– Не называй меня дорогой, – огрызнулась я. Он ухмыльнулся. – Моя дорогая… – Ты не слышал её? – резко сказал Дани. – Или ты настолько тупой? Это было рискованное заявление. Всё могло пойти невероятно плохо. Я не думаю, что Дани подумал о том, как плохо может обернуться такое высказывание, хотя я не могу его винить. Ему никогда не приходилось стоять перед Давидом, трястись как лист и смотреть ему в глаза, пытаясь уследить за тем, где находятся его кулаки на случай, если мне придётся уворачиваться. Но всё прошло не так уж плохо. По крайней мере, не для меня. У Давида, с другой стороны, было странное выражение лица. Мне потребовалось мгновение, чтобы распознать, что он нервничает. – Как я и говорил, – он остановился, прочищая горло, – пожалуйста, сообщите Майку, что Блэр дома. Если она захочет снова провести время с семьёй, я позабочусь о том, чтобы мы обсудили это заблаговременно. – Не хотите ли вы рассказать мне, почему так изменили своё мнение? – осмелилась спросить я в подчёркнуто вежливом тоне. – Нет. Я хотел бы попрощаться со своей дочерью. Бесполезно было добиваться дополнительной информации. Давид не сказал бы мне больше, чем должен, просто потому, что что-то заставило его отказаться от йоты контроля, и он собирался ухватиться за что-то другое, что он мог контролировать. Что бы Майк ни сделал, это потрясло его так сильно, что он пропустил церковь и привёз Блэр домой, хотя так долго добивался её. Это потрясло его больше, чем что-либо прежде. И это о чём-то говорит, потому что человек, который стоял на коленях, чтобы обнять мою дочь и сказать ей, что он её любит, был не из тех, кто позволяет чему-то потрясти себя. Ни визиты полицейских, реагирующих на сообщения о домашнем инциденте. Ни вручение документов о разводе. Ни тот факт, что он положил меня в больницу. Он был из тех мужчин, которые манипулировали девушкой годами, без всяких оговорок, без последствий и, что самое важное, без сожалений. Нужно было многое сделать, чтобы поколебать такого человека. Когда он уходил, я не знала, впечатлена или напугана тем, что Большой Майк был таким страшным ублюдком, что самый страшный ублюдок, которого я знала, боялся его. Я не знала, что он сделал, что сказал, как ему удалось выследить моего бывшего мужа и мою дочь. Я не знала, какие у него связи. Дани, похоже, тоже не знал. Не то чтобы я могла спросить его прямо в ту секунду, но, когда я написала ему сообщение позже, он клялся и божился, что понятия не имеет. Артур мог знать. Возможно, знал. Эшли, вероятно, тоже. Я имею в виду, она, вероятно, спровоцировала это; я не знала, как ещё Майк мог узнать, что произошло, или кто такой Давид. Я могла спросить её. Я могла позвонить ей и сказать, что Блэр хотела поиграть с Леоной, а потом выпытать у Эшли подробности. Я могла давить и настаивать, чтобы она рассказала мне, что она сделала. Я могла потребовать, чтобы Майк рассказал мне, как он нашёл Давида, как ему удалось сделать то, что я никогда не могла, и вызвать хоть какое-то подобие эмоций из ледяных глубин души Давида. И, возможно, мне следовало бы. Это могло бы всё изменить. Что бы Майк ни знал или делал, я могла бы использовать это, чтобы вычеркнуть Давида из своей жизни раз и навсегда. А может, и нет. Может быть, Майк имел дело с завуалированными угрозами и закулисными сделками. Может быть, он манипулировал манипулятором, каким-то образом находя что-то, чего Давид боялся и воспринимал это всерьёз. И, возможно, я могла бы использовать это, найти способ заставить Давида согласиться навсегда убраться из моей жизни. Потому что я устала от монстров в своей жизни. А он был монстром, худшим из всех. Во мне, может, были маленькие монстры, но они были там только потому, что Давид породил их, отложил, как маленькие паразитические личинки. Он был отцом чудовищ. Но он также был отцом моей дочери. Если я что-то и помнила о той девушке, которой была до того, как Давид разрушил меня, так это то, что я ненавидела, когда мне говорили, что делать. Я ненавидела, когда