могли и сами вести эффективный огонь, да и вторые номера тоже. Из офицеров оставили молодого поручика. – Господин капитан, какая нам поставлена задача? – поинтересовался поручик Ермолаев. – Конкретной не ставили, господин поручик, но мы должны прикрыть отступление наших войск. – Мы что, будем отступать?! – спросил молодой офицер, повышая голос. Я порылся в памяти, пытаясь выудить имя и отчество поручика, после чего продолжил: – Александр Яковлевич, это разведка боем. Павел Карлович предупредил и приказал, что при встрече с сильным сопротивлением противника – отходить. А мы должны сделать так, чтобы этот отход был с наименьшими для нас потерями. Вам всё понятно? – Так точно. Щёки поручика покрылись румянцем. Между тем перед позициями китайцев выстраивалась наша батарея пушек. В этот раз её поставили с большими промежутками между орудиями, да ещё и соорудили спереди и с боков для каждой пушки брустверы из мешков с землей. Хоть какая-то защита на открытой местности. От шрапнели вряд ли спасёт, но от гранаты защитит. Вчера после вечернего совещания рассказал командиру артдивизиона полковнику Шверину, как под Тяньцзинем укрепляли платформы с орудиями. Константин Константинович высокомерием, присущим многим артиллеристам, не страдал, и к утру по его приказу уже было из чего сооружать защитные позиции для каждого орудия. В бинокль увидел, как полковник, махнув рукой, отдал команду на открытие огня. Раздался первый залп, и над китайскими позициями вспыхнули облачка разрывов. Колонна Ладыженского, не дожидаясь ещё четырёх залпов, по правовому флангу двинулась без дорог между деревьями. Пока пушки продолжали утюжить оборону противника, нерчинцы скрылись в лесу. Пятый залп, и вперёд пошли амурцы. Атака ранним утром оказалась неожиданной для противника, но они быстро опомнились, и к тому моменту, когда замолчали наши пушки, с китайских позиций открыли ураганный ружейный огонь, а потом к нему присоединились орудия противника. Амурцы, встреченные столь неласково, вынуждены были залечь, не дойдя до первой линии обороны шагов триста. Что творилось на правом фланге, было непонятно, но вскоре из леса показались забайкальцы, которые отступали, отстреливаясь и вынося с собой раненых и убитых. – Господин поручик, я беру четыре тачанки и иду на помощь нерчинцам. Вам же следует занять позицию на левом фланге на вон том пригорке, – я показал рукой на небольшую возвышенность. – Ваша задача – прикрыть огнём амурцев. – Слушаюсь, господин капитан. Дальше, можно сказать, всё прошло как по нотам. Забайкальцы, прикрытые огнём из четырёх максимов, слаженно отошли к коноводам и откатились назад. Контратаку китайцев на сотни Вертопрахова и Селивёрстова отбили слаженным огнём из всех пулемётов, плюс к этому Ладыженский развернул уже конных нерчинцев в лаву. Китайцы побежали, но плотный огонь их орудий заставил нас отойти. Сбить противника с перевала не удалось. Слишком много его оказалось. Разведка боем показала, что перевал занят не менее чем пятитысячным китайским корпусом с пятнадцатью или больше орудиями. Пришлось отходить, и подальше. По дороге к селению Саньчжань, находящемуся в восьми верстах от перевала, где Ренненкампф решил остановиться, я неоднократно думал о том, что нам дала эта разведка боем. Кроме потерь, по большому счёту ничего. Ещё десяток казаков и двух артиллеристов придётся закопать в чужой земле. Ещё неизвестно, сколько из двух десятков раненых выживет, а полученные сведения соответствовали тому, что вчера Тур с Лисом докладывали. К вечеру летучий отряд дошёл до места бивака, где стал в ожидании основных сил. Я устало сидел на чурбаке метрах в пяти от входа в палатку, где Бутягин оперировал раненых. Рядом расположился Севастьяныч, в ногах у него стоял завернутый в полотенце котелок с мясным кулешом, узелок с хлебом и куском вареной конины и фляга с чаем. Как мне сказал мой денщик: «Надо нашего дохтура накормить, а то он совсем с лица спал. Мария Петровна ругать потом будет». Сами мы уже позавтракали-пообедали-поужинали – три в одном в сотне у Лиса, а теперь пришли кормить «дохтура». Откинулся полог палатки, и наружу