– Знаю. – Она вошла в комнату и присела на кровать рядом со мной. А затем обняла меня одной рукой, а я положила голову ей на плечо. – Мне просто надо, чтобы с тобой все было в порядке, хорошо? Ты можешь сделать это для меня? – Она провела рукой по моим волосам, но ничего не ответила. Мама никогда не давала обещаний, которые не смогла бы сдержать. – Твой отец вышел прогуляться. Хочешь съездить на Лори-Лейк? – Ты хорошо себя чувствуешь, сможешь ехать? – осторожно спросила я. – Обещаю, Элли, все будет хорошо. – Ладно. Мы поехали на озеро и отправились в наше укромное местечко. Утро выдалось жарким. Градусов тридцать пять, не меньше, но казалось, что еще жарче. Мы сидели, тая под палящими лучами солнца, попивая воду из бутылок, которые захватили с собой. Некоторое время мы молчали. Я не знала, почему мы молчим, возможно, нам просто нечего было сказать, или же мы просто не знали, как начать раз- говор. Мама запрокинула голову к небу и, закрыв глаза, подставила лицо солнцу. – Когда у меня впервые обнаружили рак, мне было тридцать три. Тебе было два года. Я изумленно уставилась на нее. – Так у тебя давно обнаружили рак? – Да. Ты была совсем малышкой, и я помню, как рыдала, сжимая тебя в объятиях, потому что мысль о том, что придется покинуть этот мир, казалась мне невыносимой. Ты была такой радостью для нас с отцом, и мне пришлось через многое пройти, чтобы ты появилась у нас. Ты росла, становилась самой собой. Я наблюдала, как ты превращаешься в красивую девочку с неповторимым характером. Я думала обо всем, что мне не доведется увидеть, о многих первых событиях в твоей жизни. О твоем первом школьном дне, первом танце… первом мальчике и первом поцелуе. О первой несчастной любви. Я помню свою ярость на этот мир, на свое собственное тело за то, что у меня отнимали тебя. Это казалось мне несправедливым. Я чувствовала себя так, словно предала саму себя. И однажды, когда тревога окончательно затопила мою душу, а сердце разрывалось от боли, знаешь, что сказал мне твой отец? – Что? – «Ты все еще здесь, Пейдж. Ты все еще здесь». И это все изменило. И мне важно, чтобы ты помнила об этом, хорошо? – Она взяла мою ладонь и ласково погладила ее. – Я все еще здесь, Элли. – Но я не могу не думать о том, что вдруг тебя не станет. Я думала, что вчера… – Я зажмурилась, втянув воздух. – Мне показалось, ты умерла… – Я знаю, но даже если настанет день, когда ты не сможешь видеть меня, я все равно буду рядом. Всегда. Я перевела дух. Это было сложно осознать. – Мне очень страшно, мам. – В страхе нет ничего плохого, если только он не лишает тебя сил. – Она уставилась на свои ладони. – Ты знаешь, в чем особенность стрекоз? – спросила она. – Что они символизируют? – Нет, ты никогда не рассказывала. – Почти во всех уголках мира стрекозы символизируют перерождение. Почти всю жизнь они живут как нимфы. Ты знаешь, что это означает? – Как феи? Она улыбнулась. – Что ж, это одно из значений этого слова, но в данном случае нимфа – это насекомое в стадии куколки. И в этом состоянии стрекоза пребывает, пока не обретет крылья. Стрекозы летают совсем недолгий период жизни. – Я не знала. – Невероятно, правда? Глядя на стрекоз, думаешь, что они летают всю жизнь, но не представляешь, сколько дней им приходится провести без этих полетов. Но стрекоза никогда не унывает, что у нее нет крыльев. И не думает о том дне, когда они появятся. Она просто живет мгновением. Именно это они для меня и олицетворяют: жизнь одним мгновением. Они живут сегодня, не думая о будущем. Я поняла, куда она клонит. – Но я не стрекоза, мам. Я не могу перестать думать о будущем. – Знаю. Я тоже думала, но мне хочется находить в жизни и чудесные моменты. И я не хочу, чтобы оставшиеся дни жизни были наполнены грустью, Элли. Я хочу радоваться. Мне хочется думать, что каждый день ты найдешь причину для улыбки, если очень постараешься. Сможешь сделать это ради меня? Ради нас? Сможешь каждый день