мне говорили, что носить, с кем разговаривать, как себя вести и что думать. Давид сделал то, что не смогли сделать мои родители – сломал меня, подчинил себе, превратил в маленькую послушную женщину, которая кивала, когда ей говорили, и придумывала оправдания для своих потемневших глаз, когда это было необходимо. И помоги мне Бог, я бы никогда не позволила никому испортить сознание Блэр так, как Давид испортил моё. Давид добрался до меня, потому что мои родители пытались заставить меня быть дочерью, которую они хотели, вместо дочери, которую они имели. Взросление с ними было битвой, и шрамы от этого сделали меня уязвимой. У Блэр никогда не будет таких шрамов, потому что для моей любви не было условий. Она получила её целиком и полностью, навсегда. В своей дочери я видела ту девушку, которой могла бы стать. И даже если это была не та девушка, которой она хотела быть, это было нормально; она могла быть кем угодно. Но я видела в ней частички себя, которые узнавала смутно, как будто это были друзья детства, которых я не видела десятилетиями. И одной из этих черт была присущая ей потребность прокладывать свой собственный путь, делать свой собственный выбор, идти против того, что говорят люди, просто потому, что самоуспокоенность была не в её крови. Я не могла быть плохой, когда дело касалось Давида. Не могла лишить её возможности быть с ним. Это только подтолкнуло бы её к нему. Я знала это так же, как и то, что буду любить дочь всем сердцем, независимо от того, какой выбор она сделает. Не было сомнений, что он тоже любил её, или, по крайней мере, то, что он чувствовал к ней, было ближе всего к любви, на которую он был способен. Он причинил мне боль, но он не причинял боль ей, и это было самым важным. Однажды она поймёт. Я с ужасом думала о том дне, когда она поймёт, каким человеком был её отец. Мне страшно хотелось иметь дело с разбитым сердцем, вызванным единственным мужчиной в её жизни, который должен был никогда её не подвести. Но это было открытие, которое она должна была сделать сама, и когда она это сделает, я всё ещё буду рядом, любя её безоговорочно. И, возможно, этого будет достаточно, чтобы снова скрепить её сердце. И всё же, возможно, мне следовало спросить Эшли и Майка, что они сделали. Может быть, мне следовало узнать, что за люди были в моей компании. Может быть, мне нужно было знать, чтобы отомстить за все те ужасные вещи, через которые он заставил меня пройти. Чтобы наказать его так, как он наказывал меня. Но я уже посвятила Давиду достаточно своей жизни. Поэтому я выбрала игнор. Я выбрала обнимать Блэр так крепко и так долго, что она сделала огромный, задыхающийся, драматичный глоток воздуха, когда ей наконец удалось вырваться. Я выбрала сказать ей подняться наверх и отнести всю её новую одежду в стиральную машину, чтобы я могла тайком поцеловать Дани и шепнуть ему, что мы поговорим позже и придумаем новый план, как рассказать Блэр о нас. И не мог бы он подвезти меня обратно к Эшли за машиной и притвориться, что привёз меня домой по доброте душевной, чтобы она ничего не заподозрила? Я решила позволить Вселенной наказать Давида. Я захотела направить свою энергию на вещи, которые могла контролировать. Вещи, которые хотела контролировать. Вещи, которые принесут мне радость, счастье и что-то хорошее, вместо того чтобы посвятить ещё одну секунду своего времени мыслям о нём. Я решила быть эгоисткой, и я совсем не чувствовала себя виноватой за это. Глава 19 Мы с Дани решили подождать до Рождества, чтобы рассказать Блэр о нас, как и планировали изначально, а потом быстро всё испортили. Мы хотели дать ей время вернуться к какому-то подобию нормальной жизни. Сначала я не была уверена, что ей понадобится это время. Я думала, что она будет обычной Блэр с её щедрыми улыбками, смелыми заявлениями и дикими мечтами, и не станет обращать внимания на хаос, который царил в её жизни последние несколько дней. В конце концов, ей было восемь, и, возможно, она приняла бы всё случившееся за чистую монету.