Люкер вошел и остановился у окна, выходившего на воду. – Черт побери! – сказал он. – Я даже не вижу гребаного залива! Индия, глаза которой привыкли к темноте, могла видеть только, как отец отошел от окна и прислонился к стене, скрестив руки на груди. – Заметил, что, когда ты сюда приезжаешь, твой акцент возвращается? – спросила она. – Нет, – он засмеялся, – правда? – Не можешь отличить? – Нет, не можу. – Что ж, – сказала Индия, – во-первых, ты сказал «не можу» вместо «не могу». И начинаешь говорить, как Большая Барбара. В Нью-Йорке у тебя вообще нет акцента, никто не догадывается, что ты из Алабамы. В Нью-Йорке ты говоришь с акцентом только по телефону с кем-то из Алабамы. Тогда он возвращается. – Когда я приехал в Колумбию, – сказал Люкер, – из-за южного акцента все думали, что я тупица, и потребовалось столько времени, чтобы доказать людям, что я не мудак, что я решил избавиться от акцента раз и навсегда. – Как ты это сделал? Я имею в виду, избавился от акцента. – Я просто сказал себе: «Я больше не буду так разговаривать». И перестал. – По-моему, это круто, – сказала Индия. – Угу, – ответил Люкер из темноты. – Расскажи мне про Одессу, – попросила Индия. – В каком смысле? Что ты хочешь узнать? – Не знаю. Просто расскажи про нее. Расскажи про ее дочку, которая утонула. – Меня тогда здесь не было, была только Ли. Это случилось лет десять-одиннадцать назад – я уже был женат. У Одессы и ее сожителя Джонни Реда родилась маленькая девочка по имени Марта-Энн. Большая Барбара права, Джонни Ред никуда не годится. Сэвиджи вроде как заботились о нем ради Одессы. Они жили вместе время от времени, но в основном раздельно. Как бы то ни было, Марта-Энн приезжала в Бельдам с Одессой и помогала по дому, но в основном приходила сюда играть. Что ж, ты должна помнить, что десять – пятнадцать лет назад на Юге было не так свободно, как сейчас… – Свободно? – Я говорю о чернокожих. Здесь тогда еще было разрешено рабовладение. Считалось неправильным разрешать Марте-Энн находиться на той стороне залива, где были белые. Марте-Энн пришлось плавать в лагуне Сэнт-Эльмо. – Но это полная чушь! – возмущенно воскликнула Индия. – Я знаю, – сказал Люкер, – и на самом деле девочке никто ничего не говорил. Это была одна из негласных условностей. Ты можешь заметить, что Одесса все еще соблюдает их. Она никогда не ест с нами за одним столом, всегда садится как можно дальше. Дело не в том, что мы ее не принимаем или что-то подобное – ты знаешь, как сильно ее любит Дофин, – ей просто неудобно. Итак, однажды Марта-Энн играла прямо перед домом Сэвиджей в лагуне, как обычно, гонялась за птицами по всему пляжу, пыталась покормить их или еще что. И она умчалась за ними на другую сторону третьего дома. Одесса работала на втором этаже, поглядывая за Мартой-Энн в окно, и крикнула ей, чтобы девочка туда не ходила. – Почему нет? – удивилась Индия. – Одесса боялась, что она зайдет там в воду. А там, за косой, много странных перекрестных потоков. Подводные течения ужасные. Никто там не купается. Кажется, что там мелко, но легко затянет прямо на глубину. Это и случилось с Мартой-Энн. Она зашла в воду, и ее унесло. Одесса спустилась за Мартой-Энн и услышала, как та кричит, но когда она обошла третий дом, крики прекратились, и Марта-Энн уже утонула. И ее тело так и не вынесло на берег. – Как Одесса это восприняла? – Не знаю, – сказал Люкер. – Меня здесь не было. – А откуда ты знаешь, что Марта-Энн утонула? Люкер помолчал, прежде чем ответить, и Индии было жаль, что в темноте она не видела выражения его лица. – Что ты имеешь в виду? – Откуда ты знаешь, что она именно утонула? – повторила Индия. – Ведь никто не видел, как она заходит в воду. – А что еще могло с ней случиться? – Третий дом. Что если она вошла в третий дом? – Она не могла. Дом был заперт, он всегда заперт. К тому же она гуляла у передней части дома, а двери и окна там уже начало засыпать. И что, если бы она вошла туда, Индия? Она бы так же и