— Тем лучше, — парировала она. — . А теперь прошу меня извинить. — Она вышла из машины и быстрым шагом пошла по ступеням обратно в дом. — А я думал, вы опаздываете на деловое свидание, — заметил я. Миссис Рендал через плечо посмотрела на меня. — А идите вы к черту! — сказала она и захлопнула за собой двери. Я пошел назад к своей машине, размышляя над разыгранной сценой. Она была весьма убедительна. Я обнаружил в ней всего лишь два изъяна. Один заключался в количестве крови, потерянной в желтой машине: меня смущало, что на месте для пассажира крови больше. И второе — по-видимому, миссис Рендал не знала, что Арт берет за аборт двадцать пять долларов — только-только чтобы покрыть лабораторные издержки — и никогда не брал больше: таким образом он, по своим понятиям, оставался чист перед собственной совестью. 5 Старая, оббитая вывеска «Фотоателье Кэрзон». И ниже мелким шрифтом: «Фотографии на все случаи жизни: паспортные, рекламные, кабинетные. Исполнение в течение часа». Фотоателье помещалось в угловом доме, в северном конце Вашингтон-стрит, в стороне от ярко освещенных кинотеатров и больших универмагов. Я вошел внутрь и увидел маленьких старичка и старушку, стоявших рядом. — Я вас слушаю, — сказал старичок. Он держался любезно, почти робко. — У меня к вам несколько странная просьба, — начал я. — Паспорт? Проще простого. Мы можем сделать фотографию за один час. Даже скорее, если вы спешите. Мы их переделали на своем веку тысячи. — Верно, — сказала старушка, чопорно кивая головой. — Не тысячи, десятки тысяч. — У меня проблема иного порядка, — сказал я. — Видите ли, моя дочь справляет свое шестнадцатилетие и… — Обручения мы не фотографируем, — сказал старичок. — Прошу прощения. — Не фотографируем, — подтвердила старушка. — Да нет же, это вовсе не обручение. Это просто вечер по случаю дня рождения. — За такие работы не беремся, — сказал старичок. — Совершенно исключено. — Раньше брались, — пояснила старушка, — в былые времена. Я тяжело вздохнул: — Мне, собственно, нужно узнать от вас кое-что. Дело в том, что моя дочь ярая поклонница одного джаза, а вы как раз этот самый джаз фотографировали. Я хотел бы сделать ей сюрприз, вот и подумал, что… — Вашей дочери шестнадцать? — Он посмотрел на меня с подозрением. — Вот именно, исполняется на следующей неделе. — А мы фотографировали джаз? — Да, — сказал я и передал ему фотографию. Он долго рассматривал ее. — Это же не оркестр, а всего один человек, — сказал он наконец. — Я знаю, но он работает в этом джазе. Вы делали эту фотографию, вот я и подумал, может быть… Но старичок уже повернул фотографию и рассматривал ее обрат: ную сторону. — Это наша работа. Видите, сзади наш штамп. Мы тут с тридцать первого года. Раньше дело принадлежало моему папаше. — Все так, — подтвердила старушка. — Разве это группа? — спросил старичок, взмахнув у меня перед носом фотографией. — Один из группы. — Как называется этот джаз? — Не знаю. Потому я и обратился к вам. На фотографии стоит ваш штамп… — Видел. Не слепой, — огрызнулся старичок. Он нагнулся и заглянул под прилавок. — Придется проверить по подшивке. У нас хранятся экземпляры всех фотографий. — Он начал вытаскивать пачки фотографий. Я был поражен. Он действительно наснимал десятки всяких джазбандов. — Жена никогда не может запомнить названия этих джазов, а я могу. Стоит мне увидеть музыкантов всех вместе, и я тотчас вспомню. Понимаете? Вот «Джимми и его Буяны». — Он быстро перебирал фотографии. — Вот «Певуны», «Старые калоши», «Камарилья», «Прощелыги». Названия застревают в голове. Я пытался вглядываться в лица, но он перебирал фотографии слишком быстро. — Минуточку, — остановил его я, указывая на одну фотографию. — По-моему, это он. — «Зефиры», — сказал старичок неодобрительным тоном. — Да, это они — «Зефиры». На фотографии были сняты пятеро парней. Все пятеро негры. На них были те же блестящие костюмы, что я видел на одиночном снимке. Все пятеро натянуто улыбались, словно недовольные тем. что их снимают. — Вы знаете их имена? — спросил я. Он повернул фотографию. Имена были нацарапаны сзади. — Зик, Зак, Грек, Джордж и Счастливчик. Это они. — Я вытащил записную книжку. — Слушайте, а вы уверены, что их стоит приглашать на вечеринку вашей дочери? Это же хулиганье. — Ничего, на один вечер сойдут. Вы не знаете, где их найти? — Знаю, конечно. — Старичок указал большим пальцем в сторону улицы. — Они работают по ночам в «Электрическом апельсине». Все негры там околачиваются. — Спасибо, — сказал я и пошел к выходу. — Будьте осторожней, — посоветовала на прощанье старушка. 6 Элан Зеннер поразил меня своими размерами. Я прикинул, что росту в нем метр восемьдесят пять и весу килограммов сто. Натолкнулся я на него, когда он выходил из закрытого стадиона «Диллон» после окончания тренировки. Зеннер был прямо, из душевой; его короткие черные волосы еще не успели просохнуть, и он старательно протирал их, словно исполняя совет тренера никогда не выходить с мокрой головой. Он сказал мне, что спешит пообедать и сесть заниматься, так что разговаривать нам пришлось на ходу, пересекая мост Ларса Андерсона по направлению к общежитиям Гарвардского университета. Сначала я болтал о пустяках. Зеннер учился на последнем курсе Леверетского колледжа. Основным предметом у него была история. Он сказал, что недоволен темой своей дипломной работы. И никак не может решить, стоит ли ему соваться на юридический факультет. На юридическом со спортсменами не больно-то цацкаются, только отметки подавай. Может, лучше все-таки податься на юридический в Йель. Говорят, там повеселей. Наконец я заговорил о Карен. — Как, и вы о том же? — Не понимаю. — Это уже второй раз за сегодняшний день. До вас здесь побывал Чудила. — Чудила? — Отец ее. Она его так называла. Она его по-всякому называла. — Вы с ним говорили? — Он приезжал ко мне, — уклончиво сказал Зеннер. — Ну и… я послал его подальше. Потому что не хочу в это впутываться. — Но вы и так уже впутались. — Черта с два! — Он стал переходить дорогу, ловко лавируя между машинами. — Вы знаете, что с ней произошло? — спросил я. — Послушайте, я знаю об этом больше других, больше даже, чем ее родители, больше, чем кто бы то ни было. — Но вы не хотите впутываться. — Выходит, что так. — Видите ли, — сказал я. — Это ведь очень серьезное дело. Одного человека обвиняют в ее гибели. Вы должны сказать мне все, что знаете.