вышел санитар с лоханью в руках. Отойдя в сторону шагов на десять, выплеснул содержимое в яму. Мне показалось, что мелькнула рука по локоть. – Спаси меня Господи от такого! – Хохлов истово перекрестился. – Как же теперь без руки-то?! «Значит, не показалось, – подумал я и закрыл глаза. – Без руки, действительно, жить будет тяжело, но, наверное, легче, чем в моём времени». Вспомнился Сашка Куравлёв с позывным Москвич, старший сержант, кавалер ордена Красной Звезды, две медали «За отвагу». Был ранен в руку под Кандагаром из крупнокалиберного пулемёта. Эвакуировали с поля боя, отвезли на Большую землю, и потом тишина, хотя на адрес его родителей писали. Встретил его случайно в московском метро в начале девяностых. Если бы не его голубые глаза, пустой левый рукав и награды на застиранной «афганке», ни за что бы не узнал. До поезда оставалось всего два часа, но поговорить успели. История как история. Родители инженеры, институт закрыли, остались без средств. Подрабатывают где и кем только можно. В основном за гроши. Его пенсия курам на смех. Если первый протез ещё смог получить, то теперь очередь на несколько лет вперёд. «Мы вас туда не посылали», – любимый ответ бюрократов из соцслужбы на все вопросы. Работы и здоровым нет, не то что безрукому. Вот и пришлось идти побираться в метро. Половину отдает цыганам, которые крышуют этот бизнес. Так кормит себя и родителей. Выжить удаётся. А стыд?! Накатил чекушку, ещё перед сном, и можно спать. Правда, количество чекушек в день растёт с каждым годом. Попытался оставить ему все деньги, что были с собой, но получил ответ: «Не надо, Ермак, а то в запой скачусь. А ты, смотрю, всё воюешь! Если ранят так, как меня, лучше застрелись. Никому мы, на хрен, инвалиды не нужны. Если бы не родители, давно бы колёс наглотался и на тот свет с песней и танцами ушёл бы». От тяжких мыслей отвлёк откинутый полог палатки и вышедший Бутягин. Появившийся следом санитар помог Павлу Васильевичу снять халат, потом слил на руки из кувшина. Отмыв руки и вытирая их полотенцем, наш «дохтур» направился в мою сторону. – Какими судьбами, Тимофей Васильевич? Не ожидал вас здесь увидеть. Надеюсь, всё хорошо? – спросил Бутягин, перекинув полотенце через плечо и протягивая мне для пожатия руку. – Да вот мой денщик, Михаил Севастьянович, сказал, что вы с лица спали, а Мария Петровна ругаться потом будет. Прибыли накормить вас, Павел Васильевич, – широко улыбнулся я, встав с чурбака и крепко пожав ладонь доктора. – Право, не стоило. Фельдшер сказал, что скоро будет ужин. Мне неудобно. – Неудобно спать на потолке, одеяло падает. А казаки из четвертой сотни приготовили неплохой кулеш. Я поел с большим удовольствием. Надеюсь, не успел остыть. Давайте пройдем в тенёк, – показал я на навес из парусины, где было организовано место для приёма пищи для служащих лазарета. Несмотря на возражения Бутягина, через минуту он сидел перед накрытым столом. – Вам сегодня больше не оперировать, Павел Васильевич? – Слава богу, всё! Восемь операций, три ампутации. А я же по хирургии теоретик, только трупы оперировал. А теперь людей по живому режу, конечности отнимаю. Ужас! – доктор передёрнул плечами. – Тогда рекомендую замечательное лекарство под названием «антистресс», – произнёс я, протягивая Бутягину карманную флягу грамм на двести, где плескался разбавленный один к одному с ключевой водой спирт. Севастьяныч по моему указанию приготовил для похода две двухлитровые фляги. На всякий случай, как антисептик и средство для поправки нервов. Будущее светило медицины Российской империи открутил крышку, понюхал: – Однако! Антистресс, говорите! – Махнув рукой, сделал несколько больших глотков, глубоко выдохнул, но всё равно закашлялся. Я с улыбкой смотрел на доктора, который пытался отдышаться. А что вы думаете, пятьдесят – пятьдесят пять градусов, это вам не хлебное вино, а тем более какая-нибудь французская кислятина. – Это что-то с чем-то! – переведя дух, произнёс Бутягин, а Севастьяныч завистливо дрогнул кадыком, сглатывая слюну. – Закусывайте, Павел Васильевич, – я подвинул к врачу котелок с кулешом, из которого торчала ложка.