– А еще надо запастись огнетушителями и прочей пожарной безопасностью, – подметила для себя Марго. Идея казалась безумной, но удивительно органичной. Марго почувствовала какое-то облегчение. У нее был костяк, с которым можно работать. Теперь осталось только составить более детальный план и придерживаться его. – Это наметки, мне нужно эту идею оттусить, – важно произнес Глеб, откидывая грязную салфетку. – Придать ей форму. – Я уже знаю, какой там должен быть сет. Мне нужно будет найти пару людей на разогрев, еще винил… О-о-о. Винил должен быть просто адище. Надо порыскать здесь… – Сегодня мы должны идее помочь созреть. Поэтому этой ночью мы тусуем. Надо наконец-то увидеть нормальный Бали. Марго взяла машину, Глеб – алкоголь, и все вместе они двинулись в район Кута. Город-побратим Анапы. Этот район растерзали и русская диаспора, и их представление о пляжном отдыхе. Вечеринки здесь были самые безумные, залихватские и низкосортные. Закат они встретили в одном заведении, подрались хорошенько и просто бродили от клуба к клубу. Все оказались почти одинаковые. Желтые огоньки, однотипный плей-лист. Им было плевать на музыку, вайбы, интерьер – на что угодно. Свои вайбы они принесли с собой. Сегодня у них была одна задача: вернуться к состоянию животного. – Наша работа – проектировать хаос, – пьяно выкрикнул Глеб, ставя стопку шотов перед ними. – Наша работа – уничтожить цивилизованный мир изнутри. Наша работа – обернуть эволюцию вспять. Праздник, который всегда с собой. Они будто вытащили всю память своих вечеринок, пропустили через мясорубку и этот фарш размазали по пространству. Сюжет вечера разлился где-то вместе с другими коктейлями, концепция времени потерялась. Все сущее кружилось вокруг них, и иногда, как путеводная звезда, появлялись реплики Глеба. – Тусовка отменяет действительность. Тусовка стирает личность. Тусовка оголяет жизнь до гедонистической сути. Тусовка – квинтэссенция самого понятия бытия. Картина смазана. Вспышки света, липкий пол, тела. Запах пота. Музыка. Отвратительная, к слову, музыка, но у нее подходящий ритм, а большего и не надо. – Суть тусовки – насилие. Она убивает твои планы, твои концепции, твои мысли. Тусовка вонзит нож в детские травмы, тусовка откусит голову твоим диагнозам. Тусовка растопчет все, что делает тебя личностью. Тусовка изнасилует само понятие будущего. В такие моменты в нем появлялась опасная сила. Глеб умеет заражать, проникать в легкие, в сам организм и уничтожать лихорадкой изнутри. В такие моменты он запретно красив и слишком, чертовски, опасно влиятелен. – Он Гуру. Марго осенило резко, пока она наблюдала, как танцпол начинает кружиться вокруг него. Все мы так стараемся быть особенными, по-подростковому пытаемся выделиться, что со временем забываем, каково это – находить похожее. В ее пьяном мозгу вдруг выстраивается эта четкая линия. Глеб и Гуру слишком похожи. Слова, глаза, мимика, влияние. Нет. Это не то что похоже. Это похоже чем-то: элементами, мелочами, в них есть какое-то страшное основное похожее, какое-то невыразительное. Иногда, очень редко, в самые пьяные, самые безумные моменты, она заново открывает для себя эту мысль и встречает ее с одинаковым катастрофическим ужасом: Глеб – чудовище. Чудовище, которое она кормит. Ньепи. Вилла. Она вспоминает. Ей становится ужасно плохо. Слишком жарко, душно, хотя они на воздухе. Она теряется, не знает, что делать, и готова расплакаться. Главное – не вспомнить о последней вечеринке. Главное – вообще не помнить, что он сделал и что может сделать. Марго забегает в туалет и сует голову под холодную воду. Парализующий страх сковывает ее. Это все алкоголь. Это он придает лишние смыслы мелочам. Нужно срочно трезветь. Срочно. Вспомнить о чем-то хорошем. Когда он страдал, ей было отчасти даже хорошо. Когда она видела его разбитым, пьяным, с этими ужасными мозолями на ногах, она чувствовала задушенную радость, которую прятала под тревогой о нем. Каждый раз, забирая его из автозака, она всегда чуть дольше положенного стояла на пороге. Она любовалась. Смотрела на него за решеткой и думала: «Тут тебе и место». – Ты в порядке? Парень, который подошел к ней, чем-то походил на Глеба. Марго аж отшатнулась. Это был двухметровый юноша со вздернутым носом и слишком пухлыми губами. Этакая нежная и более маньячная версия Глеба. Он непохож на русского. Какой-то швед? – Я думала, это женский туалет. – Унисекс, – фыркнул он. – Ты одна или с кем-то? – У него превосходный русский. – Я… с друзьями. – Он неприлично высок, у Марго уже шея затекла. – И чего они бросили тебя здесь одну? – Так… – она выставила руки вперед. – Если ты хочешь меня убить и изнасиловать, то… Парень рассмеялся совершенно беззвучно. – Я хотел просто проводить тебя до друзей, пока ты не отключилась и не расшибла голову о раковину. Марго была пьяна до состояния внезапных откровений. – Если у тебя была возможность убить чудовище, ты убил бы чудовище? Парень, не раздумывая, прокомментировал: – В последнее время я тоже часто задумываюсь о суициде. – Ты откуда? – В основном Питер. – Тогда ничего удивительного. Стремный был парень. Какой-то больной. * * * – Я не знаю, как тебе объяснить! Не знаю! В теории тусовок Глеба особое место