находить причину для радости? – Да, – пообещала я, хотя не знала, правда это или нет. Но для мамы я должна была постараться. Теребя пальцы, я наблюдала за жужжащими вокруг нас стрекозами. – И ты не пропустила кое-что, что случилось со мной впервые, – сказала я. – Грейсон поцеловал меня два дня назад. Глаза мамы вспыхнули, и впервые за последние сутки она улыбнулась по-настоящему счастливой улыбкой. – О боже. – Она накрыла мои ладони своими. – Расскажи, как это было. Я принялась рассказывать, а она радостно заулыбалась, и я вдруг поняла, что тоже расплываюсь в улыбке. Не потому, что Грейсон поцеловал меня, а потому, что мама разделила со мной эту радость. Мне было так приятно видеть ее сияющее лицо. И мои губы сами собой расползались в улыбке. Она стала моей причиной для радости. 10 Элеанор После того как мама упала в обморок, все стало гораздо сложнее. Она потребовала, чтобы я перестала ходить с ней на сеансы химиотерапии, хотя я изо всех сил пыталась переубедить ее. Поначалу все шло ничего. И мы каждый день находили причины для улыбок. Но с каждым днем дела шли все хуже. Мама перестала рисовать в гараже. Ее волосы поредели. Ей было сложно передвигаться. Как-то ночью, после очередного сеанса химиотерапии, маме стало очень плохо. Я проснулась посреди ночи и уже не могла уснуть. Пока папа помогал ей в ванной внизу, я сидела на лестнице, прислушиваясь. Она плакала и говорила, что устала. И я не знала, физически или морально. Возможно, и то, и другое. Ухватившись за перила, я смотрела, как папа отвел маму в спальню. Выйдя из комнаты, он остановился посреди гостиной, уставившись в темный экран телевизора. А затем, зажав рот ладонями, беззвучно разрыдался. Закрывая лицо, он изо всех сил пытался скрыть свою боль, чтобы не потревожить маму или меня. Папа всегда был образцом стойкости. Он заботился о маме, а потом узнавал, все ли в порядке у меня. И если я спрашивала, как его дела, он неизменно отвечал: «Отлично», хотя я и догадывалась, что это не так. У папы душа разрывалась на части. Он не хотел в этом признаваться, но я поняла это еще до того, как увидела его плачущим. На следующий день мы едва смогли найти причину для улыбки. А еще через день это стало еще труднее. С каждым разом причин для радости становилось все меньше и меньше. Мы понимали это, но пытались скрыть друг от друга, насколько сломлены. Причин для улыбок почти не осталось, но мы были чересчур упрямы и слишком устали, чтобы признать это. – Привет, Элли, – сказал Грейсон, поднявшись по ступенькам нашего крыльца одним субботним днем. Радостно улыбаясь, он сжимал в руках холст. Его появление слегка озадачило меня. По правде говоря, с тех пор, как маме стало хуже, я не горела желанием ни с кем общаться. Я понятия не имела, почему он по-прежнему хотел со мной дружить или что-то в этом роде. После нашего первого поцелуя нам так и не удалось поговорить о том, что происходит между нами. Он не поднимал эту тему, да и я тоже. Когда мы встречались, я казалась спокойной, но внутри у меня все горело огнем. Ему совершенно не нужна была печальная подруга, но Грейсон продолжал появляться. Стоит отдельно сказать о людях, которые не бросают тех, кто раздавлен депрессией. Они никогда не получают достаточно благодарности и восхищения за то, что оказываются достаточно храбры, чтобы остаться с вами. – Привет. Ты что здесь делаешь? – спросила я его. – Просто зашел познакомиться с твоей мамой. И узнать, может, она могла бы поделиться со мной своим умением рисовать. – Это очень мило, но она сегодня не слишком хорошо себя чувствует. – О. Ну, может быть… – Я чувствую себя вполне неплохо, – вмешалась в разговор мама. Обернувшись, я увидела, что она стоит в холле. У нее был очень изможденный вид, который мне совсем не нравился. – Ты уверена? – спросила я. У нее были мешки под глазами, волосы скрывала повязка, и она совсем не была похожа на себя прежнюю. – Конечно. Проходи, Грейсон.