вышла. Но тело так и не нашли. Хоронить было нечего. – А что если она еще внутри? В смысле, ее тело. Никто ее там не искал, так ведь? Никто не заходил в дом и не проверял, там она или нет? – Индия, ты говоришь глупости. Я пошел спать. Я себе тут задницу отморозил… – А почему Дофин так любит Одессу? – внезапно спросила Индия. – Потому что она всегда хорошо относилась к нему, – сказал Люкер, останавливаясь, чтобы ответить на вполне разумный вопрос. – Одесса любит Дофина так, как его должна была любить Мэриэн Сэвидж. – Одесса всегда работала на Сэвиджей? – Я не знаю. По крайней мере, лет тридцать пять точно. Одесса начала приезжать сюда много лет назад, даже до того, как мы купили дом, – она помнит Хайтауэров. Но когда Дофин был маленьким, он с чем-то слег, с какой-то лихорадкой или типа того, и все думали, что он умрет. Это случилось летом, мы все были здесь, в Бельдаме – Дарнли и Мэри-Скот, Ли и я. Но Дофин остался в Мобиле, и Одесса была с ним. Дарнли и Мэри-Скот постоянно говорили о похоронах, потому что все были уверены, что он умрет. Ботвелл Сэвидж, папа Дофина, раз в неделю ездил в Мобил, чтобы проверить, жив ли он… – И что случилось? – Одесса вылечила его. Не знаю как, и никто не знает, но она его вылечила. Дофин говорит, что она дала ему что-то поесть, и он выздоровел. – Может, он просто поправился – может, врачи вылечили его. – Индия, врачи сказали, что он умрет. – Да, но… – Но все дело в том, что Дофин думает, что это Одесса спасла ему жизнь, а он уже тогда прекрасно понимал – думаю, ему было не больше шести или семи лет, – что никого из Сэвиджей не волнует, жив он или мертв. – Это ясно, – ответила Индия, – но разве кто-нибудь еще поверил, что Одесса спасла ему жизнь? Или это только Дофин так решил? А что думала Мэриэн Сэвидж? – Ну, – сказал Люкер, – она говорила, что в это не верит. Она сказала, что Дофина вылечил пенициллин, но вообще-то у Дофина аллергия на пенициллин. После этого Мэриэн Сэвидж невзлюбила Одессу, она вроде как обвиняла ее в том, что та сохранила жизнь Дофину. Думаю, она хотела уволить Одессу, но Мэриэн Сэвидж не из тех женщин, которые разрывают связи только из-за того, что ненавидит тебя всем гребаным сердцем. Как бы там ни было, заболев, Мэриэн не оставила больше никакой прислуги, кроме Одессы. Видишь ли, она хотела, чтобы Одесса ее вылечила. Она пятьдесят раз на дню умоляла Одессу дать ей съесть что-то, что ее исцелит. – Откуда ты все это знаешь? – Дофин рассказал. А ему – Одесса. – Она правда думала, что Одесса сможет ее вылечить? Люкер кивнул. – Мэриэн Сэвидж обвиняла Дофина в своей болезни – она сказала, что, если бы тот не женился на Ли, она бы не заболела раком. Она и Ли это сказала. Половину времени Мэриэн обвиняла Ли и Дофина, а другую – делала вид, что совсем не больна, что с ней все в порядке. – Настоящая сука, да? – Непробиваемая. А потом она обвиняла Одессу в том, что ей не становилось лучше. Она жаловалась, что Одесса не дает ей того, что может ее вылечить, а затем вообще начала говорить, что та подкладывает ей в еду что-то, от чего становится только хуже. – Не понимаю, почему Одесса продолжала работать на них. Люкер пожал плечами. – Потому что здесь все так и делается. Одесса думала не столько о том, что оставит Мэриэн Сэвидж, а о том, что бросит Дофина и Ли. – Комплекс мученика, – сказала Индия. – Нет, – ответил Люкер. – Просто здесь так принято. – Если бы ты был таким, ты бы остался с мамой. – Знаю, – сказал он, – но я не совсем такой. Думаю, я вовремя выбрался. Как бы то ни было, – продолжил Люкер, – Мэриэн Сэвидж приехала сюда в последней надежде уговорить Одессу вылечить ее. Она сказала Одессе: «Спаси меня так же, как спасла Дофина». – И что сделала Одесса? – Одесса сказала ей, что Дофина вылечили уколом пенициллина. – Так Одесса позволила ей умереть? – Индия, ты только что сказала, что не веришь в то, что Одесса вылечила Дофина… Индия задумалась, но так и не смогла решить, как к этому относиться. Глава 15