занимала «мнимая периодизация». Суть теории в том, что любая вечеринка дробится на определенные акты. Первый – ознакомление и раскрепощение. Музыка играет не так громко, в среднем темпе. Новоприбывший должен ознакомиться с пространством, оценить плей-лист и приглядеться к людям. Основная деятельность – неспешное попивание алкоголя, танцевальные движения из легких покачиваний, накопление сторис и легкая беседа. Следующий акт – вовлечение. В центре танцпола появляется природный магнит из самых танцующих и раскрепощенных тел, их энергия двигается по кругу, вовлекая в себя обстановку. Плей-лист более динамичный. Плотность узнаваемых хитов – один к пяти (здесь, конечно, многое зависит от концепции и места). У бара начинается очередь; чтобы заплатить, приходится работать локтями. Третий акт – расколбас. Хаос входит в здание. Единственная чиловая зона – очередь в туалет, все остальное – ускоренная деструкция. Запускается секс, драки, музыка входит в максимальный синхрон с телами, танцующие люди становятся лишь телесной вибрацией. Четвертый акт – лирика. Самое интересное теперь происходит не на танцполе, а в курилке. Возможно, это только теория, лиричное настроение и осознание экзистенциальной тоски, это компенсация за прошлый акт. В этом акте затаился катарсис для каждого. Глеб был в четвертом. – Я не знаю, Сев, может, она – моя больная фантазия. – Он раскинулся на диване вместе с другом, постоянно нервно проводя рукой по мокрым от пота волосам. – Фантом, субличность, кара Господня в любимом облике. Может, только может, она правда существует. Я не знаю, Сев, не знаю. Только воспоминание о ней – это… Меня будто расчленило тревогой. Будто встреча с ней – это кинжал, которым меня вскрыли, вытащили что-то и украли. Я не знаю, что, я ощупываю себя на предмет шрамов – ничего. Мои руки не могут проникнуть внутрь моего тела и исследовать его. Ты представляешь, Сев, какое это мерзкое чувство? Ощущать утрату, но не знать, что именно ты потерял? Ты хочешь оплакивать ее, боже, как сильно ты хочешь оплакивать ее, но тебе нечего. Мозг ищет, ищет, но там только пустота. Сама концепция пустоты… Можно оплакивать пустоту? – Глеб, я думаю, нам пора домой. – Нет, ты не понимаешь. Я ее ищу. Ищу. Каким-то чутьем. Мне нужно убедиться окончательно, существует она или нет. Этот постер в магазине. Сева! Сева, я наслал на тебя молнию. Бали, ха-ха, сказочное Бали исполнило мое желание – и молния в тебя… – Ты пьян. – Я же боюсь. Я чудовищно боюсь. Постоянно. Много. Я переполнен страхом, и, так как его постоянно много, он приобретает другие формы. Думаешь, я смешной? Харизматичный? Как вы там меня называете? Может, я бессовестный, может, я кутежный, может, не знаю, но все это – только мои защитные реакции, все это – многоликий страх. Я боюсь даже показать, что я боюсь, и вся моя личность из этого соткана. А она, Сева, я не знаю. Мне кажется, что она – олицетворение моего страха. Что она – часть моего мозга, который сделал шаг и просто выскочил из моей головы. Я ее из себя выронил, понимаешь? Понимаешь?! Сева пытается удержать его на месте, но Глеб уже в четвертом акте, который не терпит стеснения, в котором нельзя мелочиться на драму. Он вырывается показушно, размахивая локтями и привлекая к себе лишнее внимание. Сева его отпускает, позволяя Глебу по интенции двигаться к берегу, песку и океану в бешенстве, расталкивая людей и перелезая через ограждения. Глеб вдруг застревает между двумя шумами. Эхо вечеринки и шум океана. Темный, неприступный, только с каймой белой пены. Он будто ударяет лапой, наказывает землю и… – Ну давай, давай, – с азартом шепчет Глеб, притоптав песок. – Давай же. Он идет на волны как на войну. Его сносит раз, два, накрывает, крутит, выталкивает. Соленая вода лезет по горлу, в нос, щиплет глаза. Ему нравится, чертовски, мать его, безумно нравится, как океан его не принимает. Выталкивает с силой и одновременно затягивает. Как теряются горизонт, гравитация, суша, как липнут забытая сеть и мусор. Как качает. Чертовски круто качает, словно он на американских горках. Иногда ему удается сделать вдох, иногда удается встать на ноги. И он продолжает идти, весело и с азартом. Эта игра увлекает его, наполняет каким-то природным всеобъемлющим счастьем. Он был настолько счастлив, что думал только об одном: «Вот бы умереть прямо сейчас. Прямо здесь. В этой точке. Настолько хорошо, что я готов. Прямо сейчас. Прямо здесь. Я счастлив. Убивай. Давай. Вперед. Помирай». Он и не ожидал, что в нем может быть столько экстаза. Будто все трипы сошлись в одном перекрестке, все самое лучшее от жизни устремилось в эту пару секунд. Издалека он выглядел просто сумасшедшим, который решил на ночь искупаться. От качки на волнах кружилась голова и казалось, что вместо волн на него падают белые платья. «Ну давай. Давай. Прямо здесь, прямо сейчас». Он был уверен, что каждая волна – это ответ. Он чувствовал, как океан разговаривает с ним движением. Говорят, что секс – способ общения телом. Тут тоже происходил разговор, даже не разговор, яростные выкрики разных материй и текстур. Глеб был пьян настолько, что ему казалось: океан его уважает. Как старого воина, которого надо убить с почестями. На деле же он просто тонул.